В. Бирюк - Прыщ

• Название: Прыщ
• Автор: В. Бирюк
• Жанр: Альтернативная история

Продолжение романа В. Бирюка «Зверь лютый». Наш попаданец подрос. Только вот с прогрессорством снова не очень. Ну, если разве в сексе. Нет, на этот раз не его, а он. Подрос же. Просто помните, что это — альтернативная история. Не сколько об истории, сколько о человеке в ней. Детям — не давать. Слишком много здесь вбито. Из опыта личного и «попаданского». Местами крутовато сварено. И не все — разжёвано. Предупреждение: Тексты цикла «Зверь лютый» — ПОТЕНЦИАЛЬНО ОПАСНЫ. Автор НЕ НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ за изменения психо-физических реакций читателей, произошедшие во время и/или в результате прочтения этих текстов.

---

Даже для законных, но безудельных, рюриковичей существует специальный «святорусский» термин: князь-изгой. Иногда это вполне приличные люди, иногда — не очень. С некоторыми из них мне ещё придётся иметь здесь дело.

Измены и крамолы Судислава галицкого будут лет через 60. А несчастья Судислава псковского закончились лет сто назад. Какое-то представление о носителях этого имени на «Святой Руси» живёт и сейчас.

Имя здесь — как плащ, которым накрывают младенца его родители. Корсет судьбы. Судьбы желаемой и ожидаемой. Предначертанной. Но отнюдь не полностью предопределённой.

Понятно, что последовательность букв или звуков сама по себе никакой судьбы не определяет. Она формирует лишь реакцию окружающих. Но и это уже много:

   «Я назову тебя зоренькой
   Только ты раньше вставай».

Раз так назвали — первый будильник в доме — твой. А со временем уже и сам вскакиваешь, без принудительной побудки — привычка выработалась.

Реакция окружающих на имя, сиюместная, сиюминутная, сию-социумная — подталкивает ребёнка к тем или иным, «уместным» поступкам.

«Посеешь поступок — пожнёшь привычку. Посеешь привычку — пожнёшь характер. Посеешь характер — пожнёшь судьбу» — очень давняя мудрость.

Этого мальчика воспитают по-княжески: в полной уверенности, что ему все должны подчиняться. «Высокий жребий рок судил». «Высокий»! Хотя и ждут его тяжкие испытания от клеветников злобных и собратьев.

Лет через 10–12 Бонята сможет сказать:

— Тяжкие беды пришли на землю Русскую! Надобен нам князь добрый. Вот, вырос в семье моей отрок от корня Рюрикова, от крови Ростиславовой. Принесём же, братия и сёстры клятвы и молитвы свои к стопам сего чистого младенца! Во славу земли русской, во славу веры православной!

И имя — княжеское, и кровь — княжеская, и полки земские — за спиной стеной стоят. А повод, при регулярности катастроф в здешней жизни — найдётся.

Конечно, Бонята может и не сказать. Но если кто-то сделал корыто и назвал его «USS Dwight D. Eisenhower (CVN-69)», то, так или иначе, предполагает где-то-когда-то-какую-то… «Бурю в пустыне». Дальше можно говорить кучу прекрасных слов: «хочешь мира — готовься к войне», «взаимное сдерживание — основа мирного сосуществования», «необходимый уровень демонстрации силы»…

«Ружьё, повешенное на стену в первом акте, в третьем — должно выстрелить» — идея Чехова относится не только к театру.

Вот такие люди, вот так сделали этого ребёнка, вот так его назвали. Его жизнь — просто предмет торга, демонстрация возможностей, элемент «системы сдержек и противовесов», баланса ветвей власти…

Для кого-то этот малыш — человечек. Который тянет ручонки, радостно улыбается, распахивает глазёнки… Для кормилиц, нянек, служанок. Его судьбу решают люди, для которых он — пешка. Фигурка в династической игре. Пешка, которая делается для проталкивания в ферзи. Хотя возможен размен или жертва.

Есть путь, по которому пойдёт эта земля в реальной истории. Земских прижмут, первый епископ Смоленский Мануил — умрёт от старости, князь Роман, заходясь в своём благочестии, будет и дальше продвигать и поддерживать церковников. Но это будут уже другие люди. Любители мягко спать и сладко есть.

Наследующие Роману его братья будут слишком заняты своими военно-политическими играми. Будут дожимать, временами — кроваво, местное земство. При полной поддержке и с благословения церкви. И через полвека лживость и ложность местного священничества вызовет появление человека, которого много позднее назовут Смоленским Савонаролой — преподобного Авраамия Смоленского.

Люди — разные. И хотят — разного и по-разному. Искусство правителя — в установлении баланса, в усилении общего и уменьшении разделяющего. И — в смещении точки равновесия туда, где «хорошо». «Хорошо» — в его системе ценностей.

«Баланс» — всегда понятие временное. Его надо «поддерживать», «восстанавливать»…

Мономах строил в Киеве «политическую треногу» из киевских бояр, княжьей дружины и чёрных клобуков. Со временем она развалилась в пользу боярства.

Ростик городил в Смоленске другую «треногу»: князь, епископ, земство. Эта заваливалась в пользу церковников.

А потом придёт Батый, и все эти хитрости, интриги, планы, помыслы и домыслы, подвиги и страсти… станут пылью под копытами ханского коня…

Конец пятьдесят четвёртой части

Часть 55. «Бьётся в тесной печурке…»

Глава 298

— Понял. Подробности?

Кравчий внимательно меня разглядывал. Пристально, недоверчиво. Что я ему — червонец, чтобы на мне «ленина» выглядывать?

Он не сказал ничего конкретного: «лекция об общем положении». Никаких инструкций, команд, целей. Опасается подслушивания? Проверяет мою сообразительность? Что я — «понял»?

Ольбега — украли. И, вероятно, убьют. Предложен обмен — «баш на баш». «Башку» на «башку»? Имя «обмениваемого» названо — Судислав. Указана причина: княжий ублюдок с возможными претензиями.

Он ни слова о убийстве младенца не сказал — значит, и мне не следует… уточнять.

Демьян покрутил головой, хмыкнул…

— Как-то ты это… легко. Грех на душу взять… серденько не трепещет?

— Не-а. Да ты, верно, прозвище моё слышал. «Зверь Лютый».

— Наслышан… Как-то не верилось: особого зверства от тебя вроде не было, на вид не страхолюден… Лады. Сочельник пришёл. По городу ряженые ездят. Вот с таким поездом к Боняте на подворье и въедешь. Оденешься ряженым. Бабой. Сможешь пройти и во внутренние покои на женскую половину. Тебе ведь не впервой бабёнкой скакать? Вон, в Поречье, что на Гобзе, сыграл же гулящую «прости господи». Двух мужей добрых до смерти ухайдокал. Так?

Факеншит! И это он знает! А ведь на месте только один труп оставался… Этого эпизода, при правильной аранжировке в дружелюбном к стороне обвинения суде…

— Говори-говори. Рассказывай.

— А ты не торопи. Спрошено — отвечай.

Опять на лице маска едва сдерживаемой злобы. Или это не маска? Ещё пощёчина будет?

Идёт проверка на прогиб, тренировка подчинения, уточнение послушания. Мне «указывают место». А я — не соответствую. Я постоянно прокалываюсь, выхожу из образа. Слишком умный, слишком сосредоточенный, слишком деловой.

Впрочем, хладнокровный убийца невинного дитяти и не должен быть рыдающим слизняком. Если я — слизь, то и дело мне не поручат. Тогда — смерть. Надо аккуратненько, по лезвию ножа. И помнить: мне с ним спориться… когда за стенкой дыба наготове стоит…

— Муж добрый — один был. Второй — пащенок-недоносок. Мерзкое насекомое.

Посидел, сверля меня взглядом. Я старательно испугался, сыграл скрываемый страх. Едва прикрытый тонкой оболочкой расползающейся под его пристальным тяжёлым взглядом моей глупой подростковой дерзости. Взглянул, испугался, глаза опустил, губками задрожал… Были бы руки свободны — пальчиком земельку поковырял. Вздохнул тяжело, смелости набираясь:

— А как? Ну, каким способом? Ну… того…

Кажется, он не ожидал. Подумал, поморщился — отбросил какой-то вариант.

— Да как хочешь. Ты ж по недоноскам мастер. И сам — ублюдок. Хе-хе… Но — чтобы насовсем. Там, наверняка… служанки будут. Их — тоже. Чтобы не помешали и не опознали.

— А… ну… ясненько… Как уходить-то? Со двора-то…

— Спокойно. Не ссы. Вышел и — в свою усадьбу. И затих. Пока не позову.

— А здесь как?

— А никак. Нет тебя здесь. Вывел я Ваньку Рябину нынче по утру за ворота да пинка приладил. Стража да зеваки многие — видели. А как Рождество кончится — пошлю гонца. Чтобы тебя снова в службу взять.

— А…?

— Чего? Мончук, Гаврила? Не твоя забота. Помнишь, как ты по княжьей грамотке в Вержавск ходил? Хотя князя в те поры и вовсе в городе не было. Не ссы… Дело сделай — вот главное.

— Сперва Ольбега увидеть бы… Чтоб он был у Акима на дворе…

Снова злоба. Чуть не рычит. Сейчас как врубит по уху… Ан нет: ещё одна маска — вальяжный поучатель мелочи глупой.

— И как ты себе это представляешь? Что я тебя туда-сюда таскать буду? Чтобы праздные гляделки позабавить? Нет уж, мил дружок, сперва дело — потом… хе-хе… тело. А вот коли не сделаешь, сдрейфишь там, облажаешься, болтанёшь где… Ну, извини, тогда пускай городские — племяша твоего… э-хе-хе… ищут.

Снова — глаза в землю, губками подрожать, носиком шмыгнуть, всхлип лёгенький, вздох тяжеленький.

— Хорошо. Согласный я. Только не обмани, одну надежду имею — на тебя, дядя Демьян. Ой! На господина главного кравчего. И это… не надо меня больше на подвес. Пожалуйста-а-а-а… Больно-то как руки выворачивают. И — страшно-о-о-о-о…

Демьян внимательно меня разглядывает. Не переиграл ли я? Не слишком ли легко сдался, растёкся? Потом хмыкает. Удовлетворённо. Подымается, подходит, похлопывает по щеке.