Роман Романцев - Родимое пятно. Частный случай

• Название: Родимое пятно. Частный случай
• Автор: Роман Романцев
• Издательство: Б-чка журн. «Молодая гвардия»; № 2
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 1991
• ISBN: 5-235-01701-3

В сборник включены две повести, написанные в жанре психологического детектива.

В авантюрно-психологической повести Романа Романцева противостояние следователя и преступника обусловлено не только их социальными ролями, но и типами личности, воплощенными в них. К тому же между ними, как и требуют каноны жанра, — женщина. Повествовательная тактика, избранная автором, позволяет читателю отождествлять себя последовательно с каждым из героев повести — и, таким образом, быть может, ясней обозначить формы и формулы нравственных законов жизни.

В повести Владимира Кондратьева трагическое происшествие как бы лишено мотивов, оно словно лишь осуществляет волю судьбы. Смерть, как возмездие, завершает расщепленное, лишенное внутреннего стимула существование одного из героев. Тайна оказывается раскрыта благодаря мощному интуитивному усилию сыщика, его проникновению в психологические обстоятельства совершившегося.

---

Утром, пока еще никто не встал, Маргарита вышла в сад за грушами. Если взобраться по лестнице на крышу гаража, то увидишь и море, и горы. Она так и сделала. Огрызки груш метко кидала в бочку водослива. Внизу в белых шелковых трусах появился Лебедев — на зарядку. «Красавец, но воображала. Надо бы его пожалеть», — и Маргарита отвернулась.

Лебедев ощущал ноющую ломоту в суставах, поэтому зарядку делать не стал. «Надо температурку смерить, здоровьишко не наживешь… Те — ладно, а эта коза на крыше, со сдвинутыми мозгами, чего она-то приперлась?» Он силился понять все нюансы вчерашнего дня, особенно приход Людки ночью, пытался увидеть причину каждого слова и действия, лишь тогда можно все взвесить и выработать линию поступков и слов; он же умеет, умеет рассчитывать!.. Несмотря на лихорадочные размышления, он теперь чувствовал и болезненную апатию, его чуть-чуть подташнивало, иногда темнело в глазах… Лебедев пересилил себя и поднялся на крышу гаража с большим белым покрывалом, расстелил его, улегся и бросил довольно бодро: «Эй, позагораем?!»

Завели треп о том, о сем; он был рассеянно-любезен, и между комплиментами у него проскакивали жалобы на здоровье; «Ну а Людкин корешок нес вчера какой-то дикий бред», в общем, если им ехать, то уже в полдень следует брать курс на Симферополь… Маргарита вызвалась задержаться, подлечить его, помочь, у нее же в понедельник уроков нету. «Ой, сестрица, спасибо на добром слове; от болезни первое спасение — это жар, особенно жар души; ну а я из благодарности буду любить тебя вечно до самого отъезда, хотя ты девушка и нецелованная… ниже пояса!» — бормотал-балагурил Лебедев. И тут же взял с Маргариты слово, что сейчас поутру она куда-нибудь уведет Людмилу под благовидным предлогом, — нужен мужской разговор с ее хахалем.

Огородников поднялся поздно. Узнал от Лебедева, что «бабы на рынок слиняли» и что отъезжать им удобнее где-то в час, в два. Затем последовало взаимное молчание, и Огородникову стало не по себе: логично, если бы Лебедев расспрашивал, беспокоился, еще как-то реагировал на вчерашнюю информацию… Но тот совсем безучастно смотрел воскресные телепередачи, пока Огородников здесь же, в «белом зале», пил чай. Вдруг Лебедев заговорил неожиданным, виновато-дружеским тоном:

— Это… я, конечно, дико извиняюсь, — тут он пожал плечами, — но твоя, так сказать, супруга ночью у меня лила слезы и натрепала, что я замешан в каких-то фальшивых билетах, приплетала еще какого-то художника с косичкой — мол, вроде бы ты такую мыслю толкаешь. Короче, я ваших делов не знаю и знать не хочу, но просто ты не подумай, что ночью… старая любовь…

— А я и не думаю, — сказал Огородников. Больше никаких слов от Лебедева не последовало, и тогда Огородников сделал ход.

— Будь добр, обрисуй в двух словах свои дела двадцать четвертого — ты тогда оставил пацана пожилым супругам…

Лебедев восхищенно уставился на него: «Ну ты даешь!» Заговорил же напряженно, со скрытой злобой:

— Да ты и в самом деле?! Чего меня-то? Я, во-первых, перед тобой чист, во-вторых, в долгах не останусь!

— Видишь ли, — согласно кивнул Огородников, — при пацане цену держать трудно, всяко может повернуться… вдруг фальшивка…

— Па-ашел ты! — дико дернулся Лебедев, глядя воспаленными, злющими глазами.

Когда подопечный уже на эмоциях, его полезно остудить общей логической схемой — мол, сам посуди, как же тут иначе думать; и Огородников ровным, даже занудливым тоном стал пересказывать… Лебедев слушал вежливо, со скользящим вниманием, с каким обычно воспринимаются длинные скучновато-глуповатые детективы, но вдруг выбежал из комнаты. Огородников остался сидеть по-турецки на медвежьей шкуре; Лебедь, пожалуй, и может выкинуть финт, но опасности совсем не чувствуется; если он — «художник», то уж явно не дурак; в дураках-то чаще честные доверчивые люди… Лебедев вернулся минут через пятнадцать и как ни в чем не бывало поинтересовался: будет ли продолжение.

Когда подопечный пришел в себя, сконцентрировался на логической защите, вдобавок, возможно, принял какой-нибудь стимулятор мозговой деятельности, здесь уже следует самому нагнетать эмоции, переходить на логику чувств. И Огородников вздохнул:

— Продолжение одно — зона, годков на восемь-десять; тут и отягчающее обстоятельство — подделка лотерейного госзнака… Хоть и неумелая подделка, но очень тщательная. Меня еще пугает, что здесь и Людка с Костькой завязаны…

Тут Лебедев заговорил чуть ли не жалобно, что — насколько он усек — никаких стопроцентных улик нету, очных ставок тоже не ожидается, что это все похоже на плод больного воображения, что коснись напрямую — у него наверняка будет алиби или еще какое оправдание… Но не хотелось бы подпадать под проверки да и вообще… хождения-допросы — у него же летом квартиранты, частенько без прописки, без учета… Короче, сколько надо, чтобы дело закрылось, точнее, чтоб от него отцепились?

— …Учти, я ведь и с Костей пошел тебе навстречу, а сам знаешь: в этом мире все вертится, — так закончил Лебедев. — Я бы предпочел без всякой бюрократии штраф выплатить. Ну, сколько?

«Ага, внедряет в меня образ честного малого… Честного, но с грешком, легким, житейским…»

«Ну, двухсотрублевый, сколько ты стоишь? Какова тебе красная цена в натуре? — нервничал Лебедев, напуская на лицо простодушную улыбочку. — Как он дознался до этих старых пердунов? Неужели Иванес залетел? Или Нора заболела бешенством и донесла?..»

«…Не сказать, чтобы тертый, но все же нестандартный. В преферансе такой ход называется армянский снос; брать нельзя — рискую поставить себя вне закона, но не брать — он сразу всполошится, начнет скрываться, убегать, а потом ни признаний, ни денег».

— Что ж, ты свое провернул, теперь я кое-что проворачиваю; короче, полтинник, то есть пятьдесят тысяч, — холодно бросил Огородников.

— Ни фига себе! Да я отродясь про такие деньги не слыхал! Слыхал по радио про миллиарды, на которые план перевыполняют, да иногда про мильоны, которые на убытки или на ущербные дела затрачены; я тебе всерьез, а ты! Пару кусков я бы наскреб, а три — это уже и не по-божески!..

— Я не занимаюсь благотворительностью, — хмыкнул Огородников.

— А сердечко не екает, что судьба тебя накажет? — с ернической заботливостью поинтересовался Лебедев.

Тут вернулись женщины. Лебедев их встретил с преувеличенным оживлением, достал даже бутылку коньяку «на отмечание отъезда дорогих гостей». «Один раз живем!» — с суетливой радостью повторял он, поочередно доливая в фужеры, пока бутылка не опустела. Правда, пить никто не стал. Женщины заметили, что мужчины возбуждены и злы: «У них самый разгар», — ляпнула Маргарита.

— Откуда берутся такие, как ты? — задумчиво спросил Огородников. — Тоже мне, лебедь Черного моря.

— А откуда такие, как ты, душеспасатель хренов?

— Мальчишки, будьте взаимно вежливы! — строго произнесла Маргарита. Людмила же была подавлена и безразлична.

— Я — человек нашего общества. Вполне соответствую. Пусть не его идеалам, но уж реальным простым гражданам — это факт.

— Я тоже человек и тоже соответствую. Даже побольше, чем ты!

— Нет, Лебедь! Ты — родимое пятно, так сказать, ошибка нашего общества, его неудача и отброс.

— Что ж, родимые пятна не выведешь. Только если с кожей срезать, а дырку шелковой ниткой стянуть.

— В том-то и проблема, чтобы вывести, но без крови и даже без следа. С твоей стороны будет очень красиво и очень мудро самому сознаться, признать вину, сдать деньги — может, условным наказанием отделаешься, а если и отгородишься на годок-другой, зато выйдешь человеком, а не родимым пятном под белыми одежами, заживешь как честный человек!

— То есть как живешь ты, да? А ты, кишка слепая, живешь и будешь жить скромно и паскудно! Я же предпочитаю жизнь пусть и паскудную, но богатую или хотя бы безотказную. Больше мне сознаваться не в чем, хотя ты, товарищ начальник, так красиво говоришь, что — ей-богу! — пошел бы и сознался!

— Прекратите эту пошлятину? — вспылила вдруг Людмила, но осеклась: ей же совсем нечего сказать — ну ни капли рассудка и правды!.. Лицо ее покрылось красными пятнами, и она заплакала покорно и беззащитно.

— Продолжайте, — деловито потребовала Маргарита, — я насчет безотказности не поняла.

«Проклятье, эта птичка не отмечена в классификациях… Экспромтом тяжко сработать сразу правильно, а последний шанс ему надо дать… С рапортом пока успеется…»

— Мне. очень жаль, — вздохнул Огородников, — жаль, что приходится на пальцах объяснять: ты влип и у тебя лишь одна возможность выкарабкаться — чистосердечное признание…

— Признайся, Левушка! — простонала-вскричала Людмила с неожиданной силой. — Ради нашего сына!

— Ни в коем случае не признавайся! — заявила Маргарита. — У них целое министерство — вот пусть и работают, отрабатывают свое!