Михаил Никулин - Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

• Название: Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
• Автор: Михаил Никулин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1977

Михаил Никулин — талантливый ростовский писатель, автор многих книг художественной прозы.

В настоящий сборник входят повести «Полая вода», «На тесной земле», «Жизнь впереди».

«Полая вода» рассказывает о событиях гражданской войны на Дону. В повести «На тесной земле» главные действующие лица — подростки, помогающие партизанам в их борьбе с фашистскими оккупантами. Трудным послевоенным годам посвящена повесть «Жизнь впереди»,— она и о мужании ребят, которым поручили трудное дело, и о «путешествии» из детства в настоящую трудовую жизнь.

---

— Кум, наши это или они? — спросил Хвиной.

— А то кто ж?.. Наши! Ванька целит тебе в энто место. Заслони рукавицей. Чего ж не заслоняешь? — изливал Андрей свое негодование.

Хвиной мрачно молчал.

* * *

Вот уже две недели, как село Белые Глинки переполнено беженцами из верхних станиц Дона. В крайнем дворе, посреди которого еле виднелась утонувшая в сугробах низкая изба, стояло десять или пятнадцать саней с привязанными к ним понурыми, исхудавшими лошадьми. Они сосредоточенно выбирали объедки сена и время от времени, шевеля отвисшими губами, вздрагивали.

В хате, на земляном полу, на разостланных полушубках и потертых бурых зипунах, лежали и сидели бородатые люди. Пахло закисшей овчиной, мочой, махоркой.

В темном углу, покрытый шубой, лежал Андрей с острой, колючей, темной бородкой, выросшей за время отступления. Он хрипло стонал. Около него сидел Хвиной. Его жирные волосы были взъерошены, губы неслышно шептали, потупясь, смотрел он куда-то в одну точку.

И вдруг стон Андрея сменился бредом.

— Уймись, кум Андрей. Представляется это тебе, — пытался вразумить Хвиной.

Но кум не понимал, не слышал. В горячке ему мерещилось, что едут они домой, что с Архиповского бугра он уже видит Дедову гору и радостно кричит: «Кум Хвиной, вон наши левады под горой! Гляди, и хаты стоят на месте! Слава богу!..» Он здоровается с женой: «Ну, здорово живешь, бабка! Приехал я! Наотступался!..»

Он плачет, и Хвиной не в силах успокоить его. В хате все подавленно молчат. Они не могут осмыслить происходящего. Им кажется, что прошли не недели, а годы с тех пор, как они выехали из хутора. Связь с недавним прошлым оборвалась. Для некоторых понятие «большевик» теперь уже ровно ничего не означало — пустой звук, слово, не имеющее смысла. А иные в этом когда-то страшном слове видели отдаленные надежды на лучшее, надежды на то, что их мучениям придет конец.

Хвиной часто вспоминал Ваньку, Ивана Петровича и говорил самому себе: «Не послушал… Теперь достукался… Уговаривал кум Андрей из Обливской вернуться домой — не хотел. Помрет он теперь, а вина моя. Что я скажу Федоровне? Баба будет плакать. Умереть недолго…»

В мыслях Хвиноя прошла вереница хуторян, похороненных в отступлении, а умерло не мало — двенадцать человек! Подумал:

«Хорошо, что я дома перехворал. Болезнь всех зацепила, только Аполлона и Степана обошла. И нужды при отступлении им тоже не досталось. Два дня ехали вместе со всеми, а на третий махнули — только их и видели! Мирон, Матвей, Федор Ковалев до самой Глинки ехали с нами. В Глинках их упрашивали хоть больных положить в сани. Кони у них добрые. С вечера согласились, а утром, еще и заря не занялась, вышли вроде за тем, чтоб коней напоить, и умчались… Узнал про то кум Андрей, матерно выругался им вдогонку, а на меня волком посмотрел. И догадался я, что в уме он мне сто чертей посылал. И следовало! Башка у меня навозом насыпана. На поганую кошку похож. Тыкают ее носом в нагаженное место, а она не понимает…»

— Давно уже орудия гремят, — заметил кто-то.

Хвиной безразлично глянул в сторону говорившего.

Это был Кирей. Огромный, бледный и тупо усмехавшийся, он сидел голый и дрожащими волосатыми руками беспощадно истреблял насекомых.

— Ты, брат, прямо сотнями их губишь.

— Заели, проклятые. Берись и ты за работу, Хвиной, — посоветовал Кирей.

Хвиной с досадой отмахнулся и, выйдя на крыльцо, стал смотреть на свинцово-бледный север. Блуждая глазами по необозримым снежным просторам, он искал дорогу, которая завела его сюда, но в однообразной снежной белизне просторного поля нельзя было найти ее, эту злую полоску, прикатанную тысячью саней, посеченную десятками тысяч острых шипов.

— Схоронилась, мерзавка! — погрозил он кулаком в пространство, туда, где должна была пролегать дорога, заведшая его так далеко от дома. — Ты хитрее гадюки и вьешься, как змея. Не нашим дорогам ты чета. Наши дороги прямые, как все равно кто кнутом рубанул. Вот хоть Горбатовскую взять или Дубовскую: прямые, как две натянутые бечевы. По ним не заблудишься. А вот Ванька мой и кривыми дорогами ходил. Умнее отца оказался. Вот тебе и старинные люди! Новый покрой оказался лучше старого. Молодые они, а узнали много. Скитались, мучились, тянули лямку войны. Мученье учит человека.

Вот Аполлон и Степан бросили всех и уехали. На что им другие? Тоже и Матвей с Мироном. А ведь больше всех расписывали: «Поедем, поедем все. Всем веселее помирать». Вот и вышло: все, мол, помрите нынче, а мы — завтра, наша жизнь дороже стоит… А кто это сказал, что Аполлонова и Степанова жизнь дороже Хвиноевой жизни или жизни кума Андрея?.. Кум Андрей — урядник, с умом казак, в бумагах знает смысл, и это он-то дешевле Аполлона?..

Кони у вас лучше, золотые в карманах. До чужой земли у вас хватит сил отступать…

Хвиной говорил шепотом, правой рукой махал куда-то в степь так, ровно хотел разбить ее на большие и малые участки, на клетки и клеточки.

Где-то в лощине, левее села, редкую строчку прострочил пулемет. Из-за перевала, как глухие тяжелые вздохи, доносились орудийные выстрелы.

Хвиной глянул туда. Черная стая кружила по горизонту, расползаясь вправо и влево и заметно приближаясь.

«Конница. Идут…» — подумал он.

На противоположном конце села затрубил трубач, играя сбор 18-му Донскому казачьему полку.

«Уходить собираются. Артиллерия уже вчера ушла. Значит, красные придут. Может, дозволят ехать домой? На что мы им? Эх, если б кум Андрей выздоровел! Поехали бы вместе».

Он сошел с крыльца и стал ходить по двору, собирая просыпанный бурьян. Наткнувшись на дорожку, усеянную втоптанной в снег соломой, поднял голову. Дорожка вела на гумно, к невысокому стогу ячменной соломы. Разжигаемый завистью, он подумал: «Попросить бы у хозяина немного, да не больно-то он нашего брата любит. Не даст…»

— Ты рыжему хочешь достать корму? — неожиданно спросил хозяин.

Хвиной оглянулся и нерешительно ответил:

— Да.

— Возьми.

— Как я возьму, если у тебя самого такой маленький стожок соломы, — и кивком головы Хвиной указал на гумно.

— Столько у меня и скотины, сколько соломы… Одна корова. Прокормим.

— А если другая заведется?

— Не заведется. Возьми, а то не успеешь. Видишь, они уже на носу.

— Стрелять будут?

— Не по ком.

— А восемнадцатый полк?

— Погляди на него, погляди на прощанье, а то больше не увидишь.

Хвиной глянул за сарай. Далеко, за другим краем села, на мучнисто-белом перевале, жирнела черная лента. Постепенно она все укорачивалась сзади, пока не превратилась на горизонте в одинокую точку. Эта точка зарябила, запрыгала в глазах Хвиноя, вздулась черным пузырьком и лопнула.

— Скрылись, — сказал Хвиной.

— Туда им и дорога. Жалко, дураков там много, — заметил хозяин.

— Вроде меня? — спросил Хвиной.

— Да нет… Ты, верно, один такой, — заметил хозяин.

— Почем знать, может, и я уже поумнел?..

Хозяин незлобиво улыбнулся и сказал:

— Клади, клади солому коню, да пойдем в хату.

В хате Хвиноя ожидала радость: кум Андрей, увидев его на пороге, слабым голосом попросил воды.

— Лежать мне надоело, бока болят. Помоги подняться и напои.

Семь дней Хвиной не слышал от больного кума осмысленной речи и от неожиданности не сразу даже понял его, не сразу поверил собственным ушам.

Андрей вторично попросил воды, и Хвиной, обрадованный и взволнованный, сам того не замечая, утешал больного:

— Они идут, кум! Вот поглядел бы в окно. Жаль, что не можешь подняться…

Андрей, вспотевший и бледный, крестясь, ответил:

— Ну, и хорошо.

С тревожной внимательностью матери, ухаживающей за больным сыном, поднял Хвиной кума, усадил его на постели. В закопченном жестяном чайнике подал ему чуть теплой кипяченой воды.

— Пей, кум. Понемногу пей.

Андрей пил большими глотками, жадно обхватив чайник. Хвиной тянул чайник к себе и, страдальчески сморщив лоб, приговаривал:

— Довольно, кум! Много не надо…

— Разведка пробежала по улице. Человек двадцать, — сказал хозяин.

Уложив кума, Хвиной подошел к окну и вместе с другими стал наблюдать, как к селу по двум дорогам скорым и уверенным шагом продвигалась конница. Левый фланг ее был уже совсем близко. Хвиной хорошо рассмотрел всадника, ехавшего впереди цепи.

«Конь вороной, ухватка казачья… Верно, командир… А следом едет какой-то растепа, болтается в седле, как неживой. Небось, русачок, вида геройского нет», — подумал он.

Неожиданно около ворот появились два всадника. Один из них, не слезая с лошади, толкнул ногой калитку, и оба сразу въехали во двор.

— Кто там? Вылезай живо! — подъехав к окну, крикнул первый из них.

Обитатели хаты встревожились. Одеваясь, они суетливо одергивали полы шуб, затягивали кушаки, пугливо озирались по сторонам. Кто-то отчаянно тряс подстилки, отыскивая шапку, а шапка сидела на голове, закрывая лоб чуть не по самые глаза. Кирей все время оступался, как стреноженная лошадь: вот уже несколько секунд он тщетно пытался попасть левой ногой в валенок.