Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...

• Название: Продается недостроенный индивидуальный дом...
• Автор: Виллем Гросс
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

«Продается недостроенный индивидуальный дом...» — второй роман эстонского писателя Виллема Гросса, издаваемый на русском языке. Герой романа Рейн Лейзик четыре года воевал с фашистами. Уже после окончания войны он был ранен в схватке с бандитами. Рейн — молодой человек, перед ним открыта большая жизнь, и вдруг он превращается в стяжателя, мещанина, обывателя. Строительство собственного дома заслоняет весь мир — Рейн отдает этому строительству не только физические, но и нравственные силы. Хуже того, он уже начинает обо всем судить с позиций собственника, становится на путь разного рода махинаций, все дальше и дальше отходит от своих товарищей — рабочих. Деньги и строительные материалы — только это волнует его теперь. Автор рассказывает не только о падении своего героя, но и о том мучительно трудном пути, по которому Рейн Лейзик идет к своему нравственному возрождению, к духовному возмужанию.

---

Раскрылись зонтики. Теперь найти знакомое лицо было значительно труднее.

Дождь усиливался.

И вдруг — звонкий женский голос сквозь этот шум:

— Гуннар!

В ту же минуту тонкого как жердь Эрамаа вытащили из строя. Полная женщина в сером костюме под зонтиком крепко держала сына за плечо. «Словно утка, прячущая под крылом своего детеныша», — подумал Рейн. Сравнение вызвало на его лице усмешку — он тут же вспомнил, что утки не боятся воды.

Рядом с Эрамаа возник вдруг длинный тощий мужчина.

— Отпусти парня. Не сахарный — не растает, — сказал он, засовывая сыну под мышку белый пакет.

— Как же это вы... Ты до нитки промокнешь.

— Ладно, мама, мне нельзя отставать.

Рейн все больше мрачнел. Во всем большом праздничном городе у него не было никого. Другое дело, в далеком шахтерском поселке. Там у него мать — она часто болеет, изнурена работой, — отец, который все больше молчит, и брат Эро; за годы войны он здорово вытянулся и ростом почти догнал Рейна. Зимой, когда Рейну дали один день отпуска, он видел всех.

— Послушай, а где же девица, которая должна была засыпать тебя цветами? — полюбопытствовал Эсси, который обычно шутил более удачно.

— Ах, — махнул рукой Рейн, — она не спала всю ночь. Какая нелегкая понесет ее сюда, под дождь?

— Ерунда. Что такое сон или дождь в сравнении с большой любовью!

Рейн и сам отлично знал это, и потому слова друга больно задели его.

Гимнастерка намокла. В сточных канавах журчала вода.

— Запевай!

И первый взвод многоголосо грянул строевую песню собственного сочинения; отраженная стенами каменных домов, она вызвала бурный цветочный ливень. Обидно, что приближалась уже площадь Победы и оркестр, грохотавший на ней, заставил солдат умолкнуть.

Кто-то воскликнул низким взволнованным голосом:

— Господи, сколько же их!

Но песня, видимо, особенно восхитила какого-то сухопарого старикашку, он громко крикнул:

— Да здравствуют наши парни!

Строевой шаг прозвучал на асфальте площади Победы так, словно все эти годы войны люди только тем и занимались, что учились проходить в торжественном марше мимо трибун.

Пестрели лозунги и гирлянды, полоскались флаги. На трибуне правительства генерал-лейтенант Пярн сосредоточенно следил за прохождением частей. Хотел ли он, чтобы ряды были еще прямее? Или испытывал то же чувство гордости, каким были переполнены сердца шагавших победителей, таких, как и он? А может, оттуда, с трибуны, он видел тех, чья доблестная смерть дала свое молчаливое согласие на сегодняшний большой, поистине народный праздник?

— Пламенный привет героям! Ура!

Те, кто проходили, те, кто остались живы, раскатисто кричали: «Уррра-а!»

И только когда они свернули на Пярнуское шоссе, Рейн вспомнил, что, отбивая строевой шаг на площади Победы, он следил лишь за Юхасоо, который маршировал рядом с ним. Если Урве и была где-то здесь, он не мог ее видеть.

Холодные порывы ветра проникали сквозь сырую гимнастерку. Все долгое время, пока они совершали переход к Таллину, жгло солнце, пылили дороги, и только в Сигулде, на берегу славной реки Гауи, где они вечером сделали привал и развели костры, их немного помочил дождик. А теперь льет, как поздней осенью.

На ступеньках Театра драмы Рейн вдруг увидел лиловую блузку. Но женщина в блузке была темноволосая, с лицом цыганки.

Проспала. Не захотела прийти. Одну-единственную попытку поцеловать ее посчитала величайшей дерзостью. Пусть это будет для него уроком. Впредь он не станет связываться c детьми.

На Морском бульваре и на горке толпа, окаймляющая дорогу пестрой лентой, поредела. Но и здесь Урве не было.

Не пришла.

Но мог ли храбрый солдат вешать из-за этого нос? Нет, не мог. Не мог!

Оркестр молчал. Хорошо бы сейчас затянуть песню, которую они всегда пели, возвращаясь c учений, отправляясь на фронт, а иногда — возвращаясь с фронта.

Песня зазвучала внезапно.

Золотое вечернее солнце... —

не слишком высоко начал Рейн.

Весь взвод подхватил:

...как прекра-а-асно ты!

Когда они подходили к Балтийскому вокзалу, сквозь дождь уже улыбалось солнце и народ рукоплескал. Вот это молодцы! Так поют, что даже солнце не удержалось, выглянуло. И в колонну снова полетели цветы.

Солдаты прошли с песней до самого Палдисского шоссе. Рейн посмотрел вокруг. Дома, дома, дома. В раскрытых окнах машущие руки. А на оштукатуренных стенах дыры. Полуразрушенные крыши. Дальше — развалины, кое-где в них буйно растет молодая лебеда.

Сейчас хорошо строителям. Сколько здесь работы! Так думал Рейн Лейзик, молодой солдат, у которого не было определенной специальности, но который чувствовал в себе достаточно сил и способностей, чтобы взяться за любое дело.

Палдисское шоссе вело в Палука. О Палука уже и раньше поговаривали в частях, но все считали, что это одни разговоры и ни в какое Палука их не поведут. Однако, судя по всему, эти разговоры имели под собой реальную почву.

Неожиданно в строй протиснулась девочка в красном галстуке и протянула огромный букет полевых цветов Рейну, у которого не было в руках ни единого цветка. Не могла же девчонка знать, что высокий солдат ждал других цветов, предназначенных только ему. И удивительно — когда он потерял всякую надежду получить их, ему преподнесли букет бледно-голубых незабудок.

— Ого! — не без иронии воскликнул Эсси.

Высокий солдат вышел из строя и приветливо, достаточно громким голосом для того, чтобы услышал Эсси, сказал:

— Спасибо, маленькая пионерка. Тебя как звать?

— Лехте, — смело ответила та. — Лехте Мармель.

— Чудесно, Лехте. Возьми и от меня кое-что на память.

Он протянул смущенной девочке нож в коричневых ножнах, с серебряной цепочкой и красивым пестрым черенком. Девочка никак не могла решиться взять подарок.

— Не бойся. Бери смело. Мне он не нужен.

Девочке ничего не оставалось, как поблагодарить и в смущении убежать. Она тоже не знала, что делать с этим ножичком, но это был подарок от чистого сердца, а уж она-то знает цену такому подарку!

5

В разгар лета, точнее, в июле, когда все — и воздух, и солнце, и вода — зовет северянина на вольную природу, когда в лесах стоит запах расплавленной смолы, а на полях с каждым днем все желтее становятся хлеба, с лугов же тянет сладким ароматом скошенной накануне травы, — в это время бухгалтеры подводят полугодовой баланс.

Людей надо понимать. Не будем осуждать молодых женщин, если увидим, как прекрасным утром они хмуро толпятся в трамвае или с мрачным видом идут по улице. Это бухгалтеры, которые никогда не могут покинуть город прежде, чем не будет подведен баланс и черным по белому не выявится работа предприятия.

Нерадостные лица были и у подруг Лийви и Ли — трудно иметь дело с цифрами в такой солнечный день. Сегодня подруги молчали, хотя обычно их разговорам не было конца, потому что Ли пользовалась у мужчин успехом.

Ли, эту молодую веселую вдову, постоянно кто-нибудь преследовал, бомбардировал письмами либо просто как-то по-особенному смотрел на нее. Лийви с интересом слушала эти истории и давала советы.

Но одно разделяло их — дети. У Лийви была Майму, у Ли не было никого. В первый год своей жизни с Эльмаром она не хотела ребенка. А на следующий началась война, и Эльмар добровольцем ушел на фронт. Порой Ли обвиняла себя в равнодушии, но что поделать, если малыши ни капли не интересовали ее. Она вечно забывала, сколько лет ребенку подруги, и поэтому не могла оценить остроумия маленькой Майму.

В конторе маленькую Майму знали все, хотя, кроме Ли, никто ее не видел. Матери не могут не говорить о своих детях. И если приятельницы не испытывают большого желания слушать, пусть слушают другие. Всегда найдутся люди, которые сумеют оценить забавные детские истории.

Даже сейчас, в этот июльский день, когда бухгалтерия металась в балансовой горячке и все с раннего утра изнывали от палящего солнца, старший бухгалтер Лийви Айгсаар пришла на работу c целым ворохом новых невыдуманных историй.

— Представьте себе, — весело начала она, — обсуждаем мы с мужем вчера вечером предстоящую Берлинскую конференцию, как вдруг раздается писк: а как же важные дяди нападут в Берлин, если Берлин взят?

— А тебе не стало бы легче, если б ты привела ее к нам в политкружок? — с легкой издевкой спросила Ли.

— Не сомневаюсь, что дело у нас сразу пошло бы веселее, — заметила заместитель главного бухгалтера.

Оказалось, что какая-нибудь веселая история имелась в запасе у всех, за исключением Айли Суме, которая работала в конторе всего лишь вторую неделю и сейчас старательно записывала в картотеку количество пряжи. Она не понимала, как могли остальные с таким беззаботным видом являться на работу и, вынув из ящиков толстые папки, с наслаждением перебрасываться шутками. Старший бухгалтер Айгсаар и секретарь-машинистка Неерут в глазах молодого счетовода были в этом отношении просто виртуозами.