Василе Василаке - Алба, отчинка моя…

• Название: Алба, отчинка моя…
• Автор: Василе Василаке
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

В книгу одного из ведущих прозаиков Молдавии вошли повести — «Элегия для Анны-Марии», «На исходе четвертого дня», «Набросок на снегу», «Алба, отчинка моя…» и роман «Сказка про белого бычка и пепельного пуделя». Все эти произведения объединены прежде всего географией: их действие происходит в молдавской деревне. В книге представлен точный облик современного молдавского села.

---

…А сговор угасал. Пущенный на самотек, постепенно и естественным образом все больше превращался в обыкновенное застолье.

— Ох, сваха, теперь и дни стали короче! Не успеешь повернуться, и уже вечер… — жаловалась теща свекрови, как будто бы не было минуту назад как раз обратного по смыслу заявления бабушки жениха: «Очень уж длинные теперь воскресенья… А все почему? Потому что люди — без дела!..»

На этот раз бабушка продолжала развивать чужую мысль как свою собственную:

— А все почему? А все потому, что мало кто теперь праздники соблюдает… И получается, что дни — покороче, а работа, заметьте, стоит…

А жених стиснул челюсти, зубами скрипнул: «Подумаешь, великие истины!.. Паскаль… Блез-Паскаль в четырех юбках!..»

И тесть исповедуется, обняв за плечи Никанора:

— Спокон веков на свете живем, сват Никанор, и все так же: трудишься скопом, а в гробу лежишь сам по себе… — И поднимая стакан: — Ну, будем здоровы!..

«Еще чуточку, и запоют!.. — решает жених про себя. — Живут люди, а зачем живут, черт его знает… Живут… Трава растет, чтобы ее корова ела. Вот примерно на таком уровне… Таких идей можно наплодить сколько хочешь!»

А Никанор отвечает тестю:

— Ты прав, сват… Но я тебе все же отвечу: один только помрет, и тут же на его место трое рождаются! В сельсовете всему ведется учет: недавно заходил туда за справкой, секретарша сведения передавала: у нас в году сто два или сто три новорожденных, а сколько помирают?.. Давай пересчитаем по пальцам!..

И они начали загибать пальцы. Но жених их слушать не стал. На этот раз он налил себе одному полный стакан вина и начал его смаковать. И одна странная мысль занимала теперь жениха: что, как вдруг откроется сейчас дверь и появится на пороге… Георге Кручану? Войдет, поздоровается и сядет за стол вместе со всеми. Интересно, как его встретят односельчане?.. Что они ему скажут: «Прости нас, Георге, говорим, говорим, а о чем — и сами толком не знаем!..» Нет, пожалуй, такого они не скажут. Опять как-нибудь схитрят, начнут плести всякую околесицу, авось вывезет: «Привет, Георге, привет!.. Браво, Георге! А мы только что о тебе вспоминали… как это ты здорово повернул с этими тычками!..» И еще что-нибудь в этом же роде… А ну их всех к черту! К чертям собачьим!.. А сам бы я осмелился об этих жердях спросить? Или, например, о его делах с Волоокой?..

— Все же скажет мне кто-нибудь, что там было с этими проклятыми жердями… Украл он их или не украл?! — как бы про себя спросил жених, но никто не обратил внимания на его слова.

— Пошел бы ты лучше узнать, что там с посаженым отцом, — сказала его мать, сказала так, между прочим, ибо за столом — гости, главная забота хозяйки. — Ну что мы привязались к Кручану, прости его, господи, и будь ему пухом земля, что, у нас нет других разговоров? Вот, пожалуйста, пробуйте голубцы в виноградном листе, пока не остыли… А сын сходит за посаженым…

А жених плечами пожимал: «Вот теперь они начнут хвалить голубцы, какие они аккуратные да ароматные!.. И плевать им на все… Неужели и сама такая она, жизнь, вроде старой разжиревшей бабы, которая только о себе одной и думает! Какое им дело до покойного Георге Кручану, когда и живого-то знать не знали и знать не желали?! Впрочем, это не так, не совсем так, вернее, вовсе не так… Судьба складывалась у Кручану, как и у любого из них, пестро, одинаково она улыбалась и ему, как всем нам. Вот, скажем, жил на свете совсем юный Кручану, молодожен, умелец, мастак, в доме на главной улице, крытом дранкой, такой же хозяин, как и остальные в селе. Или тот, другой, непримиримый Георге, выходивший на каждом собрании на бой с Хэрбэлэу, с этим отпетым подлецом и мошенником. А вот еще один Георге, председатель ревизионной комиссии, постойте!..

Постойте, дорогая моя родня и товарищи, — подумал жених, — как же вы заведомого воришку, раз обличенного и выгнанного из правления, поставили у себя председателем ревизионной комиссии?!»

А спроси он об этом вслух, ему бы ответили обстоятельно и душевно…

Жена Никанора. Трудился ведь человек… Заслужил наше уважение, с женой не ладил, но что с того!..

Тесть. История с жердями — это пятьдесят восьмой год или шестьдесят восьмой? Братцы, как летит время-то, заметьте…

Бабушка жениха. Жерди из акации… Махнули бы рукой.

Мать жениха. Он их перекладывал то под мышку, то на спину и уже заворачивал к дому, когда его приметили… хотя свидетели ни в чем не уверены… Дело-то было ночью!

Теща. Видишь ли, дорогой, чужая душа — потемки…. И что там было в действительности — никому не известно!

— Тьфу, чего она стоит, охапка дров… — Никанор говорил мягко, чуть слышно, точно самому себе. — Так что, может, и врут… а может, не врут. Ну, кто бы подумал?!

Нет, не у одного жениха болела душа. Человек этот был загадкой. Теперь казалось, что хоронить надо сразу двух, трех, четырех Кручану, причем, если вдуматься, каждый из этих Кручану смотрелся отдельно: один с домом в центре села, другой с домом на выселках, а еще один — на собрании, взявший за грудки Хэрбэлэу и выбранный в правление, и в то же время еще один, маленький, юркий в ночи, на колхозном винограднике с охапкой жердей, а пятый — уже с Волоокой, а потом еще, как говорит бадя Василе Кофэел, тот Кручану, в которого демон вселился, и тот, который, встав на четвереньки, воет на небо, на звезды, на луну и на солнце, и еще один Кручану — с женой и детьми, и, наконец (который по счету?.. сбиться можно, последний, что ли?!), тот, что после тюрьмы никого не желал видеть — ни детей, ни Волоокую, ни жену. Самый последний, лежавший в овраге с зажженной папиросой, которая слабо, беспомощно дымилась в небо…

Вот как много их было, Кручану! И чтобы со всеми ними сразу сладить и помириться, надо было выбрать одного и запечатлеть его в своем сердце, а остальных закопать. Но это-то как раз и было труднее всего, ибо каждый Кручану был все-таки Кручану, и если кто-нибудь начинал горячиться, что, мол, вот он какой, остальные решительно отвергали его:

— Обожди, сват, не горячись, дело было не так!

А помолчав, соглашались:

— Такой уж ему выдался круг…

— Говорю, не знал бедный Георге, на каком свете живет, — вздыхала мать жениха.

— Не знал, говоришь? А я говорю, планида ему такая!.. — жизнерадостно возражала теща.

— А грех?.. — завела свое жена Никанора.

— Какой грех?! — оживился жених. — «Грех» — это жерди, стало быть, он их все же украл?..

— Я говорю о любовном грехе, парень! Вот если б он не сошелся с той косой беспутницей и не покинул семью…

Замолчи ты со своими грехами дурацкими!.. Грех — дело нехитрое… — сердился Никанор, стиснув в руке стакан. — А ты думаешь, грех, вроде жеребенка, бегает по селу?! Подумай хорошенько…

А жених, ей-богу, свихнулся: не курил, а теперь, пожалуйста, закурил, сейчас его мать обругает.

— Оставь ты меня в покое, мать моя, мамочка, мама!.. В который раз я вас спрашиваю, а вы не мычите, не телитесь. Украл он или не украл эти жерди, до-ро-ги-е то-ва-ри-щи?!

Слова «дорогие товарищи» прозвучали в устах жениха почти как обвинение, он растянул их по слогам, как тогда Кручану на собрании.

Никанор Бостан выкатил свои голубые глаза на племянника и рукой на него замахал: дескать, что это с тобой, парень… И, повернув голову к тестю, начал было: «Наши-то, нынешние, сват, скажу я тебе, как мне кажется…» И вдруг на полуслове умолк, должно быть, его опять «заколодило», или, напротив, нашло какое-то просветление в дебрях его спутанных мыслей?..

Он уставился немигающим взглядом в окошко, сам-то он, наверное, понимал, что его опять посетило видение, хотя какое же это видение, если за окном уже сумерки, сгустившийся к ночи сумрак, и ничего более. И все же он совершенно реально видел за стеклом смеющуюся физиономию Георге Кручану… Вот они повстречались глазами, и покойный ему подмигнул, одновременно указывая большим пальцем на жениха: дескать, попроси-ка его обернуться к окну, а я сейчас еще не такую штуку отмочу. Никанор послушно перевел взгляд на Тудора, а когда опять к окну повернулся, виденье исчезло. Так и остался Никанор сидеть с разинутым ртом и изумлением на лице. Жена, обычно в таких случаях быстро приводившая его в чувство, на сей раз о чем-то крепко задумалась и молчала.

Тесть вздохнул: «Мда-ах!» — и понурил голову.

И даже бабка, что-то прошептав и быстро перекрестившись, молчала. И все остальные сидели в раздумье и словно бы ждали чего-то…

— Тише! Слышите, кто-то идет?.. — сказала мать жениха, настороженно прислушиваясь. Ей показалось, она явственно слышит тяжелые мужские шаги по дорожке, ведущей к дому. — Сынок, выйди посмотри, кто там?

И тут собака на цепи заметалась, забилась, залаяла, но почему с таким запозданием?

— Отопри дверь, — просит мать. — Тудор, детка, открой, это пришел сват долгожданный!