Бенито Муссолини - Клавдия Партичелла, любовница кардинала

• Название: Клавдия Партичелла, любовница кардинала
• Автор: Бенито Муссолини
• Издательство: Алгоритм
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4438-0331-9

Появление на свет исторического романа «Любовница кардинала», вышедшего из-под пера дуче, будущего вождя и неограниченного властелина фашистской Италии, произвело в свое время эффект разорвавшейся бомбы. Как и всякий талантливый человек, Бенито Муссолини был талантлив во всем! Его творческое воображение превосходно справилось с задачей изобразить исторические события в духе Габорио и Дюма-отца. Роман был написан так увлекательно и так богато насыщен содержанием, что вскоре по его сюжету начала снимать фильм одна предприимчивая кинематографическая компания.

Автор был превосходным журналистом и обладал редкостным чутьем того, что должно было занимать и увлекать читающую публику. Он прекрасно знал, чем и как приковать к себе читателя. Антиклерикальная направленность и некоторая эротическая составляющая романа только подогревали к нему интерес.

[Примечание: в российском издании пропущена глава XII].

---

Прошло несколько часов после ареста дона Беницио, и харчевня у рва Сан-Симонино была полна народу. В субботу легче пьется, чем в другие дни недели. Все обычные посетители и несколько новых гостей, сидели на скамьях вокруг столов перед кувшинами с вином. Речи звучали громко, мозолистые кулаки стучали по столам, бутылки и стаканы звенели.

— Они отравили ее! Говорю вам, они отравили ее! — кричал сапожник, забывший снять рабочий фартук.

— Нет, нет! Она умерла от чахотки, — возражал трубочист, еще черный от работы.

— Тогда зачем, — кричал сапожник, — зачем они скрывали смерть Филиберты?! Разве это тебе не лучшее доказательство, что ее убили? Ты думаешь, что арест дона Беницио не связан со смертью Филиберты? Ты, брат, простоват, но не думал я, что ты такой дурак. Граф Кастельнуово все разузнал и все раскрыл.

Хозяин нашел, что настало время вмешаться, и властно объявил:

— Не следует говорить вещи, которых не можешь доказать.

В это время вошел Сима и прервал спор. Его тоже успели взволновать слухи, разнесшиеся по городу. Смерть молодой, прекрасной, невинной Филиберты потрясла народ. С улицы на улицу, из дома в дом, из уст в уста передавалась страшная весть, сея возмущение и отчаяние. Арест дона Беницио переполнил чашу. Крича и споря, люди собирались в кабаках и харчевнях, потрясая в воздухе кулаками. Но улицы были пустынны и молчаливы. Стоило возникнуть искре, и вспыхнул бы пожар.

С появлением Симы шум на несколько минут утих. Каждый желал узнать последние новости. Он один мог объяснить загадку, разоблачить тайну.

Но Сима, рассеянно ответив на общее приветствие, забился в дальний угол и стал в одиночестве прихлебывать вино, прислушиваясь к общему разговору. Голоса опять зашумели. Смерть Фелиберты обсуждалась горячо и страстно.

Толпа сентиментальна. В своей чувствительности, как и в ненависти, она не знает пределов. Кто-то смело задел достоинство кардинала. Другие поддержали его, убежденно заявив, что кардинал неспособен управлять княжеством. В несчастьях все согласно винили Клавдию, колдунью, распутницу, Клеопатру в уменьшенных размерах. Это она повинна в том, что арестовали дона Беницио и разоряют Трент! Ни один голос не раздался в защиту отшельницы замка Тоблино.

Бесстыдные догадки, похабные слова носились в воздухе, насыщенном винными испарениями. В толпе все смелы. Каждый чувствует себя безнаказанным, и затаенная ненависть всплывает на поверхность. Из искаженных злобою уст неслись проклятья.

— Да, — кричал старик, и лицо его дергалось, как у безумного, — довольно мы страдали тридцать лет. Довольно мы голодали, когда Совет правил Трентом. Они выпили всю нашу кровь, а теперешние правители едят нас живьем!

Сто лет прошло со времени Трентинского Совета, но страшная память о нем не умерла в народе.

— Кардиналы пировали, а несчастные узники дохли с голода, — вставил Сима, знаток истории города. — Христофор Мадруццо кормил папских легатов пятидесятипудовой стерлядью и поил столетним вином. На третий день Пасхи в 1545 году они четыре часа сидели не вставая за столом под золотыми балдахинами и сожрали семьдесят четыре блюда.

От такой новости слушатели широко раскрыли рты. Сима, внезапно обретший обычное красноречие, продолжал:

— Вижу, что это удивляет вас? Это значит, что вы плохо знаете прошлое, даже недавнее прошлое. Боюсь, что вы сейчас удивитесь еще больше. На другом пиру, которым кардинал Христофор Мадруццо угостил римских прелатов, было съедено девяносто пар цыплят, двадцать пар каплунов, сорок уток, тридцать воробьев, пол-оленя, двадцать пять пар кроликов, два с половиной теленка, полбыка, сто пятьдесят дынь, восемь козлят и приправ без числа. Вы меня простите, если я не стану перечислять, сколько и какого вина выпила эта прожорливая братия, явившаяся в наш город, чтобы вернуть церковь к евангельской простоте и воздержанию… Эти события глубоко запали в мою память. Наши страдания и нужда, которая с каждым днем становится тяжелее, начались не со вчерашнего дня. Всегда так было, а будет еще хуже. Налоги и поборы растут, а их все не хватает, чтобы наполнить казну княжества!

Сима не преувеличивал. Он, может быть, сам даже не знал, что положение было хуже, чем он представлял его своим слушателям. Двор Мадруццо соперничал в роскоши и великолепии с императорскими дворами. Прелаты, посещавшие его, любили хорошо пожить и мало занимались церковными делами. Богословские споры разделяли их, но чревоугодие соединяло. Каждый пир превращался в оргию. Летописцы той эпохи сохранили для нас описания — с точностью, свидетельствующей об их отменном усердии, — пиров, празднеств и ночных увеселений. Духовные отцы, не снимая ряс, служили Терпсихоре, богине танца.

— После роскошного пира, которым Христофор Мадруццо отпраздновал свадьбу своей родственницы, дан был бал, — продолжал вспоминать Сима с увлечением. — На бал явились рыцари и епископы. Папские легаты плясали не хуже рыцарей, а один из них, кардинал Ди Монте, от души пожалел, что подагра мешает ему присоединиться к пляске. А другой кардинал, Поло, прибавил, что вообще в плясках он не видит ничего нечестивого, да и против поцелуев ничего не имеет, только бы целовали его «со скромностью и христианской любовью». Один Червини нашел в себе смелость осудить прелатов, прыгавших и плясавших, вместо того, чтобы являть пример христианского смирения. Вот каковы были обычаи отцов нашей католической церкви.

Оратор в харчевне у рва был прав, приписывая нужду народа излишествам, которым предавались правители города во времена Совета. Трентинское княжество было слишком мало, и естественных доходов его не хватало на содержание всех епископских дворов; народу грозили разорение и гибель. Последний Мадруццо расплачивался за излишества предков.

Но были и более свежие поводы для жалоб. Многие старожилы помнили чуму страшного 1630 года. В харчевне среди гостей сидел коробейник Анаклето Розелли, живший в те черные дни, когда смерть собрала небывалый еще урожай. Чума началась в Бурго Нуово, а потом зараза быстро распространилась по всему городу. Умерло тогда 2832 человека, из них 1242 в городе, 1140 в больнице в Бадии, а остальные по предместьям.

— Когда чума свирепствовала, кося направо и налево, что делал тогда кардинал, наш князь и епископ? — глухим, злым голосом вставил коробейник. — Думаете, он сидел в городе, помогая больным, раздавая хлеб голодным, отводя чистые жилища для здоровых? Нет. Он спасал шкуру и храбро отсиживался в своем замке Нано в Ананнии, пока мор не кончился.

— А когда он вернулся, — прибавил Сима. — то не для того, что мудрым правлением и честной работой поправить свои дела, а чтобы заняться любовными шашнями с Клавдией Партичеллой, выставить свою любовь на общий позор, выволочить пурпуровую кардинальскую мантию в грязи бабьих сплетен, замучить в монастыре свою племянницу Филиберту, заточить дона Беницио в тюрьму, а Клавдию засыпать подарками, вроде дворца на Кампо ди Фиера!

Восклицания изумления и негодования прервали Симу.

— Да, да, не удивляйтесь! Дочь Людовико Партичеллы прекрасна, очаровательна, капризна. Желаниям ее нет отказа. Она разоряет нас. Она душит нас голодом. Не в первый раз женщина навлекает несчастье на народ и насылает погибель на князей.

Сима говорил с грубой откровенностью. Говорил он о княжеских делах с видом человека, которому точно известна подкладка всех придворных интриг. В истине его слов слушатели не сомневались. Но он счел полезным прибавить:

— Может быть, для вас, погибающих в нужде, ново то, что я говорю, но для тех, кто не потерял надежды и разума, все это старо, как сама земля. Не я один давно спрашивал себя, не настало ли уже время сбросить постыдное ярмо? Если речи мои дойдут до ушей кардинала, мне наплевать. Правда есть правда, и князьям ее время от времени полезно слышать.

Сима сел и выпил вина. Зазвенели стаканы. За отдельными столами начались шумные споры. Голоса звучали громко, жесты и лица стали угрожающими.

Народ в харчевне принадлежал к беднейшим классам, легко возбудимым, порывистым, чувствительным. Эти классы терпеливо сносят экономическое рабство; но вдруг иногда поднимают восстание ради вещей далеких им и чуждых. Эти люди были потомками тех трентинцев, которые в 1407 году восстали против Родольфо Белленцани, а в 1435 вынудили к уступкам Александра ди Маццовиа. В их жилах текла кровь предков, мужественно изгнавших из Ла Ренги Эццелино да Романо, пугало князей и народов. Латинская кровь должка была сказаться. Скоро должен был опять пробить страшный час в истории города.

Народ волновался и кипел, требуя от правительства и кардинала обратить внимание на положение, с каждым днем становившееся все хуже. Городские ремесленники, часть городской знати и церковных кругов не сомневались в неизбежности народного восстания.

К полуночи посетители харчевни начали расходиться. Когда прозвонил колокол, харчевня была пуста.