Фэй Уэлдон - Род-Айленд блюз

• Название: Род-Айленд блюз
• Автор: Фэй Уэлдон
• Издательство: Астрель: CORPUS
• Жанр: Любовные романы
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-271-24554-1

Фэй Уэлдон иногда называют современной Джейн Остин. Продолжая классическую традицию женского романа, Уэлдон вошла в литературу в середине 60-х и с тех пор, помимо пьес и сценариев, выпустила около тридцати книг (“Жизнь и любовь дьяволицы”, “Ожерелье от Bulgary”, “Жизненная сила” и др.), многие из которых экранизированы.

“Род-Айленд блюз” — выстроенная в блюзовой манере история двух представительниц одной семьи, каждая из которых хранит в памяти собственную трагедию. Взбалмошная красавица Фелисити, даже перевалив за восемьдесят, не утратила ни легкомыслия, ни очарования. Юность ее пришлась на эпоху моральной и материальной зависимости от мужской власти, от брачного контракта, от общественных предрассудков. Ее внучка София — полная ей противоположность: это самостоятельная и свободная современная женщина, монтажер на одной из лондонских киностудий. Родственная привязанность между ними весьма условна — София с детства не может простить Фелисити, что в трудную минуту та ее бросила, улетев за океан к очередному мужу. Но случай меняет все: раскручивается колесо фортуны, вскрываются семейные тайны, в дело вступает любовь, азарт, риск и надежда…

* * *

Фэй Уэлдон в английской женской прозе — звезда первой величины. Пьесы, сценарии (в их числе знаменитый сериал по книге Джейн Остин “Гордость и предубеждение”) и почти тридцать романов принесли ей славу признанного мастера современной беллетристики. “Род-Айленд блюз” — это и в самом деле роман-блюз, напряженный диалог двух женщин. И одновременно — яркая фантазия на тему “последнего шанса”, который возможен в любом возрасте.

---

8

Алисон! Тетя, о которой я до сих пор ничего не знала! Если только ее удастся разыскать, если только она жива! Но в западном мире шестьдесят с хвостиком — не такой уж преклонный возраст, скорее всего она еще пребывает в этом мире. Наверняка вышла замуж, у нее дети, внуки, благодаря ей у меня появится множество двоюродных сестер и братьев, маленьких племянников, и все они тут, в Лондоне, рядом. Я получу семью в готовом виде, как кекс из смесей в бабушкином холодильнике: налейте воды, размешайте — и в печь, через сколько-то минут перед вами безупречный монтаж любящего семейства. Сделайте свою жизнь легкой и приятной, покупайте полуфабрикаты. Зачем тратить время на поиски миски и деревянной ложки, сбивать масло с сахаром, пока кисть не онемеет. Развлекайтесь, а семья между тем поспеет, свежая и румяная.

Я сидела в “конкорде” на обратном пути в Лондон, прижавшись плечом к хлипкой стенке корпуса (мое кресло было рядом с окном, но смотреть было не на что, за бортом глухая чернота), пила апельсиновый сок и пыталась понять, откуда взялись эти домашние образы. Когда я была маленькая, мама Эйнджел в свои светлые периоды, которые с каждым годом становились все короче, пекла пироги и торты, а я ей помогала. Вот когда я была по-настоящему счастлива. Мы обе были счастливы. Я выскребала из миски остатки крема и облизывала деревянную ложку, чувствуя сквозь запах ванили вкус влажного дерева.

Я почти все время радовалась, что у меня нет семьи, — во всяком случае, когда работала. В отличие от других, я не мучилась сознанием вины и невыполненного долга, которые неизбежно испытываешь по отношению к родителям, их надо чаще навещать, больше о них заботиться; точно так же и с детьми: желания и долг находятся в извечном конфликте.

“Бабушка в Коннектикуте, больше никого” более чем устраивало меня: она достаточно далеко и уехала туда по своей воле, мне не приходится решать мучительные рождественские уравнения, которые сейчас почти всех вгоняют в тоску: какой пасынок должен идти к какой мачехе, какая дочь к какому отцу, кто приглашает к себе вечно обижающихся стариков. “Сейчас она, знаете ли, переехала в Род-Айленд” — звучит так, будто она не фикция, придуманная раз и навсегда, а живой человек, который может переехать, с которым поддерживают постоянную связь. И который стал лишь чуть-чуть ближе.

Я заметила, признаюсь вам, что стоит мне провести за пределами монтажной два-три дня, и я начинаю ощущать какое-то неудобство, что-то сродни неприкаянности из-за того, что я, в общем-то, одна в этом мире. У других есть родители, дети, родственники, Пасху они проводят в шумном кругу семьи, перед Рождеством составляют длинные списки того, что нужно сделать и купить, а обязательства, я пришла к заключению, менее обременительны, чем свобода, необходимость радоваться жизни в одиночестве иной раз сильно угнетает. Моя лепта в рождественское веселье сводится к тому, что я навещаю могильную плиту мамы на кладбище при крематории Голдерс Грин и с полчаса размышляю о смысле жизни и смерти, пока холод не проберется к ногам сквозь подошвы сапожек. Хоть и достаточно рано пришла к заключению, что никакого смысла ни в жизни, ни в смерти нет. Приятно, когда ты что-то хорошо делаешь, и грустно, что настанет день, когда ты уже ничего не сможешь делать, твое время кончилось. Надеюсь, никто не замечал, какая я бесчувственная. Я притворялась очень храброй. И если надо было работать на Рождество, я всегда охотно вызывалась.

В промежутках между контрактами в моей жизни становились видны трещины. Мало-помалу они превращались в пропасти, куда можно провалиться. Коллеги на студии — это все хорошо и прекрасно, они в тебе души не чают, пока идет работа над фильмом, а потом через неделю не узнают тебя на улице; можно посидеть в баре с добрыми приятелями; коктейли, анекдоты, танцы в ночном клубе как прелюдия к сексу; фильмы, пьесы, театр, книги. Хорошо, когда есть подруги, но подруги выходят замуж или обзаводятся постоянными партнерами и начинают отдаляться от тебя в своем folie à deux[5] или, если появляются дети, то à trois ou quatre[6], a ты незаметно превращаешься в няньку, и прежние отношения заволакивает скука повседневной обыденности, точно липкий туман, дружба съеживается до размеров рождественской открытки; люди, которых ты считала частью своей жизни, ссорятся с тобой, или ты ссоришься с ними из-за какой-нибудь несусветной глупости — надетой без спросу блузки, уязвленного самолюбия, воображаемой обиды, и это всегда огорчает, и нет секса, который бы возобновил и укрепил давнюю привязанность. Считается, будто женская дружба мало чего стоит, но это ложь; считается, будто людей по-настоящему связывают только секс и дети, но, видит Бог, даже этого мало. Некоторые экспериментируют с лесбийской любовью, но меня такие отношения никогда не привлекали: слишком в них много желания властвовать и склонности к переменам, слишком часты ссоры, и все равно ты вздрагиваешь, когда звонит телефон. Он ли звонит или она — какая разница? Странно, но самыми надежными и верными друзьями оказались молодые геи, которые сейчас буквально заполонили Лондон; конечно, они чаще меняют партнеров и разрывы сопровождаются жуткими скандалами, и все-таки их смех так естественно сменяется жалобами и слезами, рядом с ними ты чувствуешь себя словно бы в шумной семье, женщинам такое не удается.

Когда меня в моем одиночестве одолевают вопросы, что делать и куда себя девать, я просто начинаю работу над новым фильмом. Режиссеры наперебой приглашают меня к себе, работы хоть отбавляй. Я возвращаюсь в монтажную и принимаюсь кромсать и подгонять эпизоды фантастики, вдохновляет надежда на премию, может быть — даже на “Оскара”, если не в этом году, так в следующем, приятно, что в киношном бизнесе меня ценят, хотя бы на киностудии, хоть я и не красуюсь на церемониях вручения “Оскаров” в туалете от Версаче. Ничего, прорвемся. И все же тетка мне очень даже не помешает. Пусть она появится в моей жизни уже готовая, с пылу с жару, без сложностей прожитого вместе прошлого. Тетя Алисон!

Если есть тетя, может быть, заодно есть и дядя? Впрочем, вряд ли. Мужчины в моей семье имеют тенденцию таять и исчезать в ярком свете женских характеров, с которыми их сталкивает судьба. Но в этой самой Алисон не только наша кровь, ведь был же у нее и отец. Кто дал жизнь незаконному ребенку в прошлом веке, в начале тридцатых, и потом сбежал? Явно не слишком хороший человек. Но все равно, как я поняла, Фелисити хочет, чтобы я разыскала ее давно потерянную дочь, иначе не стала бы мне говорить о ней. Или не хочет?

Пожилая дама в шарфе от Гермеса и в кроссовках, сидевшая в соседнем кресле, вызвала бортпроводника. Он явился — подобострастный, недовольный, потирая ладони. На “конкорде” трудно предоставить более роскошное обслуживание, чем в первом классе обычного самолета, точно так же как первому классу обычного самолета трудно перещеголять в этом отношении первый класс дозвукового лайнера. Есть же пределы градации сортов копченой лососины, и как определить разницу между вкусом и качеством отдельных икринок в партии черной икры. Козырями в борьбе за дополнительные тысячи, которые заплатят пассажиры, служат не только скорость и удобства, нужно еще окружить их роскошью, которая посрамит соперников. Стараются составить как можно более изысканные меню, но фантазии не хватает. Обслуживающему персоналу приходится кланяться все ниже и ниже, а это тяжелая наука, и не всегда удается скрыть недовольство.

— Когда я в прошлый раз летела на этой дурацкой таратайке, в апельсиновом соке была настоящая живая мякоть. А этот, я уверена, консервированный, — пожаловалась моя соседка.

Бортпроводник ушел и в качестве доказательства принес ящик. На ящике была наклейка: “Свежевыжатый сок апельсинов высшего качества”. Она не поверила.

— Откуда я знаю, что сок именно из этого ящика, — заявила она. Бортпроводник предложил привести свидетелей, но она сказала — нет, не надо. Труппа, как она называла экипаж, будет поддерживать друг друга и врать.

— Почему вы не выжимаете апельсины прямо здесь? — возмущалась она.

Он ответил, что на “конкордах” очень мало места. Она на это возразила, что должным образом упакованные апельсины займут не больше места, чем ящики с соком. Он сказал, что нет, займут гораздо больше места, потому что апельсины круглые, а коробки квадратные. Они еще долго пререкались. Даже на “конкорде” люди ищут, чем бы им заняться. Махметр показывал 2.2 — “конкорд” превышал скорость звука более чем в два раза. Металл, которого касался мой локоть, стал неприятно горячим. Я подумала, а вдруг самолет расплавится? И высказала свои опасения бортпроводнику. Он пощупал рукой стенку, и мне показалось, что на его лице, когда-то красивом, но потерявшем привлекательность от привычки изображать угодливость и вечно недовольном необходимостью постоянно оправдываться и что-то объяснять, проступила тревога. Да и как не проступить.