Александр Дюма - Все приключения мушкетеров

• Название: Все приключения мушкетеров
• Автор: Александр Дюма
• Жанр: Исторические приключения

Перед Вами книга, содержащая знаменитую трилогию приключений мушкетеров Александра Дюма. Известный французский писатель XIX века прославился прежде всего романом «Три мушкетера» и двумя романами-продолжениями «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя». В центре сюжета всех трех романов славные королевские мушкетеры – Атос, Арамис, Портос и Д'Артаньян. Александр Дюма – самый популярный французский писатель в мире, книгами которого зачитываются любители приключенческих историй и романтических развязок. В число известных произведений автора входят «Граф Монте-Кристо», «Графиня де Монсоро», «Две Дианы», «Черный тюльпан», «Учитель фехтования» и другие.

---

Но этот негодяй все предвидел; грудь его была покрыта кольчугой, и нож скользнул по ней.

– А! сказал он, схватив меня за руку и вырвав нож, так неудачно употребленный мною в дело; – вы посягаете на жизнь мою, прекрасная пуританка! Это доказывает не только вашу ненависть ко мне, но и неблагодарность! Успокойтесь же, прекрасное дитя! я думал, что вы уже смягчились. Я не такой тиран, чтобы стал удерживать женщину силой; вы не любите меня; я, по своей самонадеянности, до сих пор не терял надежды, но теперь я убедился, что нечего больше ждать. Завтра вы будете свободны.

Я желала только того, чтоб он убил меня.

– Берегитесь, – сказала я, – мое освобождение будет вашим бесчестьем.

– Объясните мне это, прекрасная сивилла.

– Как только выйду отсюда, я расскажу все; расскажу, что вы употребили против меня насилие и держали меня взаперти. Я укажу всем на этот дворец низости; хотя общественное положение ваше высоко, милорд, но трепещите! Над вами есть король, а выше короля есть Бог.

Хотя преследователь мой, казалось, умел владеть собой, но он не мог скрыть своего гнева. Я не могла видеть выражения лица его, но чувствовала, как задрожала его рука, на которую я опиралась своею рукой.

– В таком случае вы не выйдете отсюда, – сказал он.

– Хорошо, – вскричала я, – в таком случае место пытки будет служить мне могилой. Хорошо! я умру здесь, и вы увидите, что привидение, которое будет являться вам и упрекать вас, страшнее живого человека.

– У вас не будет никакого оружия.

– Есть одно оружие, которое доступно каждому, у кого достанет мужества, чтобы воспользоваться им. Я уморю себя голодом.

– Не лучше ли мир, чем подобная война? – сказал негодяй. – Я немедленно возвращу вам свободу, провозглашу вас добродетельнейшею из женщин и назову Лукрецией Англии.

– А я назову вас Секстом, я обвиню вас перед людьми, как обвинила перед Богом, и если нужно будет подтвердить мое обвинение кровью, я сделаю эго как Лукреция.

– А, это другое дело, – сказал враг мой насмешливо. – Впрочем, вам здесь хорошо; вы ни в чем не будете иметь недостатка, и если уморите себя голодом, то сами будете виноваты.

Сказав это, он ушел; я слышала, как затворилась дверь, и осталась одна; признаюсь, что я страдала не столько от огорчения, как от стыда, что не могла отомстить за себя.

Он сдержал слово. Прошел следующий день, и ночь, и я его не видала. Но я также сдержала слово; я не ела и не пила; я решилась умереть с голоду, как сказала ему.

Я провела день и ночь в молитве, надеясь, что Бог простит мне самоубийство.

На вторую ночь дверь отворилась; я лежала на полу, силы мои начинали ослабевать.

Услышав шум, я приподнялась и оперлась на локоть.

– Ну, что? – сказал мне ужасный голос, которого я не могла не узнать; – успокоились ли вы? согласны ли заплатить за свободу обещанием сохранить нашу тайну. Послушайте, я добрый человек и хотя не люблю пуритан, но отдаю им справедливость, так же как и пуританкам, когда они хорошенькие. Поклянитесь же мне в молчании, больше я от вас ничего не потребую.

– Поклясться! – вскричала я, вставая. При этом отвратительном голосе силы мои возвратились. – Поклясться! Клянусь, что никакое обещание, никакая угроза, никакая пытка не зажмет мне рта; клянусь, что везде обвиню вас как убийцу, как похитителя чести, как низкого человека; клянусь, что если я когда-нибудь выйду отсюда, то буду просить мщения против вас у всего человечества.

– Берегитесь! – сказал он таким грозным голосом, какого я еще не слыхала; – у меня есть средство, которое я употреблю только в случае крайности, чтобы зажать вам рот или, по крайней мере, не допустить, чтобы вам поверили.

Собрав последние силы, я в ответ ему захохотала.

Он понял, что с этих пор между нами началась вечная, смертельная вражда.

– Послушайте, – сказал он, – я даю вам еще остаток этой ночи и завтрашний день для размышления; обещайте мне сохранить нашу тайну; тогда богатство, уважение, даже почести будут окружать вас; если же вы будете угрожать мне доносом, то я предам вас позору.

– Вы? – сказала я, – вы!

– Вечному, неизгладимому позору!

– Вы! – повторила я. – О, Фельтон, я думала, что он с ума сошел.

– Да, я! – сказал он.

– Ах, оставьте меня, уйдите, – сказала я, – если не хотите, чтобы я при вас разбила себе голову об стену.

– Хорошо, – сказал он, – до завтрашнего вечера!

– До завтрашнего вечера! – отвечала я, падая и кусая ковер в бешенстве.

Фельтон оперся на стул, и миледи с адскою радостью видела, что он, может быть, лишится сил прежде окончания рассказа.

IX. Сцена из классической трагедии

После минутного молчания, в продолжение которого миледи внимательно наблюдала за Фельтоном, она продолжала свой рассказ.

Почти три дня я ничего не пила и не ела; я переносила ужасные мучения; иногда у меня темнело в глазах; это был бред.

Наступил вечер; я была так слаба, что беспрестанно падала в обморок, и каждый раз благодарила Бога, думая, что, наконец, я умру.

Раз во время обморока я услышала, что отворялась дверь, от страха я пришла в себя.

Он вошел в сопровождении человека в маске; он и сам был замаскирован: но я узнала его по походке, по голосу, по гордому виду, данному ему адом к несчастью человечества.

– Ну, – сказал он мне, – решились ли вы дать клятву, которой я от вас требовал?

Вы сами сказали, что пуритане не изменяют своему слову, а я уже сказала вам, что я буду преследовать вас на земле перед судом человеческим и на небе перед судом Божиим.

– Следовательно, вы упорствуете?

– Клянусь вам, я приведу весь свет в свидетели вашего преступления, пока найду мстителя.

– Вы погибшая женщина, – сказал он громовым голосом, – и будете наказаны как того заслуживают подобные женщины! Обесчещенная в глазах света, который вы призываете в свидетели, постарайтесь доказать ему, что вы не преступница, ни сумасшедшая.

Потом, обращаясь к человеку, который пришел вместе с пим, он сказал.

– Палач, исполняй свою обязанность.

– Скажите мне его имя, – вскричал Фельтон.

Не обращая внимания на мой крик, несмотря на мое сопротивление, внушенное страхом, что мне угрожало что-то худшее, нежели смерть, палач схватил меня, повалил на пол, сжал своими руками, и я, задыхаясь от рыданий, почти без чувств, испустила вдруг страшный крик от боли и стыда: горячее, как огонь, раскаленное железо палача положило клеймо на плече моем.

Фельтон вскрикнул.

– Видите, – сказала миледи, вставая с величием королевы, видите, Фельтон, какую придумали новую муку для невинной молодой девушки, сделавшейся жертвою грубости злодея. Научитесь познавать сердце человеческое и вперед не будьте орудием их несправедливого мщения.

Миледи вдруг расстегнула платье, разорвала батист, покрывавший грудь ее, и, краснея от притворного гнева и стыда, показала Фельтону неизгладимое клеймо, обесчестившее прекрасное плечо ее.

– Это лилия! – вскричал Фельтон.

– В этом-то и состоит его низость, – отвечала миледи. – Если бы клеймо было английское, то нужно было бы доказать, какой суд приговорил меня к этому наказанию, и я могла бы подать жалобы во все суды королевства, но французское клеймо… им я была совершенно обесчещена.

Этого было слишком много для Фельтона.

Бледный, неподвижный, пораженный этим страшным признанием, ослепленный сверхъестественною красотой этой женщины, открывшеюся ему с бесстыдством, которое казалось ему благородным, он упал перед нею на колени. Он забыл уже о клейме и видел только красоту ее.

Простите! вскричал Фельтон, – простите!

– Миледи прочла в глазах его: люблю! люблю!

– В чем простить вас? – спросила она.

– Простите, что я принял сторону ваших преследователей.

Миледи протянула ему руку.

– Вы так прекрасны! так молоды! – вскричал Фельтон, покрывая руку ее поцелуями.

Миледи бросила на него один из тех взглядов, которые превращают раба в повелителя.

Фельтон был пуританин: оставил руку миледи и начал целовать ноги.

Он уже не любил ее, а обожал.

Когда первый восторг прошел, когда миледи, казалось, пришла в себя, хотя не теряла ни на минуту своего хладнокровия, когда Фельтон увидел, что завеса невинности покрыла опять прелести, которые скрывали от него только для того, чтобы заинтересовать его, он сказал:

– Теперь мне остается спросить вас еще об одном: скажите мне имя настоящего палача вашего, потому что во всем этом, виноват, по-моему, он один; другой был только орудием его.

– Брат мой! – вскричала миледи, – неужели я должна назвать его тебе, неужели ты не угадал?

– Как, это он! – сказал Фельтон… – опять он… везде он. Неужели настоящий виновник этого…

– Настоящий виновник этого, сказала миледи, есть опустошитель Англии, гонитель истинно верующих, низкий похититель чести стольких женщин, тот, кто для одной прихоти своего развращенного сердца готовится пролить столько крови англичан, кто сегодня покровительствует протестантам, а завтра изменяет им.