Сергей Десницкий - Пётр и Павел. 1957 год

• Название: Пётр и Павел. 1957 год
• Автор: Сергей Десницкий
• Жанр: Русское современное
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-98604-210-7

Автор романа помещает своих героев в 1957 год, но с помощью отступлений и воспоминаний позволяет себе и им совершать экскурсы в прошлое, отчего роман по широте охвата событий обретает черты вселенские: здесь и войны, и раскулачивание, и непримиримая борьба с религией, и противостояние ей верующих, и репрессии, и реабилитация – всё, что пришлось пережить нашему многострадальному народу!

---

Он замолчал, очевидно вспоминая своё поражение. Потом пробурчал себе под нос:

– Где он теперь?.. Жив ли?.. Бог весть… Хотя навряд ли…

– Жив, – тихо сказал поражённый услышанным Алексей Иванович.

– Откуда знаешь? – удивился Тимофей.

– Павел Троицкий – племянник мне. Я от него на днях письмо получил, – и достал из внутреннего кармана пиджака изрядно помятый конверт. – Вот.

– Ну-ка, ну-ка, покажи! – Семивёрстов почти вырвал из рук Богомолова письмо, раза два прочитал написанное и, отдавая конверт, поднял сияющие глаза на Алексея Ивановича. – Ты гляди – живой!.. Хотя, чего я удивляюсь? Таких, как Павел Петрович, не сломить!.. Такого мужества, такой стойкости я ни у кого не встречал!..

Радость его была неподдельной.

– А не боишься, что он тебя при встрече, как Леон, придушить захочет? – съязвил Иван.

– Пускай душит. От такого человека и смерть красна! – губастый рот его расплылся в улыбке, он прищёлкнул языком и прибавил. – Во, как жизнь людей сводит! Вы, как хотите, а за здоровье Павла Петровича я непременно выпить должен! – и, не дожидаясь возражений, скрылся за дверью своей берлоги.

Друзья остались одни.

– Что делать будем, Алёшка?.. Ты как полагаешь?

– Может, смоемся втихаря?

– Куда?!.. Нет уж, давай терпеть философские выверты Тимофея. Нам, может, явку с повинной зачтут. Тем более мы с тобой так и не узнали, что он с нами сделать хочет. А вдруг отпустит на все четыре стороны.

Неожиданно дверь из кухни приоткрылась и в узкой щели показалось испуганное лицо Дуни.

– Граждане-товарищи, вас Тимофей Васильевич к себе требует.

Когда приятели вышли из семивёрстовского убежища, стало ясно: что-то стряслось. Вся коммунальная квартира пришла в движение. Ответственные и безответственные квартиросъёмщики высыпали в коридор и взволнованным шёпотом что-то обсуждали.

– Что у вас тут стряслось? – обратился Иван к пожилой соседке.

Та картинно всплеснула руками.

– Ох!.. И не спрашивайте лучше! – она всхлипнула, но как-то уж очень фальшиво. – Елизавета Павловна… того… преставилась… Померла, значит… Отмучилась.

Дверь в комнату Семивёрстовых была распахнута настежь. Голова Елизаветы Павловны в ореоле пушистых волос покоилась на белой кружевной подушке, и выражение лица у неё было на удивление спокойное, умиротворённое. Казалось, она ненадолго задремала и тихонько улыбалась во сне чему-то своему, потаённому. Сын её – грозный следователь КГБ, приводивший в душевный трепет не одну сотню людей – стоял на коленях возле материнской кровати и, прижав к губам её прозрачную холодеющую руку, беззвучно плакал.

К двум часам ночи все формальности были закончены. Врач "скорой" поставил диагноз, из которого следовало, что смерть наступила от внезапной остановки сердца, и выдал туго понимающему, что вокруг него происходит, Тимофею соответствующую справку. Тело Елизаветы Павловны увезли в морг, и в доме Семивёрстовых образовалась тяжёлая, гнетущая пустота, возникающая всякий раз, когда из него навсегда уходит человек, долгие годы проживший здесь. Куча дорогих мелочей, милых сердцу пустяков вдруг становится совершенно никому не нужными; висящие в платяном шкафу платья ещё очень долго будут хранить едва уловимый аромат, как скорбное напоминание об ушедшем; и только на желтеющих год от года фотографиях, что висят на стенах или аккуратно вклеены в семейный альбом, останется всё та же живая улыбка, всё тот же молодой, не подвластный безжалостному течению времени жизнерадостный взгляд.

Алексей Иванович и Иван, так и не понявшие до сих пор, кто они и что им делать, сидели на диване, сложив руки на коленях, как послушные первоклассники, изредка молча переглядывались и опять замирали в ожидании, не очень представляя, как им в такой ситуации себя вести. Просто встать и уйти они не могли, но и оставаться в этом доме с каждой минутой становилось всё тяжелее и нелепей. Более дурацкое положение было трудно даже вообразить. Дуня, весь вечер помогавшая Семивёрстову, сидела за столом и, уставившись неподвижным отрешённым взглядом куда-то в пространство, тоже сидела не шевелясь И только один Тимофей, совершенно потерянный, безцельно ходил по комнате из угла в угол, вздыхал, мотал головой, что-то тихо бормотал, но что именно, понять было невозможно. Лишь изредка сквозь безсвязное бормотание прорывался один и тот же вопрос: "Как же я теперь без тебя?.. Ну, как?!.." Потом сел на стул рядом с Дуней, обхватил за плечи, уткнулся ей в плечо и захлюпал носом.

– Не надо, Тимофей Васильевич… Я, пожалуй, пойду…

– Сиди! – приказал Семивёрстов. – Я тебя сегодня никуда не отпущу!..

– Так ведь люди же тута… Что подумают?..

– Люди?.. Какие люди?.. – мутный взгляд его уперся в гостей, сидящих на диване; он про них совершенно забыл. – A-а!.. Вы ещё здесь?.. Не ушли… Это хорошо… Я что хочу сказать?.– он нахмурился так, словно силился вспомнить что-то очень важное, существенное, и никак не мог. – Да… О чём это я?.. Ну, конечно, об этом! Всё об одном!.. Она мне другом была! Понимаете?.. Не родительница, нет! Друг!.. Настоящий! И по правде сказать, единственный!.. Таких ещё поискать!.. Отца своего я совсем не знал, то есть абсолютно. А Василий Михайлович Семивёрстов отчим мне… Но это только формально, а по сути – он мой настоящий отец… Именно он!..

И Тимофей, путаясь и сбиваясь, рассказал притихшим приятелям и соседке Дуне историю жизни своей матери, троюродной внучки Ивана Андреевича Крылова Елизаветы Павловны Семивёрстовой.

Своего биологического отца он, действительно, не знал: ни фамилии, ни имени-отчества, даже фотографии его ни разу не видел. Мать не выносила разговоров о нём, а если случалось нечаянно упомянуть бывшего мужа, то называла его только в третьем лице – "он". Потомок какого-то знатного рода, страстный игрок и мот, "он" застрелился в Монте Карло, когда сыну его и трёх лет не исполнилось. После "его" смерти оказалось, что "он" проиграл в казино не только все наличные деньги, но также имение в Орловской губернии, конный завод, дома в Орле и Москве, фамильные драгоценности, не говоря уже о прочих "мелочах". Таким образом, семья его оказалась без каких бы то ни было средств к существованию и в буквальном смысле слова на улице. Если бы не бабушка Оля, судьба четвероюродного праправнука нашего великого баснописца оказалась бы более трагичной. Бабушка приютила несчастных родственников, выделив им в своей огромной московской квартире на Мясницкой отдельную комнату и первое время, пока Лиза не стала самостоятельно зарабатывать, давая уроки игры на фортепьяно в купеческих семьях, позволяла дочери и внуку столоваться за свой счёт. В этой же квартире жили ещё три маминых сестры – тётя Капа, тётя Груня и тётя Клёпа. Так случилось, что все они оставались старыми девами, и за это люто ненавидели "младшенькую", которая в семнадцать лет сумела так "удачно" выйти замуж. А они, наделённые не меньшей привлекательностью и прочими достоинствами, оставались на бобах. И после того, как у "Лизы-подлизы" случилось такое несчастье, испытывали почти физическое наслаждение. Желание напакостить ей превратилось у них в самую настоящую манию, и поэтому, когда Тимоша немного подрос и мог уже достаточно хорошо соображать, они с наслаждением рассказали мальчику о похождениях его отца. Тимоша, естественно, очень расстроился, побежал к маме и, рыдая, рассказал ей о том, что поведали ему тётушки. Лиза устроила злыдням-сестрицам страшный скандал, но было уже поздно: мальчик узнал всю правду о своём отце, и скрывать от него что либо стало безсмысленно. Поэтому Елизавета Павловна запретила сыну даже думать о "подлеце, который сделал их несчастными". Тимоша всегда был послушным мальчиком, но этот наказ матери исполнить так и не смог. Как ни старался, но мысли об отце почему-то всё время лезли ему в голову, особенно по вечерам, когда он укладывался спать. Отец представлялся ему блестящим офицером, с закрученными усами и гремящей шашкой на боку, точь-в-точь, как у квартального надзирателя Афендикова, и было до слёз обидно, что не может он пройти вместе с папой по улице, чтобы все соседские мальчишки лопнули от зависти. И Тимофей сильно страдал.

Революция сломала миллионы жизней по всей России. Семья потомков бабушки Лермонтова не стала исключением. Нет, поначалу было даже интересно: далёкие выстрелы по ночам, шумные демонстрации, люди с красными бантами на груди и красными флагами в руках… Медь духового оркестра!.. "Вихри враждебные веют над нами…" Но, когда эти люди с красными звёздами на фуражках посреди ночи пришли к ним домой и что-то долго искали, вывалив на пол содержимое всех шкафов и комодов, первый раз стало по-настоящему страшно. Мужчин в доме бабушки никогда не было, защитить пятерых несчастных женщин и пятилетнего парнишку было некому. И все они дружно дрожали от страха, забыв прежние распри и былую неприязнь друг к другу, потому что появился новый объект для их лютой ненависти – советская власть. А потом стало совсем плохо – наступил голод. Первой в самом начале восемнадцатого ушла бабушка Оля, потом с поразительной регулярностью, через каждые два месяца, все мамины сёстры. Одна за другой. И Лизу с сыном ждала та же участь, если бы однажды не упала она в голодный обморок прямо на улице в очереди за хлебом. Когда очнулась, первое, что увидела, встревоженные ярко-синие глаза склонившегося над ней мужчины в кожаной куртке с парабеллумом на боку. Это и был будущий отчим Тимофея – Василий Михайлович Семивёрстов. Он привёл Лизу в чувство, проводил домой, и с этого дня они стали встречаться почти каждый день. Как писали в любовных романах конца девятнадцатого века и которые так любила читать бабушка Оля: "Любовь налетела, как вихрь, и заставила их сердца биться в унисон!.." Да, не смейтесь, пожалуйста, это была самая настоящая любовь с первого взгляда!.. Через пару недель Василий Михайлович приехал на Мясницкую с огромным сундуком, покидал туда Лизины вещи и отвёз её с сыном к себе. Ему дали комнату в освободившейся квартире на Сретенке, и с тех пор Семивёрстовы жили здесь. Василий Михайлович устроил Лизу на работу в "чрезвычайку", где она быстро сделала карьеру и уже через полгода работала в комиссии ВЧК по делам безпризорных. Мать с отцом никогда не регистрировали свой союз, но жили дружно, весело, и, когда в двадцать девятом Василия убили в перестрелке с бандитами, у бедной Лизы опять возникло ощущение, что жизнь кончена. Но товарищи отца не бросили их на произвол судьбы. Сначала Тимофея устроили в школу милиции, а потом взяли на работу в ГПУ.