Тим Лотт - Блю из Уайт-сити

• Название: Блю из Уайт-сити
• Автор: Тим Лотт
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94145-194-6

Тим Лотт (род. 1956) — один из самых популярных современных английских писателей. Первая его книга «Запах сухих роз» (The Scent of Dry Roses, 1996) получила премию «За Лучшую автобиографию» в 1996 г. Роман «Блю из Уайт-сити» (White City Blue, 1999) был удостоен премии Уитбреда в 2000 г. Роман «Штормовое предупреждение» (Rumours of а Hurricane, 2002) признан критиками лучшей книгой года. «Блю из Уайт-сити» — роман о конфликте между дружбой и любовью. Дружбой, замешанной на подтрунивании, пиве и ностальгии по Лучшему Дню, который друзья поклялись отмечать каждый год, несмотря ни на что. И любовью к женщине, повлекшей за собой Великое Предательство. Герою романа Фрэнки Блю предстоит сделать выбор между друзьями и женой.

---

Он объезжает пробку на Бэйсуотер-роуд. Потом снова выруливает на шоссе и произносит с горечью:

— Что я педик?

— Да. То есть нет. О том, что ты гомосексуалист.

Звучит фальшиво, официально, так говорят люди из собеса и старающиеся быть вежливыми полицейские. Снова раздается голос Ноджа:

— Я такой же, как ты, Фрэнки. Не хочу выбиваться из стада. И хочу, чтобы меня любили.

Интерком доносит какой-то тусклый, неживой голос. Приходится напрягаться, чтобы разобрать слова.

Нодж вдруг резко поворачивает налево, и я заваливаюсь набок.

— Эй! Потише!

Он никак не реагирует. Просто продолжает говорить:

— И потом, это не по правилам. Ведь для настоящих мужчин существуют определенные правила.

Я выпрямляюсь и прикидываю, не пристегнуться ли.

— Но мне всегда казалось, что ты стремишься говорить правду, Нодж. Во всяком случае, так ты…

Нодж снова заваливает меня, теперь уже вправо. Я опять не удержался и врезался головой в пепельницу, которую кто-то оставил открытой. Кажется, она рассекла мне кожу на лбу, но боли я не чувствую.

— Думать и говорить — разные вещи. Ты-то должен хорошо это знать, Фрэнки.

Какое-то время мы молчим. Я чувствую, как по лицу стекает тонкая струйка крови. Мы огибаем Гайд-парк, едем параллельно Оксфорд-стрит. Мраморная Арка справа от меня утонула в море рычащих, пыхтящих авто. Нодж опять начинает говорить. Я смотрю на него в зеркальце заднего вида. На этот раз он очень близок к тому, чтобы взглянуть на меня. Он как будто хочет и не может сделать этого. По крайней мере, озлобленность сменилась отрешенностью, он как будто далеко отсюда.

— На этом все бы и кончилось. Да так оно и вышло. Кончилось все: наша с Тони, Колином и тобой дружба, четырнадцатое августа, все. Ведь голубой — это не цвет «Рейнджерс»? Нет! Никому я не мог об этом сказать. Тем более тебе.

— Почему тем более мне?

Чтобы объехать пробку, Нодж сворачивает в узкий проулок, выкручивая руль влево с еще большей яростью, чем раньше. Я успеваю схватиться за ручку. Меня заносит с огромной силой. Снова слышен голос Ноджа. На него накладываются эфирные помехи, но я без труда разбираю, что он говорит.

— Помнишь, ты переспал с Рут? Она мне сразу все рассказала. Из-за этого мы и расстались. Не она меня бросила. Я ее бросил. Я не мог этого пережить. Фрэнки, ты не поверишь. Я доверял тебе. А ты так со мной поступил.

Чувствую, как угрызения совести комком сжались у меня в желудке, я ощущаю их как язвенную резь. И не знаю, что сказать. Ложь хороша и безобидна, пока тебя не поймали. В противном случае она оборачивается злобным, мстительным монстром.

А из интеркома опять доносится бестелесный голос Ноджа:

— Думаю, ты не совсем понимаешь… Меня задело не то, что ты переспал с Рут. Мы с Рут были всего лишь друзьями, хотя она и претендовала на большее. И я не могу ее в этом винить. С сексом у нас не складывалось. Мне очень нравилась ее зрелость. Ее… уверенность. А я всегда был не уверен в себе, Фрэнки.

Я начинаю моргать. В глаз попала кровь. Найдя, наконец, микрофон, говорю прямо в него, тихим, извиняющимся голосом:

— А мне казалось, что ты… из всех нас… казалось, ты всегда все знаешь, и мне хотелось быть таким…

Кажется, микрофон отключен, потому что Нодж, не прерываясь, продолжает:

— Меня разозлило то, что Рут переспала с тобой. Ты понимаешь, что я хочу сказать, Фрэнки?

Смотрю в зеркальце. В первый раз за это время карие глаза глядят прямо на меня. Я выдерживаю взгляд Ноджа. Потом в растерянности отрицательно качаю головой.

— Я не Рут ревновал. Я тебя ревновал. Я ведь хотел… быть тебе больше, чем другом, с той самой ночи у тебя дома. Помнишь? После «Утренней славы».

Огромный грузовик с прицепом оглушительно сигналит, затем проезжает мимо. Нодж повторяет с отчаянием в голосе:

— Помнишь? Скажи, что ты не забыл, Фрэнки.

До меня начинает доходить смысл его слов. Ранка на лбу сильно саднит. На груди пятнышко от крови. Нодж смотрит на меня с мольбой и отчаянием.

— Помню, — шепчу я губами.

Нодж кивает.

— В этом все дело. Ты думаешь, что мы были близки. Так и есть. Но я был ближе, чем ты думаешь.

Мы едем вдоль Грейт-Портланд-стрит и попадаем в небольшую пробку перед светофором. Остановка все меняет, это похоже на вынужденный интим, когда ты с кем-то застрял в лифте.

— Но я знаю, что для тебя та ночь значила гораздо меньше, чем для меня. Ведь так, Фрэнки? Я прав?

Он практически повернулся ко мне. С трудом выдерживаю взгляд этих глаз, в которых умирает надежда. И вдруг понимаю, что она жила в них всегда. Стараюсь окружить себя непроницаемым панцирем и отвечаю твердо и решительно:

— Нет, Нодж. Для меня та ночь ничего не значила. Я все помню, но для меня она ничего не значила… Я не такой. Это здорово, конечно… Но не для меня. Для меня это просто детская игра. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Нодж утвердительно кивает. Я снова встречаюсь с ним глазами. Но в них нет уже прежнего огонька. Они плоские, без глубины. Я смотрю в окно и понимаю, что мы на Тоттенхэм-Корт-роуд. Нодж резко тормозит, внутрь врывается рев машин.

— Приехали. С тебя девять пятьдесят, — говорит он.

Я не двигаюсь с места. Нодж тоже. Потом он поворачивается, и раздается щелчок. Разделяющее нас стекло опускается. Из рамы на меня смотрит круглое лицо Ноджа: выглядит оно неожиданно старым. Нодж не сводит с меня глаз, словно изучает, а потом расплывается в доброй, широкой улыбке, которую я так хорошо помню еще со школьных времен; мне казалось, он утратил ее навсегда.

— Надеюсь, мы остались друзьями, Фрэнки? — тихо спрашивает он.

Я улыбаюсь в ответ и тянусь к ручке двери.

— Конечно, Джон.

Выбравшись из такси, останавливаюсь у открытого переднего окна. Нодж протягивает мне руку, и я сжимаю ее сначала одной, а потом обеими руками. Похоже, мы довольно надолго так застыли. Наконец Нодж резко отстраняется и вцепляется в руль. Я машинально полез за бумажником.

— За мой счет, — остановил меня Нодж.

Без интеркома его голос кажется совсем другим — ярче, насыщеннее, полнее. Теперь я слышу настоящего, живого Ноджа — в первый раз.

— Спасибо, — говорю я.

Долгая пауза.

— Ты пойдешь на матч в субботу? — спрашивает он.

— Еще не знаю.

Тру родимое пятно, обвожу его пальцем по контуру.

— У меня есть лишний билет, так что, если надумаешь…

Я улыбаюсь.

— Отлично. «Рейнджерс» — супер, а?

— Ага. Супер.

Рядом с нами остановился цементовоз, и образовалась пробка. Получилось, что такси Ноджа заблокировало движение. Сзади послышались громкие сигналы. Нодж высунулся из окна и прокричал:

— Ради бога, успокойтесь! Сейчас уеду, — затем снова повернулся ко мне и включил зеленый огонек. — Береги себя, Фрэнки.

— И ты, Джон, береги себя.

Нодж вливается в практически неподвижный поток, огонек такси мерцает в полумраке сумрачного дня.

Глава двадцатая Новая забава Фрэнки: 14 августа 1999 года

Я сижу в одиночестве, голый, на своей кровати. Семь утра. Смотрю на тыльную сторону ладони. Голубые вены похожи на неподвижных змей, затаившихся под кожей. Хитросплетение морщинок и узелков.

Безукоризненно голубое небо за окном приобретает молочную белизну по мере приближения к горизонту, на улице тихо, слышно только негромкое жужжание неугомонной осы. Я поднимаю руку и провожу по щетине на лице.

Затем встаю и направляюсь к зеркалу. Большое, в человеческий рост, оно стоит посреди комнаты, задней стороной к окну. Мне кажется, при таком освещении я выгляжу лучше всего. Иногда я хожу по дому от одного зеркала к другому, пока не найду то, в котором мой вид меня удовлетворяет.

Я вытягиваюсь и смотрю на свое отражение. Тело еще ничего, не расплывшееся, сужающееся от плеч к бедрам, но на бедрах уже появляются небольшие жировые отложения. На икре намек на варикозное расширение.

Мой необрезанный пенис нависает над парой яичек среднего размера. Такой жалкий, несчастный.

Бледный волосяной островок над пенисом похож на маленькое нежное облачко. Ноги крепкие, чуть плотноватые. Я слегка покачиваюсь, перенося вес с пятки на мысок, как будто под порывами легкого ветра.

Мешок с мышцами, жиром, костями, водой, памятью, дерьмом, волосами, чувствами, потерями, злобой, надеждами. Иногда мне кажется, что я Супермен, иногда — что полное ничтожество. На самом деле я — ни то, ни другое. Я обычный парень, каких миллионы. Ни больше, ни меньше.

Я глуп и умен, я стараюсь, у меня не получается или получается, иногда спотыкаюсь, но продолжаю дергаться, манимый призрачным счастьем. Я — и плоть, и дух.

Смотрю не переставая. Мои глаза: бесцветные, голубые зрачки с коричневыми прожилками. Бледная, с беспорядочной сеточкой кровеносных сосудов кожа. Нос слегка искривлен вправо, маленькая родинка на переносице. Полные губы, рот узковат. Тяжелые веки. Я выгляжу усталым. Только что подстриженные волосы торчат на макушке. И, к ужасу моему, из ушей вылезают новые ростки щетины, напоминая мне об отце.