Сьюзен Хилл - Туман в зеркале

• Название: Туман в зеркале
• Автор: Сьюзен Хилл
• Издательство: АСТ
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-079591-8

Еще ребенком сэр Джеймс Монмут осиротел и был увезен из Англии в далекую Африку. Он ничего не помнит ни о своем детстве, ни о семье, ни об обстоятельствах гибели родителей.

Прошли годы, мальчик стал известным путешественником, — и теперь, в поисках материала для книги, Джеймс возвращается домой.

Но в Англии его начинают посещать пугающие и странные видения. Снова и снова являются ему рыдающий мальчик и старуха с жестоким лицом.

Кто эти люди — игра его воображения? Или призраки из далекого прошлого, которые вернулись, чтобы призвать к отмщению?..

(16+)

---

— Нет, сэр, мне передал это сэр Джеймс Монмут.

— Ах, да.

В мозгу у меня отчетливо всплыли наша беседа и странное поведение Монмута той ночью — хотя я напрочь забыл об этом за время между посещениями клуба. Я вспомнил тихую пустынную улицу и то, как резко изменилось вдруг его поведение. Вспомнил панику, страх — я не мог точно определить, что это было, — появившуюся в его взгляде и в голосе.

— Странно, что он не отдал мне это сам, — сказал я, когда Сайдхем протянул мне пакет, плотно упакованный в оберточную бумагу и перевязанный бечевкой.

— Сэр Джеймс уехал на несколько дней, сэр.

Я удивился. Старик, как он сам мне сказал, был «всегда здесь» — сидел, устроившись поудобнее в каком-нибудь уголке. Но, возможно, он ощутил потребность на время сменить обстановку, и я не стал больше об этом думать. Оставив пакет вместе с пальто, я прошел внутрь, чтобы выпить виски с содовой.

Я ни с кем не общался и, просмотрев стопку спортивных газет и журналов, почувствовал, что глаза у меня устали, — это навело меня на мысль отправиться в квартиру на Пиккадилли, которая служила мне домом. На выходе я забрал пакет сэра Джеймса, но распечатывать его в тот вечер вовсе не собирался. Думаю, у меня было смутное представление, что я захвачу его с собой за город в следующую пятницу.

Однако прогулка довольно морозной ночью, под звездами, сиявшими на ясном небе, встряхнула меня и полностью развеяла сонливость, а возвращаться обратно уже не хотелось, и вместо того, чтобы ворочаться долгими часами в кровати, я решил проглядеть первые страницы рукописи. Это оказались три блокнота форматом в одну четвертую, переплетенные в простую черную кожу. Текст был написан от руки мелким, аккуратным, разборчивым почерком, и глаза почти сразу же стали воспринимать его так же, как любой типографский шрифт.

Я устроился в кресле, погасил свет, оставив только стоявшую рядом лампу под абажуром. Думаю, что я собирался почитать не больше часа, в надежде, что затем снова вернется сонливость, но развертывающаяся передо мной история настолько захватила меня, что очень скоро я полностью забыл и о времени, и обо всем окружающем.

Бледные лучи лондонского рассвета, просочившиеся сквозь щель в занавесках, застали меня все в том же кресле — прочитанная рукопись лежала у меня на коленях, а сам я спал, и мои тревожные, обрывочные сновидения населяли призраки.

История сэра Джеймса Монмута

1

Дождь, дождь — весь день, весь вечер, всю ночь, проливной осенний дождь. В сельской глуши, над полями, болотами, вересковыми пустошами льет благоуханный дождь, и ветер несет его капли. Дождь в Лондоне, бурлящий и стекающий по сточным канавам. Свет уличных фонарей, размытый дождем. Полицейский, прохаживающийся в плаще с капюшоном, и дождь, серебряно мерцающий на его плечах. Дождь, дробно отскакивающий от крыш и тротуаров, ласковый дождь, тайно нисходящий на леса и мрачные пустоши. Дождь на Лондонской реке, и косой дождь среди складов, пристаней и причалов. Дождь, проливающийся на пригородные сады, заросшие густо лавром и рододендронами. Дождь льет повсюду — с севера на юг и с востока на запад — так, словно его никогда прежде не было, а теперь он уже никогда больше не перестанет.

Дождь на всех затихших улицах и площадях, во дворах и переулках, в парках и на кладбищах, на каменных лестницах и во всех городских углах и закоулках.

Дождь. Лондон. Конец года, поздняя осень.

* * *

Впрочем, мне это казалось очаровательным и безмерно странным. В Африке, Индии, на Дальнем Востоке — в странах, где я провел большую часть своей жизни, — такого дождя не было, сколько я себя помню. Лишь жара и засуха, месяц за месяцем, наступавшие внезапно после муссонных ливней, когда набрякшие небеса прорывались, словно фурункул, и изливали на землю потоки дождя, превращающие ее в грязь, ревущие подобно реке. Дожди, которые обрушивались на мир как безумные, а затем прекращались, оставляя после себя одну лишь разруху.

Я слушал, как случайные гости из Англии говорили об этом благословенном, непрестанном, ласковом дождичке, и в подобные минуты, тусклое полувоспоминание, подобное тени сна, пробуждалось и поднималось на миг почти на самую поверхность моего сознания, а затем вновь уплывало прочь. И вот теперь я был здесь, один под этим лондонским дождем, осенью сорокового года моей жизни.

В тот день несколькими часами ранее пароход, на котором я плыл, вошел в порт. Попутчики мои столпились у поручней, наблюдая, как приближается земля, и выискивая взглядами ожидавших их любимых. Но я, никого здесь не знавший и не имевший ни друзей, ни родственников, которые пришли бы меня встречать, остался стоять сзади, испытывая смесь любопытства и испуга, исполненный внезапной нежности к судну, которое несколько недель служило мне домом. У меня ведь ничего больше теперь не было. Восток остался позади, моя жизнь там закончилась. И хотя у меня имелись некие смутные планы и задача, которую я более или менее себе поставил, я не представлял ни Англии, ни своего будущего.

Протяжно загудела пароходная сирена, на суше ответили. В воздух взлетели шляпы.

Тогда я обернулся и устремил взгляд на уходящую от меня длинную темную ленту Темзы, которая вела к морю, и ощутил в этот миг столь безмерную тоску, такое уныние и одиночество, каких за всю свою жизнь не испытывал еще ни разу.

Все, что было со мной до этого дня, можно рассказать довольно кратко. Я знал лишь то, что меня отправили за границу из Англии в возрасте пяти лет после смерти моих родителей, о которых у меня не осталось вообще никаких воспоминаний и о которых я ничего не знал.

Все мои самые давние воспоминания относятся к той поре, когда я маленьким мальчиком жил в Африке с человеком, бывшим моим опекуном — а потому я так его и называл: Опекун. Он сказал мне, что был старым другом семьи моей матери, и все, и до самой своей смерти — а мне было тогда семнадцать лет — никогда и ничего не говорил мне ни о моем рождении, ни о раннем детстве, ни о доме и семье. Этих мест и людей, этих первых лет моей жизни словно бы никогда и не было, а те слабые воспоминания, которые у меня от них остались, я, должно быть, быстро научился подавлять ради собственного душевного спокойствия — так они оказались полностью погребены.

Был ли я счастлив или несчастлив, каким я был прежде, я тоже не знал. Лишь изредка в сновидениях или же в странные, ускользающие мгновения на грани сна и яви я ухватывал обрывок некоего настроения, некоего внутреннего состояния, или чувства, или видения — не знаю точно, как это назвать, — который — как я полагал, поскольку это не имело ни малейшего отношения к чему-либо в моей нынешней жизни или к миру, что меня теперь окружал, — был, вероятно, связан с моими детскими годами в Англии.

Мой опекун жил тогда в горах северной Кении, и именно к этому периоду относятся мои первые осознанные воспоминания. Мы поселились в большом, просторном бунгало на ферме, и я ходил в начальную школу в городе, в двадцати милях от нас. Образование, которое я там получил, было менее чем достаточным, хотя, думаю, я вполне счастливо проводил время. У опекуна была хорошая, солидная, традиционная библиотека, к которой я имел доступ, и с ее помощью я восполнил многие пробелы в моем школьном обучении.

Но хотя в книгах я находил своего рода утешение и компанию, в глубине души я был сорванцом и все время, какое только мог, проводил под открытым небом, бегая практически без присмотра, вбирая в себя все образы и звуки, все великолепие этой самой вольготной и прекрасной страны.

После нескольких лет в Кении мы переехали в Индию, а оттуда — на остров Цейлон, где мне было предложено изучать торговлю чаем. Но я счел, что новые странствия в дальние и романтические края влекут меня куда больше, чем перспектива делать какую бы то ни было карьеру, и начал втайне планировать для себя жизнь кочевника, полную приключения и открытий. Помимо всего прочего, я прочел о странствиях и трудах человека, который, как я решил, был едва ли не самым великим из всех путешественников-первооткрывателей. Его звали Конрад Вейн. Вечерами я тщательно изучал груды карт, книг и атласов, намечая свои грядущие странствия.

Когда мне было семнадцать лет, моего опекуна совершенно внезапно поразила болезнь, и, как бывает со многими людьми, подхватившими в этих краях одну из тех жутких лихорадок, что нападают без предупреждения, он — еще двадцать четыре часа назад крепкий и здоровый — оказался на грани смерти.

Я не мог притворяться, что сильно его люблю. Но хотя он был человеком замкнутым и до некоторой степени мрачным, он десять лет заменял мне отца. Он мне нравился, я уважал его, однако мы никогда не были особенно близки, и я ни разу не доверил ему ни одной своей сокровенной тайны.

Но когда я стоял в спертом, влажном воздухе бунгало возле его кровати и смотрел на его жуткое, сделавшееся словно бы восковым, блестевшее от пота осунувшееся лицо, я был потрясен и повергнут в отчаяние. Я попытался сказать, что люблю его, но слова не складывались одно с другим, а когда я снова на него посмотрел, глаза его уставились на меня без всякого выражения. Он был мертв.