Джордж Элиот - Мельница на Флоссе

• Название: Мельница на Флоссе
• Автор: Джордж Элиот
• Жанр: Проза

«Мельница на Флоссе» – роман выдающейся английской писательницы Джордж Элиот (англ. George Eliot, 1819-1880). *** Это роман о непростых отношениях между братом и сестрой, а также о роли самопожертвования в жизни женщины, дважды отказавшейся от собственного счастья в пользу долга. Другими знаменитыми произведениями писательницы являются романы «Миддлмарч», «Сайлес Марнер», «Ромола» и «Феликс Холт, радикал». Джордж Элиот, настоящее имя которой – Мэри Энн Эванс, является автором всемирно известных книг о превратностях человеческой судьбы.

---

– Зачем? – сказал Том: – мне ненужно твоих денег, глупая! У меня денег гораздо более, нежели у тебя, потому что я мальчик. На Рождество мне всегда дарят по золотому, потому что из меня выйдет человек; а тебе дают только пять шиллингов, потому что ты девочка.

– Оно так, Том; но если мать позволит мне тебе дать две полкроны и сикспенс из моего кошелька, ты можешь купить себе на них еще кроликов.

– Еще кроликов? Мне их не нужно более.

– Том, они околели.

Том вдруг остановился и обернулся к Маггп.

– Так ты забыла кормить их, и Гари забыл также? – сказал он. Краска бросилась ему в лицо на минуту и потом снова пропала. – Я отдую Гари, я сделаю, что его прогонят! Не люблю я тебя, Магги. Не пойдешь ты завтра удить со мною рыбу. Я заказал тебе каждый день присматривать за кроликами.

Он ушел прочь.

– Да, да я забыла… право, я не виновата Том, я так, на себя досадую, – сказала Магги, и слезы полились у ней.

– Ты негодная девочка! – сказал Том строго: – жалею теперь, что купил тебе удочку. Не люблю тебя.

– О, Том, ты такой жестокий! – рыдала Маги: – я бы простила тебе, что б ты ни позабыл – все равно, что б ты ни сделал, я бы тебе простила и любила тебя…

– Да, потому что ты глупа; но я никогда не забываю вещей… я не забываю.

– О, пожалуйста, прости меня, прости меня, Том! сердце мое разорвется, – сказала Магги, дрожа от рыданий и не выпуская руки Тома.

Том вырвался от нее, остановился опять и сказал решительным тоном:

– Слушай, Магги: добрый я тебе брат?

– Да-а-а, – рыдала Магги, судорожно двигая своим подбородком.

– Целые три месяца думал я про твою удочку, хотел купить ее; берег для того деньги, не шел в долю на лакомства, и Стаунсер дрался со мною за то.

– Да-а-а… и я… та-ак лю-юблю тебя Том!

– Но ты негодная девочка. Прошедшие праздники ты слизала краску с моей конфетной коробочки, а позапрошедшие праздники ты оборвала мою удочку, когда я тебя поставил сторожить, и ты прорвала мой змей своей головою.

– Но я сделала это не нарочно, – сказала Магги: – я не могла…

– Вздор, ты могла, – сказал Том: – если б ты думала о том, что делала. Но ты негодная девочка, и завтра ты не пойдешь со мною удить рыбу.

После этого ужасного заключение, Том убежал от Магги к мельнице, чтоб поздороваться с Лукою и пожаловаться ему на Гарри.

Минуту или две Магги стояла неподвижно, только рыдая; потом она повернулась и побежала домой, прямо в мезонин, где она села на пол и прислонила голову к полке, источенной червем, в тяжелом сознании своего несчастья. Том приехал домой: она думала, она будет так счастлива; а теперь он быт так с нею жесток. Могло ли что-нибудь занимать ее, если Том не любил ее? О, он был очень жесток! Не предлагала ли она ему все свои деньги, не сокрушалась ли она перед ним в своей вине? Перед матерью, она знала, что она была виновата; но она никогда и не думала провиниться перед Томом.

– О, он жесток! – кричала Магги, плача навзрыд и находя удовольствие в глухом эхо, раздававшемся в пустом пространстве мезонина. Она и не подумала бить и царапать своего фетиша: она была слишком несчастна, чтоб сердиться.

О! горькие печали детства, когда горе еще так ново и дико, когда надежды еще не окрылились, чтоб перенестись вперед за несколько дней, и время, от лета до лета, кажется неизмеримым.

Магги скоро представилось, что она уже целые часы в мезонине, что было пора чай пить, и что все они пили чай и не думали про нее. Хорошо, так она останется здесь, наверху, и будет себя морить с голоду; спрячется за кадку, проведет всю ночь: они все перепугаются, и Тому будет жаль ее. Так мечтала Магги в гордыни своего сердца, уходя за кадку; но вскоре она опять начала плакать, при мысли, что никто о ней не думает, где она. Если б она пошла теперь к Тому, простил ли бы он ее? Может быть, там встретит она и отца, который возьмет ее сторону. Но ей хотелось, чтоб Том простил ее от любви к ней, а не по отцовскому приказу. Нет, не пойдет она вниз, если Том не придет за него. Такая твердая решимость продолжалась целые пять минут, которые она оставалась за кадкою; но потребность быть любимой – самая сильнейшая потребность в характере Магги – начала бороться с гордостью и скоро победила ее. Она выползла из-за кадки и вдруг послышались быстрые шаги на лестнице.

Том был слишком заинтересован разговором с Лукою, осмотром мельницы, прогулкою на воле, струганьем палочек, так, без особенной цели, а разве потому, что он не строгал их в школе, чтоб не думать о Магги и о действии, которое имел на нее его гнев. Он намерен был ее наказать, и, исполнив эту обязанность, он занялся другими делами, как человек практический. Но когда его позвали к чаю, отец – спросил его:

– А где же девчонка?

И мистрис Теливер почти в то же самое время – сказала:

– Где сестра?

Оба они предполагали, что Магги и Том были вместе целый полдень.

– Не знаю, – сказал Том.

Он не намерен был жаловаться на Магги, хотя был и недоволен ею, потому что Том Теливер был малый Благородный.

– Как, разве она не играла с тобою все это время? – сказал отец. – Она только и думала о том, как ты приедешь домой.

– Я часа два уже не видал ее, – сказал Том, принимаясь за сдобный хлеб, – Боже милостивый, она утонула! – воскликнула мистрис Теливер, подымаясь с своего кресла и подбегая к окошку. – Как это вы оставили ее? прибавила она, обвиняя сама не зная кого и в чем, как обыкновенно это свойственно испуганной женщине.

– Нет, нет, она не утонула, – сказал мистер Теливер. – Я знаю, ты ее огорчил, Том?

– Право, я не обижал ее, отец, – сказал Том, с негодованием. – Я полагаю она дома.

– Может быть, она в мезонине, – сказала мистрис Теливер: – поет, разговаривает сама с собою и забыла про еду.

– Поди и приведи ее сюда, Том, – сказал отец довольно сурово.

Прозорливость, или отеческая любовь к Магги заставляла его подозревать, что малый был крут с девочкою, иначе она не отошла бы от него. – Да будь добр с нею – слышишь? или я дам тебе знать!

Том никогда не ослушивался своего отца, потому что мистер Теливер был человек решительный и всегда сам, как он говаривал, распоряжался своею плеткою; но он ушел неохотно, унося с собою свой кусок сдобного хлеба и вовсе не думая ослабить наказание Магги, которого она вполне заслуживала. Тому было только тринадцать лет. Взгляды его на грамматику и арифметику не отличались особенною положительностью; для него это были вопросы проблематические; но в одном пункте он был совершенно-положителен и точен, именно: он наказал бы каждого, кто того заслуживает, он бы сам не увернулся от наказание, если б он его заслуживал; но дело в том, что он его никогда не заслуживал.

Это шаги Тома Магги заслышала на лестнице именно в ту минуту, когда потребность любви восторжествовала над ее гордостью, и она собиралась идти вниз с распухшими глазами и растрепанными волосами, чтоб возбудить сожаление. По крайней мере отец погладил бы ее по голове и сказал: «Не печалься, моя девочка». Чудный укротитель эта потребность любви, этот голод сердца, такой же могущественный, как и голод физический, который заставляет протянуть нашу шею под ярмо и переменить целый свет.

Но она узнала походку Тома, и сердце ее вдруг забилось воскресшею надеждою; он стоял еще на лестнице и говорил: «Магги, ступай вниз». Но она бросилась к нему и повисла у него на шее, рыдая и говоря:

– О, Том, пожалуйста, прости меня: я не могу этого вынести, я всегда буду хорошая девочка, никогда ничего не буду забывать. Полюби меня, пожалуйста, милый Том!

Мы приучаемся удерживать себя с летами. Мы расходимся после ссоры, выражаемся благовоспитанными фразами и таким образом поддерживаем отчуждение с необыкновенным достоинством, обнаруживая большую твердость и, вместе с тем, давясь горем. В нашем поведении мы отдаляемся от безыскусственного увлечение животных и во всех отношениях поступаем как члены высокообразованного общества. Магги и Том были еще похожи на молодых зверьков; и она могла тереться щекою о его щеку, и целовать его ухо, продолжая плакать. У мальчика также были свои нежные струны, которые отзывались на ласки Магги; и он повел себя с слабостью, далеко не соответствующею его решимости наказать ее, как она того заслуживала: он принялся ее целовать и сказал:

– Не плачь, Магги, и откуси кусочек булки.

Рыдание Магги постепенно утихали; она раскрыла рот и откусила булку. Том откусил также, для компании, и они ели вместе и терлись друг о друга щеками, лбами, носами, представляя унизительное сходство с двумя дружелюбными пони.

– Пойдем, Магги, пить чай, сказал, наконец, Том, когда вся булка была седина.

Так кончились все печали этого дня, и на следующее утро Магги бежала рысью с удочкою в одной руке и с корзинкою в другой, попадая вечно, с особенным искусством в самые грязные лужи, и темное лицо ее блистало восторгом, из-под пуховой шляпы; потому что Том был с нею добр. Она – сказала, однако ж, Тому, что ей было бы приятнее, если б он сам насаживал для нее червячков на крючок, хотя она совершенно с ним, соглашалась, когда он уверял ее, что червячки не чувствуют (Том думал про себя, что беда небольшая, если они и чувствуют). Он знал все про червей, про рыбу, и какие птицы злы, и как отпирать висячие замки, и на какую сторону открываются калитки. Магги удивлялась таким сведением; для нее гораздо труднее было припоминать их, нежели прочитанное в книге; и она признавала превосходство Тома, потому что он только один называл все ее познание «вздором», и не был особенно поражен ее способностями. Том действительно был такого мнение, что Магги была глупая девочка; все девочки глупы: они не сумеют метко попасть камнем во что-нибудь, ничего не умеют сделать ножиком и боятся лягушек. Но он любил свою сестру, всегда намерен был печься о ней, сделать из нее себе экономку и наказывать ее, если она делала что-либо худое.