Эмманюэль Роблес - На городских холмах

• Название: На городских холмах
• Автор: Эмманюэль Роблес
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1963

События, о которых повествует Эмманюэль Роблес в книге «На городских холмах», развертываются в Африке и относятся ко времени второй мировой войны, к тому времени (конец 1942 года — начало 1943 года), когда Алжир был захвачен фашистами и вся власть в стране находилась в руках многочисленных немецко-итальянских «комиссий по перемирию».

Роман повествует о времени, когда идея свободы, справедливости и борьбы с фашизмом наполняла сердца истинных патриотов. Автор раскрыл эту мысль, которая является главной правдой книги, в подвиге Смайла, простого рабочего парня; он показал, как неистребима мечта юношей Алжира видеть свой народ свободным; они готовы на любой подвиг и самопожертвование во имя утверждения своего достоинства, ради восстановления справедливости.

---

Вдруг раздался протяжный гудок парохода: долго слышался его заунывный, нагоняющий тоску зов. Что-то вывело Альмаро из задумчивости, может быть, этот гудок? Он откинулся назад. Лежавший перед ним листок бумаги вспыхнул вдруг ослепительной белизной, словно рефлектор.

— Как тебя зовут?

Бесстрастный тон.

Я опустил руки, которые до этого держал за спиной. Они мешали мне. Сунул их в карманы. И почувствовал себя лучше: так вид у меня был более непринужденный, более независимый. Я ответил:

— Смайл.

— Фамилия?

— Бен Лахдар.

— Сын того торговца москательными товарами, что умер два месяца назад?

— Да.

Итак, Альмаро узнал меня.

Он помолчал, закурил сигарету. В ярком свете лампы к потолку медленно поплыли серые завитки дыма. Я не видел пачки, но сразу же узнал табак по запаху. Английский табачок. Контрабанда через Танжер, Уджду, Тлемсен. Уж в этом-то я разбирался.

Странно, но этот запах неожиданно напомнил мне о лесе близ Лалла-Марниа, у границы с Марокко, о том самом лесе неподалеку от железной дороги, по которому нужно пробираться затерянными тропками, почти неизвестными таможенникам и полевой жандармерии. Я вновь отчетливо увидел перед собой деревья, пробковые дубы, россыпи красных ягод земляники…

— Что я слышу? Ты срываешь мои плакаты?

Тот же бесстрастный тон. Тот же медлительный и спокойный голос. Нет, он не торопится. В конце концов он наверняка спросит меня, на кого я работаю. И мне придется совсем не сладко, если я буду утверждать, что подрываю их пропаганду по своей собственной инициативе. И все же это была чистая правда.

Я чуть не засмеялся, услыхав его «Что я слышу?». Он напомнил моего прежнего школьного учителя. Тот тоже начинал допрос словами: «Что я слышу?»

«Что я слышу? Ты выбил стекла у матери Абдаллы?»

И каждый его допрос всегда завершался пощечиной…

Не отрываясь, смотрел я на Альмаро и молчал. Да и что можно ответить на подобный вопрос?

Он наблюдал за мной сквозь облачко дыма от сигареты. Время от времени он вяло отгонял его рукой от лица.

На пальце у него перстень с крупным бриллиантом, который играл при малейшем движении. Такие перстни — предмет мечтаний сутенеров из квартала Марин.

Может быть, он думал, что я молчу от смущения, как мальчишка, пойманный с поличным? Сделав строгое лицо, он добавил язвительным тоном классного наставника, который уже выбрал самое суровое наказание для провинившегося и учитывает его последствия:

— Ах, так ты развлекаешься тем, что срываешь мои плакаты?

Он сделал ударение на слове «мои». Видите ли, «его» плакаты. Значит, преступление мое чудовищно. Я ждал, что он скажет что-нибудь вроде:

«Ну что ж, старина, ты дорого мне заплатишь за это!», или:

«Сейчас узнаешь, во что обходятся подобные шуточки…»

Но он спросил:

— Ты все еще работаешь в гараже у Моретти?

Это было так неожиданно, что я машинально ответил:

— Все еще работаю…

Такую подробность он мог узнать только от моего отца. Но что он этим хотел сказать?

Альмаро взял перочинный ножик и принялся чистить ногти с тем отсутствующим видом, который начинал раздражать меня. Двое его молодчиков, стоявших позади меня, терпеливо ждали. Один из них зашевелился. Щелкнула зажигалка: я понял, что он тоже закурил. Альмаро сидел, слегка наклонив голову, за копной седеющих волос видна была плешь на макушке. Это розоватое, словно от дурной болезни, пятно вызывало у меня отвращение. Мне (вспомнились фотографии в главе о заболеваниях волосяных покровов в медицинском словаре Лярусса, который однажды попал мне в руки. Брр… экая мерзость! Но тут Альмаро поднял голову и внимательно посмотрел на меня, будто догадываясь о моих мыслях. Я чуть не опустил глаза. Он спросил:

— Сколько тебе лет?

— Девятнадцать.

Он, кажется, удивился. Я знал, что выгляжу моложе, из-за худобы, конечно.

Он опять принялся за ногти. Ненависть кипела во мне. Я стиснул зубы, чтоб сдержаться и не наговорить ему грубостей. Но про себя я клял его на чем свет стоит.

Это облегчало и удерживало от искушения прыгнуть вперед, схватить стол и опрокинуть его на Альмаро.

Впрочем, из этого ничего бы не вышло: меня слишком зорко стерегли.

Губы горели. Во рту все еще чувствовался сладковатый привкус крови. Хуже всего обстояло дело с глазом: веко распухло, мешало смотреть, вероятно, у меня был тот смешной, идиотский вид, с каким обычно глядят на нас с почтовых открыток собачьи морды с неизменным пятном вокруг глаза. У Альмаро — широкое лицо, толстогубый рот, обрамленный глубокими складками, четко проступающими на щеках. Вот уж у кого морда! Настоящая морда. Даже и не морда, а рыло. А я вот вынужден стоять перед ним и ждать его милости. Милости от этого толстобрюхого типа, от этой свиной хари!

Он был тщательно выбрит, но множество маленьких черных точек от пробивающихся волос образовали синеватую, словно грязную, полосу на щеках и на подбородке.

Ожидание становилось нестерпимым. Запах табака… Я вспомнил, что не курил с обеда. Взглянул на окурок сигареты Альмаро. Английская сигарета. Снова перед глазами замаячил лес Марниа. Однажды я побывал там с дядюшкой Идиром — помогал тайком перебросить контрабандные ткани из Уджды в Тлемсен. И в каждом рулоне ткани было запрятано немало пачек сигарет «Кэмел». Всю ночь, пока мы быстро шли по лесу, сгибаясь под тяжестью сорокакилограммовой ноши, я думал о сигаретах, об их аромате.

Вдруг Альмаро выпрямился. Отбросив ножик, он уперся руками в стол, вскинул голову, нахмурился (у него были огромные черные брови, почти сросшиеся на переносице) и спросил меня, на этот раз громко и слегка раздраженно:

— Кто тебе платит за такие делишки?

Я ответил не сразу. Заметив, что переминаюсь с ноги на ногу, я опустил руки, слегка расставил ноги и заставил себя стоять спокойно, не шевелясь. Помнится, в эту минуту меня больше всего волновало, как бы Альмаро не подумал, что я боюсь его. Вот потому-то меня разозлило и удивило это мое топтанье на месте. Еще бы! Я боялся, что у меня может вырваться невзначай какой-нибудь жест или слово, которые мой враг расценит как признак страха. Я твердо ответил:

— Никто.

И мне показалось, что голос мой звучит четко и внушительно.

Прищурившись, Альмаро испытующе посмотрел на меня. (И мне опять вспомнился старый школьный учитель: «Кто стянул книгу у Ферхата? Смотри мне в глаза!»)

Но в глазах у Альмаро, черных, жестких и властных, пробегали какие-то странные искорки, какой-то отблеск дикого животного бешенства. Он и в самом деле гипнотизировал меня. И когда он слегка повернул голову, отыскивая свой ножичек, я глянул на него, и мой отупевший взгляд уперся в его руку, попавшую в полосу света от лампы.

— Не надо упрямиться, малыш. Я ведь отлично знаю, что не ты тут виноват…

До меня долетал его густой, немного гнусавый голос, которому он пытался придать оттенок сочувствия и сердечности.

— …Настоящие виновники — это те, кто толкает тебя на подобные дела. Из-за них-то ты и рискуешь, верно? Ну, а те чувствуют себя преспокойненько. У них только и заботы, что расплачиваться своими грязными английскими деньгами. Держу пари, что все это еще и еврейские штучки, верно? Это они посылают смелых мальчишек — пусть себе свернут шею. А на мальчишек, которые толком даже и не знают, в чем тут дело, сыплются все шишки. Повторяю тебе: не ты виноват в этом. Ведь эти сволочи, которых нам нужно схватить, злоупотребили твоим… твоей доверчивостью, понял?

Еще бы не понять! Очевидно, он принимает меня за идиота. В его короткой, но красочной речи легко угадывалось то презрение, которое он испытывал ко мне. И презрение это выводило меня из себя.

Теперь он в упор смотрел на меня, и его толстое лицо, застывшее в зеленоватом свете лампы, походило на восковую маску. Резкая эмалевая белизна глаз, завораживающая неподвижность зрачков еще больше усиливали это сходство.

Я хотел было ответить, но в горле пересохло, да и мысли путались. Наконец мне удалось сказать:

— Я сделал это сам.

— Что?

Ну, конечно, я ответил слишком тихо, и он не расслышал как следует. Вытянув шею, вскинув брови, он ждал, что я повторю свои слова.

— Я сделал это сам.

— Так-таки сам?.. — усмехнулся он, скривив рот и как бы передразнивая меня. — Этот поганец сделал все, видите ли, сам, один… Совсем один!..

Он медленно цедил слова, призывая в свидетели обоих своих приспешников.

Я не смел пошевелиться, изо всех сил стараясь не моргать. Я знал, что, когда волнуюсь, кадык у меня судорожно ходит вверх-вниз. Чтобы избежать этого, нужно было дышать как можно спокойнее.

Резким движением Альмаро схватил сигарету, жадно затянулся, раздавил окурок в пепельнице, и сквозь дым я разглядел, как он судорожно разминает его большим пальцем.