Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

• Название: Огонь неугасимый
• Автор: Абдурахман Абсалямов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

Абдурахман Абсалямов — видный татарский писатель. Имя его хорошо известно советскому читателю по романам «Орлята», «Газинур», «Вечный человек», «Белые цветы».

Особое место в творчестве А. Абсалямова занимает роман «Огонь неугасимый». Ярко, с большим знанием действительности повествует автор о трудовых буднях людей машиностроительного завода в Казани. В центре романа — рабочая династия Уразметовых, воплотившая лучшие черты того нового, что рождено советским образом жизни.

Роман «Огонь неугасимый» в 1959 году был удостоен республиканской премии имени народного поэта Габдуллы Тукая и получил широкое общественное признание в нашей стране.

---

Сколько мечтали Матвейка с Сулейманом разыскать этот дуб! Дедушка Хайретдин говорил детям: «Кабы не был я убогим слепцом, показал бы я вам этот дуб… Не дал мне аллах такого счастья. Об одном жалею: умру я скоро, а ведь, кроме меня, никто не знает места, где стоит тот дуб-великан!..»

Матвей Яковлевич еще некоторое время рассматривал поднятый с дороги лист, потом, смахнув концом рукава росинки, положил в карман. «Покажу Сулейману», — мелькнуло у него.

Этот багряно-желтый лист сверкнувшей молнией осветил далекое детство, и внезапно всплывшие из бездонного омута памяти воспоминания разбередили старику душу. Вдруг как-то удивительно свежо вспомнилось, что в то время всем в Заречной слободе — чесальными, прядильными, ткацкими фабриками, кожевенными, металлообрабатывающими заводами, шорными, обувными мастерскими, даже баней, даже жилыми домами, — всем распоряжались хозяева или их спесивые управители. Рабочий люд и воздухом-то дышал вроде как с опаской, потому что, казалось, сам воздух в Заречной слободе принадлежит баям. Улицы, переулки, лавчонки, парки носили имена баев или уродливые, наводящие грусть названия, рожденные безрадостным существованием под их безграничной властью. Единственный в слободке сад и тот назывался «Садом горя».

Когда Матвею исполнилось тринадцать лет, он пошел работать на завод Ярикова, что стоял тогда на краю зловонного болота. Ему повезло. Его приставили учеником к отцу, который работал там токарем.

Из рассказов старых рабочих и отца Матвей Яковлевич узнал позднее, что завод этот, нынешний «Казмаш», начали строить еще во времена Севастопольской кампании. Принадлежал он тогда то ли деду, то ли прадеду Ярикова, а может, кому другому. Разное говорили.

Матвей Яковлевич пришел сюда приблизительно спустя пятьдесят лет со дня основания завода, а он все еще походил на небольшую мастерскую. Все его оборудование состояло из единственной паровой машины в шестнадцать лошадиных сил, трех вагранок да двух-трех десятков станков.

В то время завод строил небольшие суда, производил ремонт на них, выполнял заказы казанских промышленников на литье и металлообработку. К концу девятнадцатого и началу двадцатого века его уже стали называть «Меднолитейный», затем «Кузнечно-котельный». Завод много раз переходил из рук в руки. Хозяева менялись, но ни один из них не интересовался расширением завода, тем более никому из них не приходило в голову позаботиться об улучшении положения рабочих.

Нахлынувшие воспоминания не могли, однако, целиком захватить Матвея Яковлевича, — мысли его были заняты близкой встречей с Хасаном.

В небольших садиках в глубине дворов и сегодня можно было увидеть яблони в цвету. Под розовыми лучами утреннего солнца они выглядели сегодня уж не такими жалкими, поникшими, как вчера. Казалось, каждый листочек, каждая веточка трепещут от наслаждения, приветствуя солнце и разливаемое им тепло.

Девушки из заводского общежития, взявшись за руки, с песней шли посередине мостовой. В кудрях нарядчицы Шафики, шагавшей в центре, — за рыжие волосы молодежь прозвала ее пламенной Шафикой, — торчал белый цветок. «Ох, опалит еще, чего доброго, своим пламенем бедный цветочек, — улыбнулся себе в усы Погорельцев и, покачав головой, подумал: — Уж не из-за этой ли девушки вошел бес любви в Баламира?»

Дойдя до угла, Матвей Яковлевич остановился. Здесь уже было многолюдно, шли поодиночке и группами все в одну сторону — к заводу. Троллейбусы и автобусы были набиты битком.

— Матвею Яковлевичу салям! — долетел до его ушей радостно-возбужденный голос.

Старик вздрогнул: «Неужели?» Нет, не он… С той стороны улицы Матвею Яковлевичу, приветствуя его, махали рукой начальник механического цеха Назиров и старший мастер Надежда Николаевна Яснова… Старик поздоровался с ними, приподняв кепку. Вскоре его окликнули вторично, старик опять вздрогнул. На сей раз был вахтер Айнулла. Поглядывая снизу вверх, он протянул Погорельцеву обе руки и, сказав, что торопится, засеменил вперед.

Вдруг раздалась полупьяная песня. Матвей Яковлевич обернулся на голос и увидел в толпе наладчика Ахбара Аухадиева. Тот шел в одной майке, засунув руки в карманы залепленных грязью брюк. Все лицо у него было в синяках, давно не чесанные волосы торчали во все стороны, глаза налиты кровью.

— Матвею Яковлевичу мое почтение, — проговорил, подойдя ближе, Аухадиев и, кривляясь и гримасничая, склонил голову.

— Кто это тебя так разукрасил, Ахбар? — спросил Погорельцев, недовольный тем, что этот пьяница портит своим безобразным видом такое прекрасное утро.

— Бутылка! — зло посмеиваясь, ответил Аухадиев. — А что… Все равно не ценят. Слышал, как вчера начальник цеха… Кому они нужны, золотые руки Аухадиева… все на свете меняется, а правда, она всегда остается правдой.

Эту фразу Аухадиев любил повторять и в цехе, и на собраниях, и на улице. Но трудно было уразуметь, что он хочет сказать этим. Не раз допытывался Матвей Яковлевич у Аухадиева: «О какой это правде ты все толкуешь, Ахбар Валиевич?» Но Аухадиев отделывался неопределенным: «Правда у рабочего человека одна».

Аухадиев был одним из лучших наладчиков механического цеха. Вчера только он наладил и пустил на полный ход шлифовальный станок новой, незнакомой конструкции, над которым молодые наладчики безуспешно бились чуть не целую неделю. В другое время Погорельцев не отпустил бы от себя Аухадиева в таком виде, но сегодня он почувствовал облегчение, когда тот смешался с толпой.

Сейчас рядом с ним шагал долговязый Баламир. Хотя он вышел из дому гораздо позднее, легко догнал Матвея Яковлевича.

— Давно пора выгнать с завода этого пьяницу, — потянув носом воздух и морщась, сказал Баламир. — Позорит весь коллектив.

Погорельцев пошевелил кончиками усов, посмотрел на Баламира.

— Выгнать недолго… А дальше что?

— Насчет этого пусть сам думает. Зачем пьет? — отрезал парень.

И опять Матвей Яковлевич шагал молча, заложив руки за спину, зорко посматривая по сторонам — не покажется ли среди народа Хасан Шакирович.

— Здравствуйте, Матвей Яковлевич, — раздался чуть не под самым ухом Погорельцева звонкий девичий голос. Он увидел в группе школьников Нурию, младшую дочь Сулеймана. Как и все Уразметовы, Нурия с ее иссиня-черными волосами и смуглым лицом походила на цыганочку. Матвей Яковлевич любил эту шуструю смуглянку. Приветливо поздоровавшись с ней, он спросил:

— Отец что, еще дома задержался?

— Нет, сзади идет, — показала Нурия рукой на переулок.

Матвей Яковлевич решил дождаться приятеля. Еще издали заметил он в толпе кривоногого, широкоплечего, приземистого Сулеймана, его черные густые усы. Во взгляде, в движениях его сквозили сила и веселая бодрость, хитрость и гордость и, несмотря на возраст, какая-то бесшабашность. Сулейман тоже заметил Матвея Яковлевича и, ускорив шаг, заспешил к нему.

— Жив-здоров? — густым баском крикнул он еще издали. — Сегодня раньше обычного, га?

— Утро-то какое чудесное! — проговорил в ответ Матвей Яковлевич, пожимая его твердую, как железо, руку.

Сулейман покосился на Погорельцева.

«Был у них Хасан или нет?»

Матвей Яковлевич, в свою очередь, с той же целью некоторое время приглядывался к нему. Не сделав никакого определенного вывода, он вынул из кармана дубовый лист и протянул его Сулейману.

— На тротуаре нашел… Помнишь баиты твоего деда?

У этих двух стариков, совершенно не схожих характером, была одинаково свойственная обоим привычка. Они никогда не торопились делиться новостями или происшедшими в их жизни важными событиями. Они, прежде исподтишка понаблюдав друг за другом, разведывали настроение и только после того, посмеиваясь и по-мальчишески похлопывая один другого по плечу, говорили: «Ну, ну, рассказывай, не морочь голову, уж вижу, вижу, что невтерпеж».

А если ничего заслуживающего внимания не происходило, то шагали молча, зря слов не бросали.

— Вовек не забуду дедушкиных песен, — прошептал Сулейман, как-то сразу притихнув.

«Ясно, и у них не побывал Хасан Шакирович», — подумал Погорельцев. Какое-то неясное чувство, близкое к тоскливому разочарованию, шевельнулось в сердце, но он отогнал его.

— Успел поговорить с Иштуганом? Что-то он того… недоволен командировкой… Остыл.

Сулейман кинул искоса быстрый взгляд на Погорельцева. «Нет, зять у них не был», — в свою очередь, заключил он и, расстроившись, сразу перешел чуть не на крик:

— Да как тут не остыть! Железо и то остывает, когда его передержат на наковальне. Остынешь, коль тебя чуть не каждую неделю гоняют то туда, то сюда… У самих дел по горло, невпроворот, так нет — на сторону ездим людей учить. Вот мы, дескать, умники какие, га! У других-то нехватка его, ума-то, зато у нас в избытке!.. Пожалуйте, сколько вам угодно?.. Нет у нас государственного подхода к новаторам. Вот в чем беда. Серьезное дело превращаем в чехарду.