Евгений Марков - Чернозёмные поля

• Название: Чернозёмные поля
• Автор: Евгений Марков
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1877

Евгений Львович Марков - известный русский дореволюционный писатель. Роман "Чернозёмные поля" - его основное художественное произведение, посвящённое жизни крестьян и помещиков Курской губернии 70-х годов девятнадцатого века.

---

Чтение было во всём разгаре, когда в дверях залы появились Суровцов и Протасьев. Они неслышно подъехали к дому в кабриолете Протасьева по пушистому снегу, который ещё плохо держал полозья.

Надя зарделась, как мак, вдруг увидев их на пороге передней. Покраснели даже кончики её хорошеньких, изящно округлённых ушей, розовых и сквозных, как лепесток душистого горошка. И Суровцов, и Протасьев молча улыбались, любуясь на милую сцену, которую они застали врасплох. Но детишки не обратили на них никакого внимания, и Никитка, который в это время, высунув язык и положив голову на руку, усердно вырисовывал прельщавшую его пасть бенгальского тигра с кривыми зубами. без церемонии крикнул Наде, не прекращая своей работы:

— Ну что ж, Надя, читай дальше, чего стала! Как это-сь он чёртову курицу видал? Хитро!

Однако Надя шумно прервала классы и отпустила ребят домой. Напрасно Суровцов и Протасьев упрашивали её продолжать чтение и не стесняться их приходом. Надя и слышать не хотела; она была совершенно сконфужена и даже торопливо спрятала в стол книгу, которую читала.

— Зачем такая поспешность? — с дружественной улыбкой спросил Суровцов, не сводя радостного взгляда с смиренного детского личика Нади.

— О нет, я не от вас! — с убеждением ответила Надя. — Вы не будете смеяться, я знаю.

— Так это от меня? — шутливо подхватил Протасьев. — M-lle Коптев составила обо мне мнение как о каком-то ужасном насмешнике, недоступном ничему доброму.

— О нет, почему вы так думаете? — нерешительно отговаривалась Надя. — Мне просто совестно заниматься при чужих, потому что я сама не знаю хорошо, как нужно учить. Но ведь зимою так мало дела, надо ж заняться чем-нибудь.

— Видите ли, Надежна Трофимовна, я бы никогда не осмелился привезти к вам в будничный день сего джентльмена, если бы он не имел дела к Трофиму Ивановичу, — без церемонии объяснил Суровцов. — Мы, собственно, приехали не к вам, а «к мировому». Поэтому вы напрасно распустили свою школу.

— Привезти меня — хорошо; но себя? — с улыбкой перебил его Протасьев. — Вы, кажется. себе дозволяете нарушать рабочие часы молодых девиц, юный профессор, потому что вам лично нечего делать у «мирового».

— О, Анатолий Николаевич у нас свой! Он нам никогда не мешает, — наивно сказала Надя, даже не подозревая невежливости своего ответа.

Протасьев немного поморщился, но тотчас же осклабился своей безжизненной улыбкой.

— Я начинаю ему завидовать, этому счастливцу-педагогу! — сказал он сквозь зубы. — Я думал до сей поры, что педагогия пугает молодых барышень.

Наде не хотелось невежливо обойтись с Протасьевым, которого она не любила, и она усиленно отыскивала в своём мозгу, о чём бы поговорить с ним. В это время она заметила под окном модный кабриолет, на котором сидел одетый жокеем маленький мальчик.

— Как довольны вы нашим Борькой, m-r Протасьев?

— Вашим Борькой? — изумлённо переспросил Протасьев. — Что это значит «ваш Борька»? De qui parlez vous?

— Борька — сын моей покойной кормилицы Агафьи, — простодушно настаивала Надя. — Он же у вас нанялся? Он же ездит с вами? Такой хорошенький мальчик.

— А, не грум ли мой? Тот, что со мною в кабриолете ездит? — спохватился, улыбнувшись, Протасьев. — А я и не знал, что он ваш. Так он называется Борькой? Tant mieux… Нужно его фаворизировать.

— Мы так жалели, что он к вам нанялся, — продолжала Надя. — Этакий крошечный и уже нанимается. Он бы никогда не пошёл, если бы не дура тётка. Ведь наша кормилица Степанида ему родная тётка; она была сестра моей кормилице. Соблазнилась, что вы ему предлагали три рубля в месяц. Он у вас, кажется, три рубля получает?

— Ma foi, je n'en sais rien, chère demoiselle, — улыбался Протасьев. — Это дело моего управляющего. Tous ces счёты и расчёты.

— Да я наверное знаю, что три рубля, — утверждала Надя. — Две пары сапог в год и три рубля; мне тогда же Степанида сказала.

— Ça peut bien être, ça peut bien être, — неудержимо смеялся Протасьев, изумляясь деревенской наивности Нади. — Вы, я вижу, большая хозяйка.

Вошёл Трофим Иванович и увлёк мужчин в свой кабинет. Надя очень этому обрадовалась, потому что присутствие Протасьева её крайне смущало.

— Барышня, Алёна Митриевна давно вас дожидается, уж часа два, — объявила Маришка.

— Что ж ты мне не сказала?

— Да вы ж мальчиков учили, побоялась.

Надя пошла в девичью. Молодая баба, разрумяненная морозом, расфуфыренная, в ярких платках, в ярком платье, ярком фартуке, бросилась ей навстречу.

— Здравствуй, кума, что ж так долго не приходила? — ласково сказала Надя, крепко целуясь с бабой и усаживая её на крашеный деревянный диван. — Ну, садись, садись. Надо тебя угостить чем-нибудь. Мариша, беги, скажи Дарье, чтобы поставила поскорей маленький самоварчик. Нужно чайком куму угостить. А водочку пьёшь?

— Вота, барышня-кумушка! Что же я за окаянная такая, чтобы водки не пила, — весело говорила кума. — Водка не скоромная, завсегда можно пить, и в среду, и в пятницу.

Надя уселась на диванчике рядом с кумою и вся предалась беседе.

— Что же твой Афонька? Небойсь, любишь его?

— Да што ж не любить! Он мне сын. Любить надо, — ухмылялась кума.

— Бабку брала?

— Да, брала. Мы ведь, барышня-кумушка, по своему положению, тогда уж бабку берём, как роды кончатся. Родила-то я одна. Чуть не умерла. Свекровь это на толчее была, никого во дворе, помочь некому. Ну, а потом бабка пришла, обмыла.

— Много бабке заплатила? — полюбопытствовала Надя.

— Да у нас одно положение, барышня: за мальчика гривну, за девочку пятак. Ну, знамо дело, на обед позовёшь, на хрестины. А там на родины опять. Дорого родины стоили: всем это пирогов напеки, а сама как очумелая ходишь.

— А нужно очень родины справлять! Ты бы лучше Афоньке бельё пошила, чем на вздор тратиться.

— Как на вздор, барышня? Нельзя же. Ведь тоже каждый с собой приносит, кто что может. Мы их угощаем, они нас.

— Замашек нонче много брали? Будет работы на зиму? — осведомилась Надя.

— Эх, барышня-кумушка, кому у нас брать? У других пять баб во дворе; выйдут кучкой — спорится работа; а у нас во дворе я да я… Свекровь стара. Прижаливаем её. Только и брали, что у попа.

— Ну, так надо тебе дать пудик. У нас, кажется, много замашек.

Маришка принесла графинчик водки с кусочком белого хлеба, и Надя стала поить свою куму водкой, потом чаем. Молодая баба сидела и угощалась без малейшего стеснения, чувствуя, что она в своём праве, и со всею искренностью относилась к Наде как к куме. Она свободно передавала ей все новости своего хозяйства и быта, чего бы, конечно, никогда не сделала посторонней барышне. Ни у кого другого и не села бы она так развязно в хоромах. Надя тоже самым искренним образом видела в Алёне некоторого рода родственницу, «свою», во всяком случае, которую ей нисколько не было стыдно угощать и занимать на правах равенства. Ей даже в голову не приходило, находят ли другие приличным или неприличным с её стороны подобное поведение. У Нади не было наготове никаких теорий о равенстве людей, и она не переставала считать себя барышнею, Алёну — бабою. Но она любила людей не для красного слова, не по требованию системы, не из подражания. Она их любила просто по своей доброй, неиспорченной натуре, по чувству человечности, её целиком наполнявшему; оттого в каких бы обстоятельствах и при каких бы условиях она ни встречалась с людьми, она всегда относилась к ним тепло и искренно, мало обращая внимания на форму, в которой ей приходилось высказываться.

Суровцов, посидев несколько времени для приличия в кабинете Трофима Ивановича, давно с нетерпением прислушивался к голосу Нади, стараясь угадать, где она и с кем беседует. Коптевские девицы мало чинились с ним, поэтому он позволял себе заглядывать во внутренние комнаты. Голос Нади довёл его до девичьей.

— Вам нельзя выйти на минутку ко мне? — сказал он тихим любящим голосом, тон которого так хорошо был знаком Наде.

Суровцов никак не рассчитывал найти Надю за самоваром с бабою и не мог не расхохотаться от неожиданности этого впечатления.

— Это моя кума, — объяснила Надя, вставая с таким же весёлым смехом. — Не хотите ли и вы чашку чаю? Только пожалуйста Протасьеву не говорите.

— Ну вот! Напугал я вас этим Протасьевым. Вы не кончили с кумой?

— Ничего, ничего, мы с нею свои, она и одна посидит. Угощай её хорошенько, Мариша, чтобы целый самовар выпила. Слышишь, кума?

— Ох, кумушка-матушка, да ведь с него лопнешь! — шутила в ответ кума.

Надя повела Суровцова по коридору в пустую диванную. Сёстры были наверху, за своими занятиями.

— Я еду в Крутогорск на днях, пришёл проститься с вами, — сказал Суровцов, нежно и близко глядя в глаза Нади. — Не будет ли у вас поручений к Обуховым?

— О да, я вам дам маленькое поручение, — отвечала Надя. — Записочку к Алёше. Вы заедете к ним?