Вера Кобец - Прощание

• Название: Прощание
• Автор: Вера Кобец
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-367-01762-5

В книгу прозаика и переводчицы Веры Кобец вошли ее новые рассказы. Как и в предыдущих сборниках писательницы, истории и случаи, объединенные под одной обложкой, взаимодополняют друг друга, образуя единый текст, существующий на стыке женской прозы и прозы петербургской.

---

— Меня забыли представить.

— И кто же вы? — Мне было безразлично, что она скажет. Мы уже были в каком-то ином мире, уже пробирались через какой-то залитый солнцем лес.

— Алена, племянница пана профессора.

— Вы хорошо говорите по-русски.

— Не удивительно, я москвичка, — она шутливо пожала плечами, — очень запутанная семейная история.

— Прихватываем бутылку, перемещаемся в соседнюю комнату и вы мне ее рассказываете.

Что это было? Почему воспринималось как мгновения настоящего счастья? Почему сразу чувство «мы сто лет знакомы» или «я жду вас сто лет, где вы прятались?» Мы чокнулись за знакомство, и я почти сразу сказала: «Как с вами легко дышится. Я ведь боялась задохнуться, но никогда не понимала — чего именно боюсь». Ни малейшего желания перейти на «ты», ни малейшего смущения, ни тени вопроса, к чему все это и не приведет ли к какой-то неловкости. Одна мажорная уверенность. Да, именно мажорная уверенность, что распахнули наконец двери или убрали с окон шторы.

Распить бутылку мы не успели. Дверь открылась и показался взволнованный Сашка:

— Алена, вот вы где! А мы уже просто не знаем, что думать.

— Сейчас иду. У нас тут замечательно интересное фракционное совещание. — И как только Сашкина голова скрылась: — Слушайте, а давайте смоемся. Я в Питере лет восемь не была, и у меня есть одно давнее желание…

— Поехать в Выборг?

— Да, — она энергично кивнула. — Еще по бокалу — и в Монрепо!

Гости все были при деле. С некоторым удивлением я отметила, что Макс все еще обхаживает мадам Коханьскую, и мадам явно довольна. Явно доволен был и Илья Аркадьевич, привольно раскинувшийся «на софе» между Машей, сверкающей фейерверком Адой и Юлькой. Ощущений Коханьского было не разобрать. Его даже не разглядеть было. Радушный хозяин, Рысевич и Костя, взяв его в клещи, увлеченно соперничали в любезностях и остротах. Я прошла в кухню, где Оля спешно заканчивала какие-то приготовления.

— Оленька, я потихоньку убегаю. И забираю с собой Алену — ей хочется посмотреть ночной город. Когда будет удачный момент, попрощайся за нас — сейчас все слишком заняты.

— Но…

— Извини. — У меня возникло желание то ли погладить ее по голове, то ли чмокнуть в щеку. Бедная! Через минуту мы с Аленой были уже на лестнице.

— В Зеленогорск отвезу, а дальше уж как хотите, — сказал таксист.

Отлично. В Зеленогорске было открыто ночное кафе. Хрустящие скатерти. Красавица официантка. Влюбленная пара в углу.

— Скандинавия. И даже лучше, — сказала, оглядываясь, Алена.

— Это вы ее создали!

Господи, как я могла не бояться говорить столько глупостей! Но я в эту ночь вообще ничего не боялась. В Выборг нас довез частник. Рассвет встречали действительно в Монрепо. Волны плескались у ног. Обелиски, беседки, мостики, скользящие под ногой гранитные валуны.

То, что она художница, работает в издательстве, я узнала уже под утро. Участвует в выставках? Да. Но, в общем, свободна и от амбиций.

— Значит, вам удается и это?

— С легкостью. От амбиций меня спасла одна фраза. Одна-единственная. Услышала, когда мне было четырнадцать лет. В гостях, куда пришла с родителями, известный поэт-переводчик, любуясь собой, рассуждал об оттенках жизненной философии. Говорил долго, убедительно, складно, а потом вдруг откинулся на спинку стула: «Чушь. Чушь, все это доводы. А жизнь, дитя, — повернулся ко мне, — это езда в незнаемое». Потом раскатисто говорил еще что-то. Подбородок у него был напудрен. Толстые щеки прыгали. Но все это было уже неважно. «Жизнь — это езда в незнаемое». Вошло в кровь, да так в крови и осталось.

Птицы на все голоса громко приветствовали утро. Их хотелось слушать как музыку.

— Утренний птичий концерт специально для нас, и я ведь слушаю его впервые в жизни!

Тропинка поднималась круто вверх. Алена шла впереди. Белая блузка мелькала среди деревьев. А я как будто видела ее лицо. На нем играла улыбка. Моцартовская улыбка.

— Алена, — сказала я, когда мы поднялись на холм. — Я почему-то чувствую себя обязанной признаться вам в очень стыдном.

— Давайте! — ее лицо искрилось смехом.

— Думаю, это многое объясняет. — Я сделала паузу. Усеянный островками залив расстилался внизу, сколько хватало глаз. — Видите ли… Я. Не люблю. Моцарта.

Сорвав травинку, она задумчиво кусала ее ровными зубами. Ветер играл густыми прядями светлых волос.

— Даже сейчас не любите?

— Сейчас — люблю.

— Главное, не зацикливаться на ерунде, — говорила она, когда мы уже бродили по городу. Круглая сторожевая башня, брусчатка мостовой, две статуи у входа в гавань.

— На сроках, интригах, табельных датах и сборищах, похожих на то, с которого мы сбежали?

— Да, конечно. Но и на мыслях о неизбежной старости. О том, что к ней надо готовиться.

— Трудясь в поте лица?

— И соблюдая обязательства, взятые на себя тысячу лет назад по давно забытым причинам.

— Намек, что мне следует высвободиться из пут замужества?

Быстрый взгляд. Молчание. Жест, указывающий на вывеску кафе. И уже там, когда нам принесли оладьи со сметаной:

— А вы что — всерьез думаете, что вы замужем?

— Если решитесь оборвать удила, приезжайте. Приют в моей холостяцкой квартире вам обеспечен. А там — езда в незнаемое. — Она рассмеялась и, перед тем как войти в холл гостиницы, помахала мне на прощанье рукой. А я поехала дальше. Домой?

Город был уже по-дневному оживленный и деловитый. Яркое солнце придавало оттенок праздничности. И все-таки в движении толп преобладала целеустремленность. Механизм жизни заведен, и все работает как часы.

— Остановите, пожалуйста, — не доезжая, я расплатилась. Медленно пошла по тротуару.

В двадцать семь лет невольно вспоминается, что в этом возрасте погиб Лермонтов. Первая жизнь закончилась — и пора начинать вторую. Но в дневной толчее эта мысль показалась напыщенной. А то, что «курортное» красно-желтое платье измято, с каждой минутой беспокоило все сильнее. «Прийти домой, принять душ, переодеться, и только потом решать: быть — не быть, изменить — сохранить, остаться на берегу — отплыть… Да! Еще надо выспаться. На свежую голову все виднее».

С этим я и пришла. Макс был дома. Гладковыбритый, в светлой рубашке, в блестящих очках. Заговорил, не дав мне сказать ни слова:

— Знаешь, я почему-то сегодня… да, ведь сегодня началось в двенадцать ночи… так вот я сегодня все думал над выражением «отцовская шишка». Интересно, где она помещается? Я биолог, а даже предположить не могу. Но это неважно. Другое. Никто ведь не говорит «материнская шишка». Предполагается, что тяга к материнству впрыснута с рождения, что это физиологическая тяга.

Почему я была так уверена, что его тянет упасть на колени и завопить «только не уходи!» Может, он в самом деле говорил только о рефлексах и синдромах? Лицо у него было жалким. Чего он боялся? Может, об этом и надо было спросить? Но вместо этого я, с удивлением слушая собственный голос, сказала:

— Прошлой осенью, возле несуществующей «Треуголки Наполеона» ты уже знал, что я была беременна?

— Догадывался.

— И сознательно искал случая подтолкнуть меня к устранению этой проблемы?

— Ответить «да» будет не большей правдой, чем ответить «нет».

Вот этой фразой он и сохранил наш брак. В ней был весь Макс. За это я вышла замуж. Сама надумала. Никто не уговаривал и не подталкивал.

Но теперь что?

— Я очень хочу ребенка…

Он выглядел очень беспомощным и несчастным. Но уже было ясно, что на колени не рухнет. В плоть и в кровь въевшиеся представления о чувстве собственного достоинства никогда этого не позволят.

С Аленой мы семнадцать лет спустя столкнулись в Праге. Я участвовала в симпозиуме «Восток-Запад. Пути и проблемы сотрудничества», она прилетела с мужем — издателем из Нью-Йорка Во время ланча поговорили. У нее тоже были сын и дочь, моложе моих, родились уже в Штатах. Америкой она довольна. С эмигрантами не общается, занимается слаломом и конным спортом. Собственно, все это я уже знала от Макса, давно наладившего постоянные контакты с бодрым, недавно отметившим восемьдесят паном (месье) Коханьским. Выглядела Алена прекрасно, казалась еще стройнее, чем прежде, но ничего похожего на ту девушку в джинсах, что так поразила меня своей непохожестью на других и чуть не подтолкнула «к езде в незнаемое», в ней не осталось. Возможен ли был тогда поворот на тропинку, ведущую в заколдованный лес? Не знаю. Да и знать не надо. «Хочешь уверенно чувствовать себя в жизни, собери все проблемы в узелок и выброси в мусорную корзинку», — как любит повторять моя подруга Даша Суворова, недавно в третий раз, очень удачно, вышедшая замуж.

Неисповедимость путей Твоих

Мой первый друг — Мануэль — был скрипачом в оркестре фон Караяна. Поэтому я ходила не только на все концерты, но даже на репетиции.