Вера Космолинская - Ветвь оливы

• Название: Ветвь оливы
• Автор: Вера Космолинская
• Жанр: Исторические приключения

Хроники станции «Янус». Второй том дилогии «Deus ex Machina».

Основное время действия — 16-й век. Вокруг да около Варфоломеевской ночи. Причем она — не главная проблема…

---

— Верно, — сказал я.

— Ты согласен?.. — он встрепенулся, будто почувствовал, что его удочка дернулась.

— Не в одном направлении. Помимо эволюции, есть еще и деградация.

— Это слишком узкий взгляд! — запротестовал он.

— Скорее, не пристрастный, — возразил я.

— Мир развивается слишком медленно. Но мы! Можем все изменить!

— Все и так меняется постоянно. И остается неизменным, — сказал я. — Все, с какой точки зрения смотреть.

— Это пустая философия, — отмахнулся он.

— Она не хуже пустого энтузиазма. Который ничего не меняет.

— Ничего не меняет? — казалось, он на мгновение онемел от изумления. Как же это его энтузиазм «ничего не менял»? — Тогда почему вы здесь? Какая разница, что происходит, если нет никакого смысла и ничего не изменилось?

Хороший вопрос.

— А что меняется принципиально оттого, что ты стираешь из истории множество жизней, не поддающееся исчислению? Это делается постоянно, во все времена, естественным и неестественным образом, меняются только средства. И конечно, каждый при этом стремится к лучшему. Вот только, к какому лучшему? Их бесконечное множество и все такие субъективные… Ты уверен, что твоя цель действительно оправдывает твои средства?

Он засмеялся.

— Это всего лишь громкие слова, и такие банальные — стирание из истории, как ты выразился, не может быть приравнено к убийству. Это только изменение возможностей — превращение потенциально возможного в другую форму.

— И ты уверен, что знаешь, какую форму ему нужно придать? Ограничивая множество возможностей, которые могли бы существовать? Направляя развитие по одному жесткому руслу? Даже это — не может полностью уничтожить все существующие и уже «существовавшие» возможности. Но это ограничивает их вероятность, забирает энергию, они превращаются в бледные тени, в химеры, в абстракции. То же самое делают и убийства. Только грубо и беспорядочно.

— Ну а я делаю это упорядоченно, — усмехнулся он. — И в этом моя сила. Ты прекрасно знаешь, что все дело именно в порядке. И кроме того — то, что делаю я, сделает убийства практически невозможными. Преступлений больше не будет! Когда еще такое было?! Этот мир будет упорядочен, он будет прекрасен, он будет процветать, а когда-нибудь кто-нибудь вернется снова в прошлое и снова все изменит! Снова к лучшему — у этого мира не будет других возможностей! Пойдет цепная реакция! И однажды!.. Кто-то все изменит к лучшему с самого-самого начала! Только представь себе! Представь на мгновение!..

Я представил…

— Этого не будет.

— Я не дам вам мне помешать…

— Нет, даже если не помешаем, этого все равно никогда не будет.

Он удивленно и подозрительно посмотрел на меня.

— Что это значит?..

— То и значит. Неужели ты думаешь, что сумеешь отравить всю планету, что она будет травиться по твоим заветам и дальше до скончания времен? Смертей будет еще много, очень много, пока этого не случится.

— Но это случится!

— По счастью, нет. Но предположим, что случится. Тогда окажется, что жизни всех твоих последователей отобраны у них еще при жизни. Ты хоть представляешь, с чем ты связался? Почему это оружие было таким страшным? Оно лишает способности мыслить. А значит, жить.

Он резко качнул головой.

— Жить — значит чувствовать! Значит — жить не головой, а сердцем!.. Нет! — отмел он. — Они не станут только выбирать. А страшным это оружие было лишь потому, что было не в одних руках и использовалось не в благих целях! Я же…

— Нет, — перебил я увлекшись. — Нет у тебя благой цели. Твоя цель приведет к вырождению. Ты помнишь хоть что-нибудь из естественных наук? Конечно, тебя они всегда мало интересовали, кроме их практического применения. Но может, ты забыл, что ни одно сильное средство нельзя принимать безнаказанно, да еще несколько поколений подряд? Если они вообще будут, эти поколения.

— Их организм приспособится со временем. Это небольшой риск…

— Не будет никакой эволюции. Не будет никакого лучшего мира.

Он, сдерживаясь, втянул воздух сквозь сжатые зубы. Странно было видеть его, превратившегося в запутавшегося, заблудившегося мальчишку со странными идеалами.

— Ты давишь, Мэллор!..

— Вовсе нет, — сказал я мягко. В конце концов, я же хотел его выслушать. — Кроме того, если они приспособятся, определенная часть людей выработает устойчивость к препарату. Если люди вообще выживут, они избавятся от этой зависимости, и ты ничего не сможешь передать им через поколения. Эти иллюзии разобьются.

Он вскочил, потом, переборов себя, снова сел. Я пожал плечами.

— Хорошо, предположим, чисто гипотетически, что они не выработают устойчивости. Что все пойдет по твоему плану. Кому нужна твоя заводная протоплазма? Без желаний, без мыслей, без цели — своей цели. Они даже не будут понимать, что живы.

— Они будут счастливы. Они будут добры и прекрасны.

— Как крысы с вживленными в мозг электродами, — сказал я безжалостно и он возмущенно вздрогнул от такой грубости.

— А кому эта грязная «протоплазма» нужна сейчас? — оскорбился Клинор. — Со всеми ее глупостями?!

— Хотя бы себе самой она еще нужна. Каждый человек, каждая вещь, каждое мгновение — это возможность многих миров. Ты уничтожаешь целые миры. Саму их возможность. Не какой-то один из них.

— Значит, по-твоему, каждый человек — это целый мир? — он выглядел так, будто цитировал старую детскую сказку и хотел подловить меня на очевидной нелепости.

— Грубо говоря — по законам физики. Все не столь романтично, как тебе кажется.

— Не много же нужно миру, — засмеялся он снисходительно и уязвленно одновременно.

— Как всегда — слишком много и слишком мало одновременно. Но тебе, конечно, все равно. Ты считаешь себя и свою идею, отдельно взятого себя и отдельно взятую идею важнее всех остальных во времени и во вселенной? Все равно не выйдет. Есть ведь и другие планеты. И другие населенные миры. Что же ты собираешься сделать с нашим? Или ты думаешь, что то, чего ты сейчас не видишь, не существует?

Клинор несколько секунд пристально смотрел на меня.

— Собственно говоря — да, — сказал он негромко.

Я недоуменно моргнул.

— Что?..

— Никаких миров не существует там, где нас нет, — проговорил он спокойно и отчетливо, чтобы у меня не было сомнений ни в одном, произносимом им слове. — Когда-то мы исходили из ложной позиции, что почти все вариации происходящих или когда-то происходивших событий, которые возможны — существуют. Это неверно. Мы создаем их, когда совершаем в их отношении какие-то действия. Миры рождаются, когда мы приходим в них. Именно поэтому в мире возможно все. Это всего лишь наше воображение, делающее его материальным. Неужели ты думаешь, что все миры, в которые мы перемещались, действительно существовали? И их столько? И всегда можно найти такой, какой нужно или очень похожий на него? Пусть с некоторыми ограничениями — но это ограничения нашего собственного разума. Вот сейчас мы здесь, — он вскинул руку. — Этот мир — настоящий? Сейчас — да. Его не было, но он стал и будет настоящим, потому что здесь есть… мы. И я знаю что делать.

— Этот мир реален только потому, что в нем есть… ты? — я намеренно повторил паузу в формулировке.

— За себя, — сказал он, терпеливо наклонив голову, — я могу в точности поручиться, что я существую. Но я не могу сказать такого больше ни о ком, и ни о чем.

— Ты не первый, — заметил я. — Это называется — солипсизм. Только если ты один во вселенной, почему бы тебе не изменять все одним своим сознанием? И какое тогда тебе дело до остальных?

— Именно это я и делаю. Потому что все, что существует — это мое сознание. В том числе, все остальные, до которых мне есть дело. Хорошо, может быть, наше сознание, — прибавил он примирительно. — И может быть, наш мир тоже был настоящим, раз мы из него родом. Пусть и несовершенным. Но это мы делали его таким, каким он был.

— Так зачем же тебе этот? Ненастоящий?

— Затем, что у него есть шанс стать настоящим и совершенным. Он к этому движется. — Так вот тогда откуда должны взяться мифические поколения его продолжателей в ненастоящем мире? Из одного его желания? Он лепит их из ничего? — Но что касается того, что здесь было до нас, этот мир — химера. Он появился тогда, когда в нем появились мы. Мы лепим его из ничего, из пустоты.

— Ошибаешься. Здесь никогда не было пустоты. И довольно весомая часть меня подтверждает, что этот мир существовал и раньше. А вот теперь превращается потихоньку в абсурдную химеру. Лучше подумай, что именно тут осталось от тех нас, кого ты считаешь настоящими — призраки? Абстрактные идеи? Даже от тебя. Копия — это только копия.

Он покачал головой.

— Мыслю, следовательно, существую. А этот мир не существовал, пока нас здесь не было. И если мы отсюда исчезнем, не завершив творения — он существовать перестанет. Как мыльный пузырь. — Он посмотрел на меня пристально. — Не будет ни «весомой части тебя», ни всего того, что ей известно и дорого. Но тебе ведь дорого здесь что-то? Или кто-то? «Весомой части тебя»? Может быть, стоит остаться здесь, чтобы они могли жить дальше? Гипотетически — если мир изменить возможно, значит, он уже не раз изменялся. Почему бы на этот раз не сделать это по нашей воле? Ко всеобщему благу?