Валентин Маслюков - Тайна переписки

• Название: Тайна переписки
• Автор: Валентин Маслюков
• Издательство: Книжный Дом
• Жанр: Любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-985-17-0272-1

Крутой коммерсант, как подлинный хозяин жизни избалованный вниманием женщин, сталкивается с неожиданным сопротивлением приглянувшейся ему молодой девушки. Получив от нее публичный отпор, он организовывает тайную любовную переписку, даже не подозревая, чем это может закончиться…

---

— Ну… нет… я бы не назвала эти отношения нормальными, — резонно заметила Люда.

— Мы с вами обошли все мыслимые виды отношений. Выберите что-нибудь, — сказал следователь и обратился к потолку.

Удивительно скучный молодой человек. На редкость занудный. Люда молчала и, как показалось Саше, начала краснеть, не заметно было, однако, чтобы это хоть сколько-нибудь тронуло следователя. Ничто не могло вывести его из равновесия, озабоченный своими отношениями с законом, он не замечал и не понимал затруднений девушки. И ведь не глупый вроде бы молодой человек, но поразительно не любезный.

— Ой, да запишите, что хотите! — не выдержала напряжения Люда.

— Я хочу? — в крайнем изумлении следователь откинулся на спинку стула. — Я ничего не хочу. — Бегло глянул в потолок — только с законом мог поделиться он истинными своими чувствами.

— Это что, так уж важно? — дрожащим голоском спросила Люда.

— Процессуальная формальность, но она должна быть исполнена.

— Что вы ее так мучаете? — возмутился Саша. — Запишите: в неприязненных!

— Нет, в безразличных, — быстро возразила Люда, на Сашу она при этом не глянула.

Следователь, не выражая удовлетворения, кивнул и стал писать. Потом обратился с тем же вопросом к обвиняемому.

— Да, — твердо отвечал Саша. — Я знаю свидетеля, это Люда Арабей. Я познакомился с ней в гостинице… в ту самую ночь. Но я знал ее и до этого. У меня с ней хорошие отношения. То есть она мне нравится. Она мне очень нравится.

Из всего, что наговорил Саша, следователь записал два или три слова — неизвестно, что именно.

— Послушайте! — сорвавшимся голосом сказала вдруг Люда. — Вы тут кое-чего забыли! Вы вот совсем не предупредили его о даче ложных показаний! Он что, за свои слова никакой ответственности не несет? Он тут наговорит… Где же ваш закон? Вы должны предупредить его. По закону!

— Его — нет, не должен, — кротко сказал следователь.

— Почему? — остановилась Люда. — Как? Он что, правдивей меня? Для него есть закон?

— Для него нет.

— Ах вот как! — с запальчивостью, которая могла сойти за иронию, воскликнула Люда.

— Хорошо ли вы понимаете, в чем разница между свидетелем и обвиняемым?

Должно быть, она не очень хорошо это понимала — если судить по тому, какой сердитый взгляд бросила на Сашу.

— Закон не предусматривает для обвиняемого отдельного наказания за неискренность. Виновный и так свое получит. Вы согласны?

Люда не ответила и, видно, не собиралась отвечать, опустив голову, уставилась на руку; пальцы нервно сплелись.

— Расскажите, что вам известно по делу, — продолжал следователь.

— Зачем он в гостиницу залез?

— Это вам известно? — живо заинтересовался следователь.

— Если хотел украсть, зачем бы он спрашивал Трескина?

— А он, значит, спрашивал Трескина? Ага! Вот об этом и расскажите: что видели и что слышали — не более того.

Никак она не могла собраться с мыслями: лицо омрачила тень, по беспокойным движениям рук Саша угадывал миг, когда она собиралась начать — перехватывала пальцы, дрогнув губами… к не начинала. Природу затруднений ее Саша не совсем улавливал и только после первых сбивчивых слов почувствовал, как неприятно было ей объяснять, зачем и почему оказалась в гостинице. Но этого нельзя было обойти даже в самом коротеньком рассказе — не могла она начать сразу с середины. При том, что и середина вызывала не меньше сомнений, чем начало.

— Все? — спросил следователь, когда к немалому Сашиному облегчению она завершила свое вымученное повествование.

Люда кивнула.

— Вернемся к тому, что раздался стук в дверь и вошел Красильников. Что он сказал?

— Спросил Трескина.

— А потом?

— Потом остался его ждать.

— А вам он что сказал? Что еще?

— Мне? — удивление ее сказалось столь резко, неодолимо, что она начала почему-то краснеть. — Мне? Ничего особенного.

— Ничего особенного — это надо понимать так, что сказал, но не особенное, верно? То есть он сказал вам что-то обыденное, само собой разумеющееся. Нечто такое, что вы постоянно слышите на улице или там… от приятелей. Я понимаю, что ничем не примечательные слова трудно припомнить, но вы все же постарайтесь, это важно.

— Не-ет, — мотнула она головой с затруднением — нет, я была… Ничего не запомнила. Вот его спросите.

— Несколько заурядных слов, которые обронил обвиняемый, имеют существенное значение для следствия. Для вас, вероятно, ничего особенного, а для следствия весь интерес тут и сходится.

— Что же вы думаете, он залез в гостиницу, чтобы украсть? Как в это поверить?! Зачем он тогда Трескина спрашивал, если хотел украсть?

— Предположим, преступление не было завершено по не зависящим от преступника обстоятельствам, — назидательно сказал следователь, — в конторе люди. Те самые люди, которых он хотел обокрасть, вступают с ним в дружеский разговор. Что ж… тогда он ищет в гостинице Трескина, чтобы снова потребовать то, что не удалось добыть кражей. И вообще пытается придать своему ночному визиту несколько иную окраску.

— Что ему за это грозит?

— Два года условно, — сказал следователь, снова обращаясь к протоколу.

— Не могу поверить, — повторила Люда, но следователь не откликнулся — он писал. Наступила тишина. Нагнув голову, Люда кусала ногти.

— Распишитесь, — следователь подвинул протокол, — вы должны расписываться под каждым ответом.

Машинально она приняла ручку и стала читать; закончив, еще раз проглядела запись и, не поднимая глаз, проговорила:

— Хочу дополнить. Он тогда сказал… Что… Ну, я не помню точно, в каких выражениях… Странно так начал… что будто… Но ведь он первый раз меня увидел, правда? Как я могла к этому отнестись? Что будто я… ему нравлюсь — так он сказал. Да, припоминаю.

Следователь дописал две или три строчки, Люда поставила подпись.

— Теперь так поступим, — следователь обратился к Саше, — передайте как можно точнее, что вы говорили, а свидетель получит возможность подтвердить или опровергнуть ваши слова. Так свидетелю удобнее.

— Вряд ли я смогу, — сказал Саша.

— Почему? — удивился или счел нужным удивиться следователь.

Люда удивления не выказала, однако наградила обвиняемого внимательным взглядом.

— Нет, не смогу. Не помню ни слова.

Помолчав, следователь выдвинул ящик стола и там порылся, но достал не Уголовный кодекс, как можно было ожидать, а неровно обгрызенный с обоих концов карандаш. С удрученным видом осмотрел концы и взялся за перочинный нож — новый, но замечательно тупой, как выяснилось при первой же попытке зачинить карандаш.

— Подумайте, — обронил следователь, со вздохом принимаясь за требующее исключительного терпения дело — ножик не строгал, не резал, а только мусолил дерево.

— Что толку думать? — упрямо возразил Саша. — Чтобы слово в слово повторить, я должен повторить чувство, а чувство ушло. Тогда это была правда, а сейчас… сейчас спектакль. Повторить не могу. И не буду.

— Очевидно, присутствие свидетеля вам мешает.

— Да, мешает.

— Отсюда я должен сделать вывод, что прежде, когда вам ничто не мешало, вы обманывали следствие.

— У каждой минуты есть своя правда.

— Что ж, я запишу эту своеобразную мысль. Не уверен только, что закон правильно ее поймет.

Следователь бросил обгрызенный чуть больше прежнего карандаш и взялся за ручку.

— Но ведь он же не виноват! Он же не виноват ни в чем! — трудным грудным голосом проговорила вдруг Люда. Глаза, наполнившись слезами, блестели.

Следователь пожал плечами.

— Что ему за это будет? — спросила она.

Следователь еще раз пожал плечами и позвал Сашу:

— Распишитесь.

Не читая, Саша расписался и вернулся на место.

— В заключение, если хотите, можете задать друг другу вопросы, — сказал следователь и снова потянулся за карандашом.

— Как? — сказала Люда. — Это все? Все, зачем вызывали?.. Послушайте, — сказала она еще и провела невзначай кончиками пальцев под глазами. — Я кое-что припоминаю… Если, конечно, это имеет значение для следствия.

— Огромное, — невозмутимо отозвался следователь.

— Он сказал… но как я могла поверить? Просто он ошеломил меня… сказал…

— Он сказал: я люблю вас, — раздался негромкий голос Саши.

Люда вздрогнула, но на Сашу не оглянулась.

— Да, он это сказал, — подтвердила она, — и еще… — Люда обращалась только к следователю. — Еще он сказал: я люблю вас и, кажется, не ошибаюсь, что люблю. Он сказал, я знаю вас целую вечность. Я сразу подумала, что это какое-то страшное недоразумение — ведь невозможно! А сердце стиснулось, и я тогда уже догадалась насчет писем… Нет, конечно, не могла догадаться, но как-то сразу в памяти всплыли письма. Я подумала о письмах — с испугом. Не знаю почему, сразу подумала о письмах. Неловко было его слушать, словно он говорил чужое… или, вернее, вытащил что-то тайное, что каждый должен хранить про себя. Что-то такое… мне трудно передать свои чувства — все спуталось. И я… я не могла его остановить. Я стала совсем беспомощная, понимаете? Если бы он час говорил, я бы час стояла перед ним все в том же обалдении. Когда замолчал, я опомнилась и… и ужаснулась тому, что он сказал, и тому, что я слышала, Он говорил, вы стали мне близким человеком, я хочу вам счастья, пусть эту будет Трескин — все равно. Он так говорил, так, что я каждому слову верила, — когда говорил. И испугалась, когда замолк. Потому что тогда уже поняла вдруг, сообразила, что не должна верить. Вот в чем штука! Поняла, что не должна верить! А как же Юра? Как же Юра, думала я. Я должна была оборвать его сразу, на полуслове, но не оборвала, значит, я предала Юру, потому что слушала Сашу — этим одним уже предала. Я тогда еще не знала, что Трескин и Саша — это одно. Мне трудно передать… Наверное, я боялась, что он увлечет меня своим чувством, невозможно было устоять перед этим напором, этим порывом, но я должна была сопротивляться… должна. Страшно мучительно, когда ты должен и не совсем понятно, кому. Жизнь твоя была пуста, долго-долго ничего нет, и вдруг, как обвал, сразу все: и то, и это. Тут голова и покрепче моей пойдет кругом. И еще он сказал: я люблю вас, и в этом мое оправдание. Я тогда не поняла, но слова эти врезались в память, что-то очень сильное за ними стояло. Непонятное, но сильное, вызывающее… И потом, когда я уже все знала, когда это на меня обрушилось — про письма и прочее, когда я уже очень хорошо знала, что не должна любить ни того, ни другого, мне было страшно, что полюблю Сашу — а не должна. Раньше я боялась, что не смогу полюбить… что не смогу полюбить Трескина. Понимаете, раньше я боялась, что не смогу полюбить Трескина. А потом, после этого, стала бояться, что полюблю Сашу. Но ведь так нельзя, я стала сама себе противна, вот, до отвращения… не знаю… Я боялась, что полюблю Сашу… Разве можно так жить: раньше боялась, что не смогу полюбить, а теперь боюсь, что полюблю… Но ведь вы ничего не записали?!