Адольф Урбан - Продолжение поэзии (Послесловие к сборнику повестей Вадима Шефнера Сестра печали)

• Название: Продолжение поэзии (Послесловие к сборнику повестей Вадима Шефнера Сестра печали)
• Автор: Адольф Урбан
• Жанр: Публицистика

---

Урбан Адольф Продолжение поэзии (Послесловие к сборнику повестей Вадима Шефнера 'Сестра печали')

Адольф Урбан

Продолжение поэзии

(Послесловие к сборнику повестей

Вадима Шефнера "Сестра печали")

Вадим Шефнер был уже известным поэтом, когда в 1957 году появилась первая книга его прозы.

Шефнер почувствовал себя прозаиком рано, тогда же, когда и поэтом: "Прозу, как и стихи, я пишу всю жизнь; еще до войны в печати появилось два моих рассказа. Но прежде проза занимала меньше места в моей работе, а сейчас уравновесилась с поэзией. Проза для меня не низший жанр, не отхожий промысел, а, перефразируя Клаузевица, продолжение поэзии иными средствами".

С прозой он никогда не расставался. В его творческом балансе она занимала все большее и большее место. Границы ее все время расширялись. Сначала - небольшие рассказы. Потом повесть о детстве "Облака над дорогой". Фантастические рассказы и повести. "Сестра печали" - о предвоенной и военной поре. Книга воспоминаний - "Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде"...

Он не оставлял поэзии, но проза стала чуть ли не главной в его занятиях. И все же проза - "продолжение поэзии иными средствами". Шефнер мыслит ее не работой, параллельной поэзии, а единой с поэзией. Между тем его проза, несмотря на лиризм, не относится к разряду так называемой "поэтической прозы", с ее чувствительностью, впечатлительной экспансивностью, туманностью, ослабленным сюжетом...

Проза Шефнера - полноценная проза, где есть определенный предмет повествования и само повествование. Есть сюжет, житейские подробности, диалог, пластика изображения, противостояние характеров.

Шефнер не ограничивается передачей впечатлений, описанием своих чувств по разным поводам. Проза его имеет внутреннее пространство, свое население. Это мир с обособленными законами, порой фантастической логикой, острыми и неожиданными поворотами повествования.

Не отступает ли тогда субъективное поэтическое начало на второй план? Не преувеличивает ли Шефнер ее единство с поэзией?

У прозы и у поэзии Шефнера общий источник. Заглянем в книгу его воспоминаний "Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде". Она многое объясняет. Воображение Вадима Шефнера, росшего в семье потомственных флотоводцев, с детства манили дальние морские странствия. Экзотика тропиков, тайны Востока, приключения среди морских разбойников и дикарей.

Но вместо морских странствий его ждали другие испытания. В голодные двадцатые годы мать Шефнера, устроившаяся воспитательницей в детский дом, помещает его среди своих воспитанников. Умер отец. Шефнер кочует из одного детского дома в другой. Под Петроградом, под Новгородом, под Старой Руссой.

Его окружают беспризорники, юные бродяги, шпана. У них своя романтика, своя поэзия.

"Почти все еще недавно были беспризорными, так что у каждого хватало чего порассказать. Но у всех в правдивые повествования о бродяжничестве, о лишениях обязательно вплетались истории с налетами, стрельбой, "мокрым делом"; каждый шкет похвалялся личным знакомством с каким-нибудь знаменитым бандитом или, на худой конец, с известным жуликом".

Шефнер слышал сотни полуфантастических историй о "вольной" жизни. Ощутил ее в неистощимой конкретности: города, вокзалы, толкучки, переполненные вагоны, трущобы, заброшенные усадьбы, проселочные дороги...

Он быстро усвоил блатной жаргон и надрывную чувствительность уличной песни. "Печальны были воровские песни, еще печальнее приютские". Пели "Как на кладбище Митрофаньевском отец дочку родную убил" и "Маруся отравилась". Про "дочь рудокопа Джен Грей, прекрасней ценных камней"; про то, как "вечерами джигу в кабаках танцует девушка из Нагасаки". И - без перехода: "Смело, товарищи, в ногу", "Наш паровоз, вперед лети"...

Любимое чтение - Буссенар, Луи Жаколио, Жюль Верн, Кервуд, Фенимор Купер, Пьер Бенуа, Конан-Дойль, Майн Рид, Берроуз, Хаггард...

Но утверждала себя и другая романтика: старорусская электростанция - "таинственные круглые сооружения, обрамленные сверкающей начищенной медью, - от них исходило ровное, не натужливое, но мощное гудение. Здесь началось мое приобщение к индустриальной красоте, к делам человеческим, воплотившимся в техническое сооружение".

Эта "странная, не совсем еще понятная, почти фантастическая" красота отвоевывает себе все большее пространство. В Ленинграде, куда Шефнер вернулся в середине 1920-х годов, он работает кочегаром, сверловщиком на заводе "Электроаппарат", формовщиком в литейном цехе, подносчиком кирпича на стройке, чертежником на оптико-механическом... Его влечет романтика профессий. И чем-то "берут за душу" заводские окраины, изрезанные линиями узкоколеек, закопченные краснокирпичные корпуса. Он начинает "понимать, что кроме красоты природы, красоты дворцов, храмов и жилых строений, есть еще и красота индустриальная, красота ничем не приукрашенных стен и голых металлических конструкций".

Сложный, странный и необычный жизненный опыт! Он-то и стал главным источником шефнеровской поэзии и - в особенности - прозы.

В стихах Шефнера всегда присутствовала прозаическая конкретность. Их мысль питалась живыми впечатлениями. Но их было так много, эти впечатления были так разнообразны, что не помещались в стихи. Остаток как бы выпадал в прозу. Нужна была более свободная и восприимчивая литературная форма.

Делом жизни проза становится для Шефнера начиная с 1950-х годов. Выходят первые его прозаические книги "Облака над дорогой" (1957) и "Ныне, вечно и никогда" (1963).

Главное в них - детдом и война.

В рассказах "Ныне, вечно и никогда" и "Людская единица", конечно в художественно преображенном виде, узнаются личные впечатления от жизни в военных городках и казармах, смерть отца, начало бесконечных переездов.

В "Тихой просьбе" и "Змеином дне" отразились эмоциональные потрясения детдомовской поры. Беспризорничество, скитания по разным городам и детским домам - сквозной мотив прозы Шефнера. Даже если его герои - взрослые люди, в прошлом у них - детский дом, как у четверых друзей из повести "Сестра печали", или даже у героев его фантастики "Дворец на троих, или Признание холостяка".

По мнению писателя, в его прозе действуют "те же силы и законы", что и в поэзии, только в прозе "они накладываются на более широкие временные и пространственные категории".

В самом деле, главный герой его прозы - лицо автобиографическое. Но в рассказах и повестях Шефнера мы находим не беглые зарисовки и впечатления, а развитие характеров, погруженных в конкретное историческое время. Герой Шефнера проходит через беспризорничество двадцатых годов, трудовые тридцатые, Великую Отечественную войну, когда был проверен на прочность его характер, подвергшийся в свое время столь противоречивым влияниям. Автобиографизм шефнеровской прозы исторический. Она написана с оглядкой не только на личный опыт, но и на опыт времени, на его решающие события.

Однако Шефнер еще и создатель фантастической, так сказать, экспериментальной прозы. В каком отношении находится фантастика к личности автора? В чем она продолжает поэзию?

Поэзия Шефнера с самого начала была глубоко серьезной. Он был увлечен высокой классикой прошлого века и начала века ХХ-го, стихами Пушкина и Лермонтова, Баратынского и Тютчева, Фета и А.К.Толстого, Бунина и Блока, Ахматовой и Заболоцкого... В их поэзии молодой литератор искал философскую глубину и психологическую достоверность, необходимость мысли и правду чувств. Он хотел писать так же, как они, но о своем.

У него была другая жизнь, другой опыт.

Он любил и природу, и "индустриальные" пейзажи, ценил непосредственное чувство и изобретательность ума, простое ясное слово и слово, преображенное временем, выражающее новый смысл.

Короче говоря, восхищаясь старыми мастерами, он не хотел их повторять. Принимая их творческий опыт, в своих стихах писал о том, как он сам видит жизнь, как ее чувствует и понимает.

Классический стих у Шефнера с самого начала получил перегрузки иного времени. Человек в его поэзии связан с новыми профессиями, окружен неведомыми раньше вещами, строениями, машинами, обогащен новейшими знаниями и идеями. Человек от этого не перестал быть самим собою, но перед его глазами другой мир. И мысли его заняты этим миром, его картинами, его проблемами.

Это очень большой, очень объемный, очень насыщенный мир. В нем существует одновременно и прошлое и будущее.

Мир пронизан минувшим. Он вечен.

С каждым днем он богаче стократ.

В нем живут наши древние встречи

И погасшие звезды горят.

Но в этом же мире легко представить, как "за своей Эвридикой, погибшей в космическом рейсе, огнекрылый Орфей отправляется в звездный полет".

Куда ни взглянет поэт, везде он видит полный напряженных усилий строительный порыв природы: грозовые тучи, "как грузовики", везущие тюки дождя; подсолнухи, наводящие на солнце свой "золотой экран"; "рессору радуги" над лесом.