Андре Кастело - Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

• Название: Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша
• Автор: Андре Кастело
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-8352-0369-1

В ряду многих страниц, посвященных эпохе Наполеона, «Жозефина» Андре Кастело, бесспорно, явление примечательное. Прилежно изучив труды ученых, мемуары и письма современников и не отступая от исторических фактов, Андре Кастело увлекательно и во многом по-новому рассказывает о судьбе «несравненной Жозефины», «первой дамы Империи». Повествование первой части «Жозефины» (1964) — «Виконтесса, гражданка, генеральша» — начинается временем, «когда Жозефину звали Роза»: о том, что она станет императрицей, история еще не догадывалась. Мы узнаем о «санкюлотке и монтаньярке», «веселой вдове», которая станет госпожой Бонапарт, о Жозефине-консульше, перед которой открывается дорога к трону.

Удивительная, неповторимая судьба блистательной и несравненной Жозефины! Грациозная, полная невыразимой прелести креолка, гибкая и обворожительная, с матовым цветом лица, дивными глазами, вкрадчивым мелодичным голосом… Очаровательная Жозефина, кружившая головы мужчинам и легко увлекающаяся сама, кроткая и легкомысленная, преданная и кокетливая, задумчивая и страстная. Жозефина, склонная к «зигзагам любви», сотканная «из кружев и газа».

В начале книги она — безвестная креолка с Антильских островов, Золушка, которой еще только предстоит стать царицей бала. Впереди — несчастливый брак с Александром де Богарне, рождение детей — Евгении и Гортензии, встреча с Наполеоном Бонапартом, который страстно полюбит ее и принесет ей в дар Империю, а потом расстанется с ней, и — кто знает? — не утратит ли он тогда счастливую звезду, приносившую ему удачу.

---

Двумя днями раньше, 10 апреля, Роза произвела на свет «будущего», оказавшегося не мальчиком, а девочкой, которая в один прекрасный день станет королевой Гортензией. Крестили ее на следующий же день в церкви Магдалины в квартале Виль-л'Эвек, и крестными родителями были отец Розы в лице своего представителя и кузина Александра графиня Клод де Богарне.

А Роза все молчит, что не мешает ей писать родителям и даже тетке Розетте. В одном из писем к последней будущая Жозефина объявляет, что ей «удалось избавиться от слишком сильного чувства, которое ей „сулил внушить муж“». «Ваш тон, когда речь заходит о вашем муже, — пишет ей Александр, которому Розетта не без удовольствия дала прочесть письмо Розы, — более чем безразличен. Наконец, то, что я прочел, не говоря уж о молчании, упорно хранимом вами с самого моего отъезда из Франции, доказывает, что вы изменились».

Кто виноват?

Кто же, как не Александр, который непрерывно изменял Розе, непрерывно умножал число своих приключений и проводил с женой всего один день из трех? И при этом позволяя себе с нею невыносимо морализаторский, учительный тон. К тому же разве у нее нет оснований предполагать, что, собираясь на Мартинику в погоне за славой, ее супруг прихватил с собою свою прежнюю любовницу г-жу де Лонпре?

Александр отчаянно разобижен. Он пишет жене письма, преисполненные такого пыла, на какой только способен столь скучный и эгоистичный человек. Он, виконт де Богарне, шлет послание за посланием своей маленькой креолке жене, а эта заморская провинциалка отвечает молчанием, сильно смахивающим на презрение.

Тем временем в начале 17 8 3 на Мартинику приезжает Перро, бывший парижский камердинер г-на де Ла Пажри. Александр встречается с ним и расспрашивает его. Нет, Перро не привез писем от г-жи виконтессы. Перед отъездом он предлагал м-ль Филипп, горничной г-жи де Богарне, захватить с собой письма, которые, возможно, готовы у г-жи де Богарне и г-жи де Реноден, но м-ль Филипп ответила, — и Перро передает виконту ответ горничной, — что «на это не хватает времени, потому как „эти дамы слишком заняты светскими обязанностями, балами и ужинами“».

Александр уязвлен. Он, одушевленный надеждой стяжать лавры, затерялся в Карибском море среди дикарей, а тем временем его жена танцует и ездит на ужины! Разумеется, ему ни на секунду не приходит в голову вспомнить о собственных изменах. «Разрываемый на части многими женщинами», не считая г-жи де Лонпре, он становится также любовником некоей г-жи де Тюрон, у которой остановился в Фор-Руайале, Это не мешает ему разыгрывать из себя невинную жертву: «Итак, я спрашиваю вас, что мне думать обо всем этом, — пишет он жене ужасную для него правду… — В конце концов, время, великий разрушитель наших горестей и радостей, откроет мне глаза на мое несчастье и либо даст мне сил вынести его, либо образумит меня».

Роза по-прежнему не пишет, и в июле 17 83 разражается драма.

«Этот брак не будет счастливым…»

Ворожея с Мартиники.

«Сядь я за письмо в первую минуту бешенства, мое перо прожгло бы бумагу».

Такими неистовыми словами Александр начинает послание к жене от 8 июля 1783.

Что же случилось?

В половине июня Александр узнал — и наш читатель догадывается, что не от Розы — о рождении в Париже маленькой Гортензии. В одной из гостиных Фор-Руайаля — у барышень Юро — присутствующие поздравляют счастливого, «преисполненного чванства отца». Вот тогда эта маленькая язва, г-жа де Ла Туш де Лонпре и вмешивается в разговор с такими примерно словами:

— Дочь у госпожи де Богарне не может быть от вас, поскольку до девяти месяцев недостает двенадцати дней. А женщины чаще перенашивают, чем недонашивают.

Будущая королева Голландская была зачата по возвращении г-на де Богарне из Италии 25 июля 17 82, и с самого начала беременности жены виконт в своих многочисленных письмах, ни разу не поставив под сомнение свое отцовство, то и дело намекал на скорое рождение у него второго ребенка, чему он сильно радовался. Надеясь, что это будет сын, он даже заранее назвал его Сипионом. Спору нет, между 2 5 июля 17 8 2 и 10 апреля 17 83 всего восемь месяцев и шестнадцать дней, и мы вправе задаться вопросом, не пыталась ли Роза в ожидании возвращения мужа утешиться в чьих-либо объятиях. Конечно, зная легкомыслие будущей Жозефины в таких вопросах, есть основания проявить предельную осторожность в суждениях, но, по всей видимости, Гортензия действительно была дочерью виконта де Богарне.

Как бы то ни было, Александр сначала только пожимает плечами. Ну нет, он не простофиля! И тогда г-жа де Ла Туш де Лонпре, если уж не из ревности, то с досады на любовника за его привязанность к молодой жене, сообщает ему, что кое о чем порасспросила на острове. Она потолковала с негром Максименом, рабом с плантации Пажри, и тот рассказал ей, что у Розы до отъезда во Францию было здесь много романов. Раб даже назвал имена — некоего офицера г-на де Б., идентифицировать которого нам не удалась, и г-на д'Э. —  г-на д'Эрё.

Максимен заговорил, потому что г-жа де Ла Туш «осыпала» его деньгами. Затем любовница г-на де Богарне адресовалась к рабыне Брижитте, прислуживавшей Розе в Пажри, но попытка оказалась безуспешной. Брижитта не захотела говорить. Тогда Александр решает расспросить ее сам. Г-жа де Ла Пажри оставила нам описание этой сцены. Молодая рабыня опровергает все, что Максимен наговорил г-же де Ла Туш. Конечно, м-ль де Ла Пажри, девушка «кроткая и любезная», могла привлечь в дом своего отца офицеров из «числа знакомых отца и дяди», но одна она никуда не выезжала: «ее всегда сопровождали» мать, отец или дядя.

— Слушай, Брижитта, — перебивает Александр, — перестань притворяться. Твоя хозяйка призналась мне, что не раз писала господину д'Эрё, а ты хранила письма в своей шкатулке, чтобы их не нашла ее мать, и что у тебя еще сохранилась часть этих писем, которые она поручает мне забрать у тебя. Теперь я ее муж, и мне было бы неприятно, если бы эти письма кто-нибудь увидел. Верни их мне, а я уж о тебе позабочусь. Да, я отсыплю тебе по десять монет за каждое письмо. Дай мне хотя бы одно и получишь двадцать золотых.

Брижитта не теряет голову и отвечает, что ее хозяйка не могла сделать подобное признание «господину виконту».

— Я никогда не знала за ней никаких увлечений, никогда не видела, чтобы она кому-нибудь писала, — поясняет она.

— Не робей так, — не отстает Александр. — Тебе нечего бояться: твоя госпожа сама велела мне забрать у тебя письма.

— А я ничего и не боюсь, сударь, — возражает рабыня. — Нет у меня писем. Я не знаю никого, кому писала бы моя госпожа. Она никогда мне их не давала. И не могла вам сказать, что они у меня. Я нисколько не боюсь, что вы отдадите меня в руки правосудия, а то и подвергнете пытке, и ничего другого сказать вам не могу.

— Я понимаю: не хочешь сказать. Не вздумай рассказывать о нашем разговоре, иначе будешь иметь дело со мной. От этого зависит твоя жизнь. Поэтому никому ни слова.

Надеясь, что с Максименом повезет больше, г-н де Богарне в свою очередь допрашивает его, но раб, несмотря на врученные ему пятнадцать золотых, отказывается повторить «напраслину», которую он, как считает Александр, нарассказал г-же де Ла Туш. Тем не менее Александр верит измышлениям своей любовницы, повторенным также г-жой де Тюрон, которую, кстати, ее муж держит взаперти с тех пор, как ему стало известно о ее неверности. Г-н де Богарне допрашивает тетку Розетту, чьи ответы звучат, видимо, весьма двусмысленно. Намеки этой неуживчивой, сварливой, обозленной безбрачием поневоле особы на поведение «современных девушек» лишь усугубляют положение. У нее настолько скверный характер, что именно в связи с ней родилось выражение, что и сегодня еще употребляется в Труаз-Иле в знойные предгрозовые дни:

— Нынче день госпожи Таше.

Расследование побуждает Александра собирать даже нелепые слухи, которые должны были бы доказать ему абсурдность обвинений, выдвигаемых против его жены, Так, например, его пытаются убедить, что маленький Евгений — сын многих офицеров Мартиникского полка, в то время как он родился спустя два года после отъезда Розы с Антил!

Тем не менее 8 июля 1783 муж пишет жене такое немыслимое письмо: «Невзирая на отчаяние в душе, невзирая на ярость, которая меня душит, я сумею совладать с собой, сумею холодно сказать вам, что вы в моих глазах — самая презренная тварь; что мое пребывание в этих краях позволило мне узнать правду о вашем отвратительном поведении здесь; что мне известны основные подробности ваших романов с г-ном де Б., офицером Мартиникского полка, а затем с г-ном д'Эрё, отплывшем на „Цезаре“; что я знаю и к каким средствам вы прибегали для удовлетворения своих желаний, и людей, облегчавших вам ваши затеи; что Брижитта получила свободу в обмен на молчание; что теперь уже умерший Луи тоже был посвящен в ваши секреты… Итак, притворяться больше нет времени, и, раз уж мне известно все в подробностях, вам остается одно — честно признаться во всем. Я не требую от вас раскаяния — вы на него неспособны: у женщины, которая открывает объятия любовнику, когда тот готовится к отъезду, а она знает, что предназначена другому, нет души; она последняя из тварей на этой земле. Только вы в состоянии были обманывать всю свою семью и обречь на позор и срам другую, в которую недостойны были войти. Что — после стольких проступков и вин — остается мне думать о размолвках, омрачавших, как тучи, нашу семейную жизнь? О последнем ребенке, появившемся на свет через восемь месяцев и несколько дней после моего возвращения из Италии? Я вынужден признать его своим, но, клянусь озаряющим меня небом, он — от другого, и в жилах у него чужая кровь. Он никогда не узнает о моем позоре и — даю в этом клятву — никогда не заподозрит, что он плод прелюбодеяний: я должным образом позабочусь и о его воспитании, и о его устройстве в жизни, но вы понимаете, как я должен опасаться повторения чего-либо подобного в будущем. Итак, вы поступите следующим образом: поскольку я никогда больше не дамся в обман, а вы женщина, способная уверить окружающих, что мы с вами продолжаем жить под одной кровлей, благоволите по получении моего письма немедленно переселиться в монастырь; это мое последнее слово, и ничто не заставит меня изменить решение, Вы, конечно, будете все отрицать, поскольку лгать с детства вошло у вас в привычку, но в душе бы сознаете, что уличены и получили то, что заслужили… Поэтому рассматривайте позор, который покроет и вас, и меня, и наших детей, как небесную кару, заслуженную вами и дающую мне право на сострадание как с вашей стороны, так и со стороны всех порядочных людей.