Франсуаза Малле-Жорис - Три времени ночи

• Название: Три времени ночи
• Автор: Франсуаза Малле-Жорис
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-250-01663-4

Небольшие повести, составляющие книгу известной французской писательницы, основаны на действительных событиях далекого прошлого. Захватывающий сюжет вводит читателя в мир европейского средневековья, делает свидетелем судилища над «ведьмами» и «колдунами», знакомит с процедурой инквизиционного процесса. Автор рисует гнетущую атмосферу времен, когда стремление человека познать неведомое влекло за собой жестокую кару, а порой и смерть.

Рассчитана на широкий круг читателей.

---

В монастыре есть одна сестра, Мари де ля Круа, которая обладает способностью зачаровывать детей, как животных. Ее кротость подчиняет самых непокорных, необъяснимо делает более легкими самые суровые уроки, смягчает обычные монастырские строгости. Говорят, что она из знатной фамилии и внесла в монастырь все свое приданое. Говорят, что ее неодолимое стремление к монашеской жизни перевернуло все существование семьи, высокопоставленной и весьма светской, которая отныне строго следует заветам Евангелия. Говорят, что ее смирение столь велико, а дух самоотречения столь силен, что она порвала все связи с миром, отказалась от всех разрешенных орденом украшений в своей келье, и самое большое чудо, что ни одна из монахинь на нее за это не сердится. Говорят еще… да мало ли что говорят! Говорят об экстазе, о чудовищных умерщвлениях плоти, о стонах, доносящихся из ее кельи, о крови, проступающей сквозь ее монашеское платье… Монахини шепчутся ей вслед, за ней наблюдают в часовне, и ни для кого не секрет, что мать-настоятельница как-то сказала сестре Анжель: «Благодаря Мари де ля Круа, возможно, когда-нибудь наша маленькая обитель сравняется с наиболее прославленными…» Скромная гордость, которая не считается греховной, но которая все сокрушает.

Потому что жажда чуда в начале XVII века столь велика и столь сильно искушение совершить что-то, казалось бы, «для вящей славы Господней», а на деле «для вящей славы своего ордена». Эта жажда чуда не была сильна в эпоху самой глубокой веры, и не случайна эпидемия сатанизма и одержимости, охватившая Европу, начиная с XV века, в то время как подобные случаи столь редки и исключительны в самые темные времена средневековья. Некоторое ослабление веры, расколы, ереси, Реформация, движение катаров могли подвигнуть наиболее благорасположенные души к вполне законному желанию достичь абсолютного торжества веры, увидеть ее земную мощь и доказать истинно верующим неколебимость ее постулатов. И не удовлетворяясь заслугами святых, ежедневными подвигами самоусовершенствования, результаты которых скажутся нескоро, у истинно верующих с их жаждой чуда, чего-то из ряда вон выходящего, сверхъестественного, стало неимоверно расти желание испытать бедность и страсти по Евангелию. Сюда надо прибавить амбиции, законные и незаконные, орденов, часто соперничающих и вербующих себе сторонников за счет друг друга. Известно, что трудности, с которыми столкнулась святая Тереза из Авилы при реформировании монастырей ордена кармелиток, были связаны с опасениями других орденов, что сбор дополнительных средств приведет в отчаяние верующих, которые по временам бывают весьма скупы. С другой стороны, как раз в ту эпоху, когда Анна де Шантрэн находилась в Льеже, появились одержимые из Лудена. Их забрасывали дарами (а можно ли сказать, что эти публичные эксперименты, похожие на представления в ярмарочных балаганах, возбуждали лишь «святое» любопытство?), и с тех пор как одержимость теряла силу и живописные ее приверженцы чуть не умирали с голоду, ее уделом стало всеобщее равнодушие. Что же удивительного в том, что эти несчастные, одержимые (возможно, и симулирующие одержимость) кое-когда удвоят ужимки и прыжки и примутся за пляски на канате, подталкиваемые нищетой и другими искушениями, не последнее среди которых — привлечь как можно больше людей? Политика, религиозные интересы, патология, то есть просто-таки корысть, абсолютная в своей безысходности, присутствуют в Луденском деле, и в этом тоже знак эпохи.

Чтобы не слишком углубляться, достаточно сказать, что множество монастырей обеднели, множество уставных правил не выполняются (потому среди сильных мира сего возникла мода проявлять отвращение к тому или иному ордену), и эти монастыри без зазрения совести обратились к кое-каким свидетельствам милости Божией, чтобы стяжать милости земные. Появление какого-нибудь святого или блаженного — конечно, большая редкость, но можно довольствоваться меньшим: монахиней, осененной благодатью, впавшей в экстаз, одержимой и творящей чудеса, — иногда этого достаточно, чтобы захудалый монастырь обрел славу. В обители Черных сестер ничего подобного не водилось. И потому амбиции настоятельницы были тем более извинительны, что в основе их лежало дело милосердия, которое она творила от чистого сердца, но желала, чтобы об этом знали. Желание само по себе вполне законное, однако оно несло в себе опасность обращения к сверхъестественному, которое они ожидали и чуть ли не призывали.

И несмотря на эту благодатную почву, никакого чуда, никакой одержимости, ни малейшей милости Божией в обители Черных сестер не появилось. Монахини сами по себе были безупречны, осторожная уравновешенность, возможно, проистекала из их воспитательной деятельности, которой они занимались с неподдельной заинтересованностью и бесхитростным милосердием. Конечно, некоторые немного отвлекались, принимали гостей, даже пели романсы; другие небрежно исполняли устав, не соблюдали посты, когда представлялся случай, подавали воспитанницам дурной пример, хвастаясь своим высоким происхождением и добродетелями, но не было ничего, даже отдаленно напоминающего связь со сверхъестественным. Тем не менее случай с Мари де ля Круа в значительной степени возбуждал умы. Когда Мари де ля Круа поступила в монастырь, она столкнулась с завистью, слежкой, недоброжелательством, но ей удалось всех разоружить и избавиться от враждебности благодаря щедрости, с которой она раздала безделки, великое множество которых она привезла с собой (известно, какую цену могут иметь ленты, зеркало, ноты романса для девушек, привыкших обходиться абсолютно без всего), и простоте, с которой она отказалась от всех привилегий, предоставляемых ей ее происхождением, — а ведь есть множество монастырей, где совершенно не признается святое равенство, а действуют все мирские отношения. Особым образом Мари показывала, что ей нравится общество сестер более скромного происхождения (по большей части горожанок и немногих крестьянок, экономок, привратниц и сестер, приставленных к кухне), она играла в домино с сестрой Анжель, переписывала ноты для сестры Сесиль и (то, что считалось из ряда вон выходящим) позволяла себе смеяться над убогими монастырскими шуточками, интересоваться (сохраняя, однако, достоинство) мелкими монастырскими склоками… Короче говоря, она была само совершенство. Но через два-три года здоровье сестры Мари ухудшилось. Она внезапно бледнела, прикладывала руку к сердцу, говоря при этом, что чувствует себя отлично, — верный признак тяжелой болезни в доме святости. Однажды она потеряла сознание на хорах. Она плохо спала, из ее кельи слышались стенания. Полное лицо ее осунулось, под глазами проступили круги, однажды на ее одежде появился след крови — и возник ореол. Сестра Мари сильно покраснела. Все признаки тут же были замечены, и начались обсуждения: было отмечено, что сестра Мари в трапезной оставляет еду на тарелке, — один лишь Господь знает, до чего скудным был монастырский стол; она сделала сестру Анжель своей наперсницей, а сестра Анжель строже всех соблюдала устав; и пошли разговоры, что сестра Мари жаждет святости. Вещь в те времена вполне естественная; часто в монастыре с его обычным контингентом светских дам, старых дев и крестьянок появлялись одна-две монахини, доводившие себя до исступления, несколько душ устремлялись на завоевание небес таким же образом, как рвутся участвовать в соревнованиях, а уж если в одной обители находятся две-три чемпионки аскетизма, то начинают разыгрываться настоящие турниры, причем искренняя набожность не исключается и, можно сказать без предубеждения, появляется даже какой-то спортивный дух. Эти великие оргии поста, эти опустошительные сражения самопожертвования, эти подлинные рекорды вызывают восхищение. Известен случай святого Петра из Аль-Кантары, который спал всего два часа в сутки, да и то сидя на корточках; более близок нашему времени случай с кюре из Арса, который съедал всего лишь несколько вареных картофелин в неделю, особенно радуясь, если картофель оказывался подгнившим; можно вспомнить еще чудесное паломничество в XVII в. дьякона Пари, исходившего всю Францию пешком в плохое время года по кочкам и оврагам, чтобы освоить, если я осмелюсь выразиться подобным образом, новейшую технику умерщвления плоти.

Посредственность, однако, не была идеалом благочестия. А веком раньше, в эпоху, когда Анна де Шантрэн жила в Льеже, никого не удивляло, если какой-то монастырь жаждал, что в его стенах воссияет один из чудесных цветов святости. Без сомнения, в этой надежде присутствовала и мечта о чуде; без сомнения, присутствовало и много лишнего, и тут был риск вызвать к жизни патологическое, столь тесно связанное с феноменом мистического. Но безумие было прекрасным, чаяния исполнены веры и безграничного оптимизма, который мы теперь утратили. Облагородить веру — разве это не значит отрицать собственную волю к преображению?