Белькампо - Современная нидерландская новелла

• Название: Современная нидерландская новелла
• Автор: Белькампо
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Рассказы
• Год: 1981

В книге представлена новеллистика крупнейших нидерландских прозаиков, таких, как В. Херманс, Я. Волкерс, С. Кармиггелт, Г. Мюлиш, а также произведения молодых писателей, недавно начавших свой путь в литературе.

Грустные воспоминания о военном и послевоенном детстве, тема одиночества человека — вот только некоторые аспекты, затронутые в этих новеллах.

---

— Странно, — говорю я.

— Он, наверное, в одном месте, — предполагает госпожа Мурман:

— Я только что оттуда, — говорит отец, — я бы его увидел.

— Заходи, отец, и садись, — говорю я. — Он явно вышел на улицу, может быть, за чем-нибудь вкусным.

— Он никогда не выходит на улицу, — говорит госпожа Мурман.

Отец, помедлив, входит в комнату и садится на мягкий стул, не выпуская из рук конверт с марками.

— Да, — говорит он, — лучше подождем здесь.

— Ничего не понимаю, — опять говорит госпожа Мурман.

— Да вы идите, — говорю я, — у вас, наверное, есть другие дела. А мы пока подождем.

— Ничего не трогай, — говорит госпожа Мурман, — упрямый ребенок! — И выходит из комнаты. — Если захотите кофе, позовите, я мигом сварю.

Ей никто не отвечает. Я украдкой оглядываюсь: ноги Паула исчезли. Тогда я сажусь на кровать, напротив отца.

— Ты, надеюсь, не заснешь, отец?

— Нет-нет, что это ты выдумал, сынок?

Паул лежит подо мной, мне кажется, я слышу его дыхание, но скорое всего, это плод моего воображения. Сегодня ему сорок восемь, и наш визит ему совсем не нужен, это я вполне могу понять. Дни рождения ужасны, визиты родственников — тоже не сахар, а сочетание этих двух событий можно пережить лишь с большим трудом.

Вероятно, есть и еще одна причина, но она связана с его больной душой — так это у них называется, — и мне ее не узнать.

— Отец, ты спишь.

— Я не сплю, я думаю, сынок.

— Ты кое-что забыл.

— Забыл?

— Когда вышел из туалета.

— Когда вышел из туалета?

— Я имею в виду расстегнутые брюки, отец.

Надо же! Он выпускает из рук конверт и начинает застегивать брюки. Конверт падает на пол. Я поднимаю его и кладу на стол. Стол стоит возле окна, заваленный марками и обрезками марок. Кроме того, я вижу там ножницы, пинцет, лупу, баночку с клеем и лист бумаги с почти готовой композицией в серых, голубых и желтых тонах.

Я смотрю в окно. Снова идет дождь, на улице ни души, но эта улица и в хорошую погоду очень тихая. Как человек выдерживает здесь год за годом? Я не из тех, кому все время нужно общество людей, иногда я часами сижу один в своей комнате и прекрасно себя чувствую, но жить так, как Паул, — нет, по-моему, это слишком. Правда, он гораздо старше меня; господи, он мог бы стать моим отцом, а мой отец — моим дедом! Наверное, в моем возрасте он был совсем другим. Этого я не в силах представить себе как следует, я знаю его только таким, как сейчас, таким он был для меня всегда. И то время, когда он был молод, не укладывается в моем воображении. Это было, образно говоря, сто лет назад.

Отец качает головой.

— И в прошлом году тоже, — говорит он немного погодя.

— Что «тоже»?

— Его тоже не было здесь в день рождения.

— Он, наверное, был, но не хотел нас видеть, — говорю я, так как люблю иногда расставить точки над «i».

— Какая разница? — Отец смотрит на меня печально. — Он всегда был чудной.

Это странная, невероятная история, которой, как полагает отец, я не знаю. Дело в том, что Паул воображает, будто отец убил его мать. Смешно, конечно, но он вколотил это себе в голову, и все тут. Во время оккупации она после ссоры с отцом угодила в канал и утонула. Паул думает, что ее столкнул туда отец. Однако, по словам госпожи Мурман, которая рассказала мне об этом, когда после стаканчика вина у нее развязался язык, мать Паула упала в канал сама по себе. Кажется, уличные фонари тогда не горели, из-за бомбежек. Англичане бомбили почти непрерывно, но в темноте теряли обзор и улетали обратно — так объясняла госпожа Мурман. (По мнению отца Элли, это — чушь. А происходило все потому, что они не знали своего местонахождения, не могли сориентироваться; и у меня такое впечатление, что он знает лучше госпожи Мурман. Он мне и рулоны черной бумаги показывал, которые они в войну вешали на окна, так чтобы свет не был виден с улицы, а не повесишь — заработаешь неприятности.) Как бы то ни было, отец и мать Паула поссорились, и она убежала из дому, а спустя некоторое время оказалась в канале. Отец, как обычно, лег спать, потому что убегала она не в первый раз. На следующее утро его вызвали в полицейское управление, так как они нашли его жену. Нечто подобное вполне могло случиться, и у Паула, по-видимому, уже тогда было не в порядке с головой, раз он мог подумать такое о своем отце. Не то чтобы отец совсем уж без греха, но убийца — это все-таки чересчур.

Отец достал носовой платок и высморкался. Щеки его слегка увлажнились. Ну и денек! Элли в музее с дядей, которого она до сих пор ни разу не видела, а я с отцом, распускающим нюни, в гостях у сводного братца, который спрятался под кроватью! Правда, если я намерен стать писателем, то это, разумеется, ценный опыт, который впоследствии очень пригодится. Чем у тебя его больше, тем лучше.

— Знаешь, отец, — говорю я, — за углом есть кафе.

Он кивает. Еще бы ему не знать!

— Пойди выпей там кружку пива, а я побуду здесь. Если через полчаса он не появится, я зайду за тобой, а появится — я тебя позову.

— Нет, сынок, я так не могу. — Отец решительно качает головой, хотя я вижу, что он уже дал себя уговорить.

— Иди, отец, — говорю я, — тебе же приятнее сидеть там, чем здесь. Его ведь нет, так какая разница?

Но отец считает своим долгом еще немного поворчать.

— Что он обо мне подумает, когда вернется и увидит тебя, а родной отец будет сидеть в пивной, — говорит он, но я вижу, как он уже хватается за подлокотники стула, чтобы приподняться.

— Да, ты прав, — говорю я. Мне хочется послушать, как он будет выкручиваться.

— Что ты сказал, сынок?

— Ты прав. Я только подумал, что там тебе было бы приятнее.

С минуту отец молчит. Руки его по-прежнему лежат на подлокотниках. Он явно размышляет.

— С другой стороны, — в конце концов говорит он, — ничего плохого в этом нет.

— Но и приятного для него тоже мало.

Однако он продолжает, словно не слыша меня:

— За кружечку пива он на отца наверняка не обидится. Тем более в такой день. Это ведь, собственно говоря, немножко и мой день рождения.

С чего он это взял, — неизвестно.

— Очень может быть, — говорит отец, уже решительно поднимаясь со стула, — что он сидит в том кафе или пошел туда за бутылочкой.

— Конечно, в пижаме-то, — говорю я.

— Пожалуй, я все-таки загляну туда, — говорит отец. — Я бы не удивился, найдя его там. — Уже в дверях он еще раз оборачивается: — Не забудь предупредить меня, если он появится.

— Постараюсь, — говорю я.

— Только, наверное, он сидит за углом. — С этими словами отец закрывает за собой дверь.

Мы остаемся вдвоем — Паул и я. Напевая вполголоса, я осматриваю комнату. Стены голые, свои композиции он хранит в папке, в шкафу. Книг у него нет, ни газет, ни журналов он не читает, радио не слушает. Непонятно, как можно выдержать такое!

Но однажды я с ним вполне прилично побеседовал, год или более тому назад, когда забежал сюда мимоходом. Я спросил его, почему он никогда не выставляется, ведь он мог бы добиться известности своими композициями. Он сказал, что ему этого не нужно. «Известность не имеет никакого значения, — сказал он. — С известностью или без нее — все равно помирать».

Я возразил, что мне было бы куда приятней умереть известным. Но он твердил свое: это, мол, несущественно, он получает удовольствие от создания своих вещей и в остальном не нуждается.

А по-моему, если это несущественно, если мы все равно умрем, то почему бы и не добиться известности? Честно признаюсь, я нахожу подобную теорию довольно-таки глупой.

Я кашляю, барабаню пальцами по столу — словом, поступаю как человек, который находится в комнате один и ждет другого. Но видимо, я могу ждать до посинения. Должен же он понять, что отца нет, а я остался. Или он уже и меня не хочет видеть? Даже если отец и убил мать Паула, я-то тут при чем? Господи, как трудно порой с людьми! Вечно одна и та же чепуха.

Конечно, может быть, ему стыдно лежать под кроватью, и поэтому он боится вылезать. А может, не хочет пугать меня, ведь он явно не знает, что я знаю, что он там. Вообще-то мне надо бы сказать: «Вылезай, Паул», но разве я ему нянька? Он сам туда залез, пусть сам и вылезает. Мне хватает забот и с отцом, и с его пивом, и с госпожой Вассиг, недоставало только с чокнутым сводным братцем возиться, лучше уж пойти работать санитаром в отделение номер три. Я многое терплю ради будущей писательской карьеры, но сколько же можно?

Ситуация начинает мне надоедать, но полчаса пройдет еще не скоро. Сначала я хотел было пересесть на стул, но тогда я не смогу отвести взгляда от его убежища. Поэтому я ложусь на кровать, предварительно слегка расправив одеяло.

Я прямо-таки ощущаю под собой тепло его тела и уже ясно слышу его дыхание. Возможно, он решил осторожненько намекнуть мне, что лежит под кроватью. Сначала хорошо слышное дыхание, затем время от времени покашливание, а под конец, может быть, и пение. Пусть делает, что хочет. Даже если он проткнет своим голосом матрац, исполняя национальный гимн, я не замечу его присутствия, пока он не вылезет из-под кровати.