Клайв Баркер - Искусство

• Название: Искусство
• Автор: Клайв Баркер
• Издательство: Мой Друг Фантастика
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2015

Содержание:

Пропащие души (рассказ, перевод Б. Аникина), стр. 7-16

Явление тайны (роман, перевод К. Лопашинова), стр. 19-480

Эвервилль (роман, перевод К. Лопашинова), стр. 499-974

---

А вдруг ничего не нужно улаживать? Фебе все чаще казалось, будто все, что происходит с людьми, происходит само собой, безо всяких причин. Нет никаких испытаний, никаких наград; люди просто живут. И так всё и со всем, включая инфаркты и опухоли — они тоже просто часть жизни.

Она находила в этих мыслях странное утешение, создав свою собственную маленькую религию.

Потом появился Джо Фликер — ею наняли красить вестибюль. И построенный Фебой храм рухнул. Это не любовь, сразу сказала она себе. И вообще ничего особенного здесь нет. Он просто нахал: такой своего не упустит, а она купилась, поскольку любит комплименты и летом становится более чувственной, так почему бы и не пофлиртовать? Но прошло немного времени, и флирт перерос в нечто более серьезное, потаенное, и Фебе уже отчаянно не хватало его поцелуев. А когда он ее целовал, так же отчаянно хотелось пойти до конца. Потом она возвращалась домой и видела, что у нее на груди, на животе отпечатывались пятна от краски, и она по часу сидела в ванной и плакала, потому что все это стало и наградой, и испытанием, и наказанием одновременно.

Так оно и было. Ей тридцать шесть, она весит на двадцать фунтов больше, чем нужно (ей, а не Джо), у нее мелкие черты круглого, как луна, лица, ее белая кожа на солнце краснеет и покрывается веснушками, в рыжеватых волосах чуть проглядывает седина, да еще, ко всему прочему, она не слишком опрятна — пошла в мать. Феба давно поняла, что это незавидный набор качеств. К счастью или к несчастью, Мортону на все такое было плевать, если он накормлен и телевизор работает. Мортону, который в тридцать лет решил, что все лучшее позади и только дурак смотрит дальше, чем на завтрашний день; который становился все нетерпимее и мог не касаться ее хоть целый год.

Почему же она так опустилась? И почему этот Джо, парень из Северной Каролины, чья жизнь была полна риска и авантюр (он побывал в Германии, когда служил в армии, по том жил в Вашингтоне, в Кентукки и в Калифорнии), — по чему он так к ней привязался?

Иногда во время разговора — беседовали они много и о разном — Фебе казалось, что его самого мучает тот же вопрос Как будто он старается найти ключ к загадке: чем Феба его приворожила? Впрочем, вполне может быть, что он про сто хотел узнать про нее побольше.

— Мне тебя все время мало, — говорил он и целовал ее так и в такие места, что Мортон пришел бы в ужас.

Входя в дом, она думала о его поцелуях. Было без шести минут три. Он всегда приходил вовремя (армейская выучка, как он сказал однажды) — значит, через шесть минут он будет здесь. Пару недель назад она прочитала в журнале, что ученые считают, будто время похоже на резину — его можно сжимать и растягивать. Она поду мала тогда: это уж точно. Шесть минут показались шестью часами, когда она ждала его на заднем крыльце (Джо никогда не входил через парадный вход — это слишком опасно; но дом стоял в самом конце улицы, за ним начинался лес, так что прийти оттуда незамеченным было нетрудно). Она ждала, когда же мелькнет среди деревьев его комбинезон, и знала, что, едва он появится, в ту самую секунду свойства времени изменятся, и час или полтора пролетят как несколько мгновений.

И он появился, замелькал в зеленых зарослях. Глаза его уже нашли Фебу, и он шел, не в силах оторвать от нее взгляда. В ту же минуту часы в гостиной, раньше принадлежавшие матери Мортона и при ее жизни никогда не показывавшие точного времени, пробили три. Все в порядке, мир не пошатнулся.

Они спешили наверх, на ходу расстегивая одежду. Грудь ее обнажилась. Джо шел позади, тесно прижавшись к Фебе, и вел ее к гостевой спальне (они никогда не занимались любовью на супружеском ложе). Он любил так ласкать ее: уткнувшись носом ей в шею, прижимаясь к спине, сжимая свои железные объятия. Она выверялась и расстегнула ему молнию. И, как всегда, там было за что ухватиться.

— Я соскучилась, — сказала она, поглаживая его.

— Три дня прошло, — отозвался он. — Я с ума без тебя сходил.

Он сел на край кровати, притянул ее к себе на колени, развел колени, и ноги Фебы тоже разъехались. Его рука по гладила ее живот.

— Ох, детка, — сказал он, — вот что мне нужно. — Он играл с нею, входя и выходя из нее. — Какая горячая у тебя штучка, детка. Она у тебя чертовски горячая…

Ей нравилось, когда он так говорил. Когда они оказывались вместе, ей хотелось и слушать, и говорить непристойности: они были ей внове и распаляли ее.

— Я буду трахать тебя, пока ты не сойдешь с ума. Ты хочешь?

— Да.

— Скажи это.

— Я хочу, чтобы ты трахал меня… Дыхание ее прервалось.

— Говори.

— …пока…

— Да.

— …пока я не сойду ума.

Она потянулась к пряжке его ремня, но он отвел ее руки, повернул ее спиной, лицом в стеганое одеяло, задрал платье, стянул трусики, а она подалась назад:

— Дай сюда твой член.

Он оказался у нее в руках, твердый и горячий. Она при жала его к себе. Джо подождал две секунды, а потом скользнул внутрь.

3

В крохотной комнате фестивального комитета, расположенной над торговой палатой, Ларри Пауэлл смотрел на Кена Хэгенеинера, который зачитывал полный перечень всех подготовленных к выходным мероприятий, но не слышал ни слова. Он был занят мыслями о поездке домой в Монтану, куда собирался через неделю.

А внизу Эрвин Тузейкер ждал появления Дороти Баллард — она пошла выяснить, кто проводит его в здание ста рой школы, где хранилась коллекция Исторического общества. Ему нужно было немедленно проверить кое-какие данные. Дожидаясь ее возвращения, Эрвин разглядывал полоски пожелтевшей бумаги на оконных рамах, еще сохранившие блестки рождественской мишуры, и выцветшие фотографии предпоследнего мэра в обнимку с близнецами Битани. Он вдруг подумал: ненавижу этот город. Как я до сих пор этого не понимал. Ненавижу.

А снаружи, на Мейн-стрит, молодой человек по имени Сет Ланди — ему только что исполнилось семнадцать, и ни кто его еще ни разу не целовал — вдруг встал как столб по среди тротуара около «Пицца-плейс» и прислушался к звукам, какие в последний раз слышал в пасхальное воскресенье: стук крохотных молоточков, доносившийся с небес.

Он задрал голову, глядя в небо, потому что трещины обычно появлялись именно там, но синева оставалась безоблачной. Озадаченный, он изучал небо пятнадцать минут, в то время как собрание фестивального комитета наконец-то за круглилось, Эрвин принял решение обнародовать правду для как можно большей аудитории, а где-то на краю города, в доме за задернутыми шторами, Феба Кобб начала тихо всхлипывать.

— В чем дело?

— Не останавливайся.

— Ты же плачешь, детка.

— Все в порядке. Я сейчас буду в порядке. — Она обхватила его ягодицы и прижала к себе, и тут три слова, которые она так старательно держала в себе, сорвались с языка: — Я люблю тебя.

Господи, зачем она это сказала? Теперь он ее бросит. Сбежит и найдет себе другую, которая не будет говорить про любовь, когда ему всего-то и надо, что трахнуться после обе да. Помоложе, постройнее.

— Прости. Мне очень жаль, — сказала она.

— Мне тоже, — отозвался он.

Вот оно! Сейчас он кончит и сразу же уйдет.

— То, что у нас с тобой происходит, добром не кончится.

Он говорил, не останавливаясь, продолжая ее любить, и это было такое блаженство, что ей показалось, будто она чего-то не поняла Не может же он иметь в виду…

— Я тоже тебя люблю. Ох, детка, я так тебя люблю. У меня порой даже голова кругом. Все будто в тумане, пока я не попадаю сюда. Вот сюда.

Это была бы очень жестокая ложь, а он не жесток, она это знала. Значит, он говорит правду.

Господи, он ее любит, он ее любит, и пусть на их головы теперь обрушатся все на свете несчастья — ей наплевать.

Она решила повернуться, чтобы видеть его лицо. Маневр был трудный, но у него в руках ее тело делалось другим, сильным и послушным. Пришло время тех поцелуев, чей вкус она ощущала потом весь следующий день: от них горели губы и болел язык, пробирала дрожь и хотелось кричать. На этот раз между ними были еще и слова, обещания вечной верности. И дрожь рождалась в таком месте, которого нет ни в одной книге по анатомии из книжного шкафа доктора. В невидимом безымянном месте, которого никогда не коснутся ни Бог, ни болезни.

— Ох, чуть не забыл, — сказал Джо, когда они одевались, и полез в верхний карман комбинезона, — Я хочу, чтобы у тебя это было. А после сегодняшнего… это особенно важно.

Он протянул ей фотографию.

— Моя мать, брат Рощ он у нас младший, и моя сестра Норин. А это, да, это я. — На фотографии он был в форме и просто сиял от гордости. — Хорош, правда?

— Когда это сняли?

— Через неделю после конца учебки, — сказал он.

— А почему ты не остался в армии?

— Долгая история, — проговорил он, и улыбка его по гасла.