Джинни Эбнер - Королевский тигр

• Название: Королевский тигр
• Автор: Джинни Эбнер
• Издательство: Symposium
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-89091-050-7

Джинни Эбнер (р. 1918) — известная австрийская писательница, автор романов ("В черном и белом", 1964; "Звуки флейты", 1980 и др.), сборников рассказов и поэтических книг — вошла в литературу Австрии в послевоенные годы.

В этой повести тигр, как символ рока, жестокой судьбы и звериного в человеке, внезапно врывается в жизнь простых людей, разрушает обыденность их существования в клетке — "в плену и под защитой" внешних и внутренних ограничений.

---

Он ни разу не посмел туда взглянуть даже потом, когда в темноте ночей слепая сила природных инстинктов, Бог его знает как, все же достигла своей вечно одной и той же цели и случилось то, что обыкновенно случается, если мужчина и женщина в тесноте крохотной квартиренки вынуждены жить бок о бок друг с другом.

Обладать этой красавицей было сродни святотатству. И то, что он, такой вот кривоногий коротышка, мог безнаказанно осквернять эту богиню, доставляло ему непристойное наслаждение, однако даже совершая святотатство, он не осмеливался взглянуть на себя самого со стороны. Днем же он едва осмеливался заговорить с нею, и, как и раньше, оставался никудышным случайным постояльцем, снимающим койку, вором, который тайком прокрался в притвор храма, чтобы с наступлением ночи упиться мнимым торжеством над священной статуей.

И после того как все случилось, Мона Белинда прежних времен не смогла простить этого себе сегодняшней — Мицци. Медленно, как всегда слишком медленно и слишком поздно, лишь смутной догадкой, так и не поднявшейся до ее сознания, в мелкие, мечтательно-сонные заводи ее души просочилось гадливое чувство, гнилые фунтовые воды болот, кишащие гнусными тварями. И нынешняя жизнь показалась ей болотом. Медленно, неделя за неделей она вытаскивала из болотной жижи свое прошлое.

Любовь, алый риск, рдяный риск — быть поглощенной.

Супружество, униженность как мирная гавань — спасение от безмерности.

И теперь вот проституция. Ни страсти, ни рассудка не было в этой небрезгливой потребности.

И тогда она начала мстить Кутиану. Однажды он, осмелев, спросил, откуда у нее такой странный шрам, и она ответила:

— Набросился один. Я не хотела, но он был сильнее… — И ее взгляд не допускал сомнения в том, что насилие и жестокость того, более сильного, для нее и сегодня значат больше, чем ласки Кутиана.

— Хочешь прожить жизнь, как я? — спросила Анна, когда заметила, что живот Мицци круглится материнством. Мицци как будто не слышала — в последнее время ее мысли часто блуждали где-то далеко, но как бы там ни было, она не возразила, когда старая женщина сказала: — Лучше всего будет, если ты выйдешь за Кутиана.

Потом Анна призвала Кутиана к ответу. Тот начал было перечить:

— Вовсе не от меня он! Наверное, от того же, от кого у нее шрам.

— Шрам? Шрам у нее из-за того, что я, когда была в тягости, испугалась. Я загляделась и хлопнула себя ладонью по шее, вот у нее на этом месте и осталось красное родимое пятно, с самого рождения.

— Да она сама говорила, что на нее набросился один и… — В нем все клокотало, ярость подавленной ревности рвалась на волю.

— Коли не хотите жениться, можете уходить. — Анна осталась непоколебимой. Все было ложь и шантаж, но она по опыту знала, что такими средствами добьешься большего, чем прямотой и кротостью.

Лайнцкий заповедник представляет собой открытую местность, горбатый холм с лесами, лугами и лесными дорогами, пусть обнесенный каменной стеной с запирающимися на ночь воротами, но все же достаточно просторный для экскурсий и прогулок. Заблудиться здесь невозможно, на всех дорогах указатели. По воскресеньям заповедник наводнен туристами, но на неделе там полная тишина, и когда неторопливо бредешь уединенными лесными тропами, то может случиться, что вдруг, всплескивая треск ветвей, мимо промчится могучий олень. Или замедлишь шаг у края поляны — и вдруг увидишь молодую косулю с изящной короной рогов над бесконечно грациозной кроткой и гордой головкой. Косуля замирает и, втянув ноздрями воздух, отворачивает чуткую умную мордочку от грубого и шумного, дурно пахнущего чудища о двух ногах, но страха по-настоящему не испытывает, ибо знает, что здесь она под защитой. Медленно и надменно она исчезает в кустарнике, и кажется, слышишь голос из сказки: «Кто из моего копытца попьет, косулей станет…»

Но легче косуле обернуться ангелом, чем кривоногому кряжистому существу, узловато вывихнутому под тяжким грузом бытия, стать косулей, созданием столь легким и шелковисто-ускользающим.

Впрочем, урод на краю поляны и не сумел бы оценить красоту животного, он думал лишь о том, что здесь, на беду, нельзя устроить западню, потому что по лесу непрерывно кружат лесничие на велосипедах.

У Кутиана рот наполнился слюной при мысли о нашпигованном, с подливкой, жарком из косули. Он, конечно, сумел бы соорудить из проволоки какую-никакую петлю, но косуля была слишком велика. Вот маленького кабаненка можно было бы спрятать под плащом и перебросить через стену в подходящем месте, после чего с невинным видом выйти из ворот и уж потом незаметно забрать свою добычу. Конечно, тут нельзя использовать обычную проволочную петлю, нужен настоящий капкан, который убивает насмерть, потому что кабанята пронзительно визжат, а уж если кабаненок заверещит, то и все стадо бросится наутек, фырча и хрюкая, и глухое топотанье их коротких, прямых, как чурбачки, ножек услышат сторожа и прикатят на своих велосипедах раньше, чем он успеет перерезать горло пойманному зверю, припрятать дорогой капкан и дать тягу.

Неволя зверей здесь была легка, а вот свобода человека, эта сомнительная свобода беспрепятственно подыхать с голоду, была мучительна. Людей все-таки чересчур много, гораздо больше, чем зверей, которые попадаются все реже. Люди — это не редкость, во всяком случае такие, как Кутиан, — чего уж в нем редкого.

Эта мысль вновь вернула Кутиана к убожеству его жизни. Мицци начала становиться редкостью. Она больше не хотела его. Это приводило его в ярость, особенно потому, что он никогда не находил в себе мужества, чтобы применить к ней силу. Поймать бы эту дылду, с ее холодными глазами, с ее высокомерной белой плотью, да в проволочную петлю, чтоб она не могла оказать сопротивления, не то сама же и удавится… а уж тогда, вот тогда-то!..

Его глаза блестели. Дрожащими от вожделения, но послушными жестокой воле осторожными руками он расставил смертоносную ловушку в зарослях на кабаньей тропе и залег в засаде. Этот капкан он украл со склада у одного торговца железным старьем, очистил от ржавчины и починил. Для его намерений капкан вообще-то был великоват.

Но он слишком мало смыслил в браконьерстве и устройстве ловушек. Звери как будто чуяли его, или что-то их предостерегало, они прибегали издалека, топоча в подлеске, и уже, казалось, слышно было, как они фыркают, но вдруг все стихало, а затем они поворачивали и убегали прочь. В конце концов Кутиан начал опасаться, что лесничие, совершая объезд леса, прикатят сюда и в чем-нибудь его заподозрят. Такие как он всегда подозрительны людям их склада. Он решил уйти и вернуться часа через два. Но когда он вернулся, на дороге, как раз недалеко от места, где был капкан, стоял один из служащих заповедника, и потому Кутиан медленно прошел мимо. Он почувствовал, что лесничий смотрит ему вслед, а едва он с невинным видом прошел сотню шагов, как бы гуляя, блюститель обогнал его на велосипеде. Он проехал вперед до просеки, там развернулся и покатил обратно, и, проезжая, бросил на Кутиана пристальный взгляд.

Уж не нашли ли они капкан? Кутиан испугался и, обозленный, ушел из леса.

На следующий день он снова пришел на старое место, но капкана не было и в помине. То ли капкан обнаружили и забрали, то ли он все-таки плохо запомнил место. А может быть, здесь, где-нибудь в чаще, прячется сторож, чтобы схватить его с поличным. Кутиан вытащил бумажный стаканчик и, притворившись, будто собирает землянику, обшарил все вокруг. Но с каждым разом, как ему снова казалось, что он наконец нашел то место, он чувствовал все более сильные сомнения в своей способности ориентироваться, и в конце концов сдался. Капкана, который он так ловко украл и так умело привел в порядок, нигде не было.

Наверное, кто-то другой с помощью его капкана скоро разживется жирным куском к обеду. При этой мысли Кутиан страшно озлобился, но никакого продолжения она пока не получила.

Мальчику исполнилось пять лет, и сообразно своим малым силенкам он пока что не уходил далеко от дома в своих разведывательных походах. Зоопарк он тогда еще для себя не открыл. С некоторых пор бабушка всегда брала его с собой на холм, где могла присматривать за ним, не покидая своего места за прилавком.

Однако в тот день он из чистого упрямства воспользовался благоприятной возможностью убежать домой. Ему с самого начала хотелось остаться дома и изводить мать непрерывным плаксивым нытьем, пока она не согласится поиграть с ним. Мать болела, что в последнее время бывало часто. Болела — это значило, что она в странной апатии лежала на кровати и не реагировала ни на ругань, ни на уговоры бабки. Когда она находилась в таком состоянии, отец делался для нее мишенью, прыгунчиком-дергунчиком, приводимым в движение нехитрым механизмом, вроде тех жестяных фигурок, что можно видеть в тире. Изредка она безмолвно била по мишени взглядом своих круглых глаз, и та, как заколдованная, застывала на месте, опрокидывалась, принималась бормотать что-то невразумительное или даже проливала слезы от пьяной чувствительности, а потом, издав последний замирающий скрежет, умолкала. Недаром мать часто называла отца «жестяным болваном из тира». Добившись таким способом, чтобы ее оставили в покое, она опять впадала в апатию. Ее взгляд скользил прочь от Кутиана, в лице появлялось что-то зыбкое и расплывчатое, и она погружалась в себя. Кутиан в ответ на это снова принимался греметь пустыми бутылками, громко ругался и бросал на нее вызывающие взгляды. Если она не обращала на него внимания, он вопрошал тоном повелителя: что она, с ума сошла? Что она, за дурака его держит? Все сплошь вопросы, после которых, в сущности, должен стоять восклицательный знак, но, поскольку мужество в последний момент ему изменяло, после вопросов все-таки наскоро ставился смиренно-умеренный знак вопроса. Если бы все шло по воле Кутиана, он наорал бы на нее, может быть, даже избил. Но не по воле Кутиана все шло. И все в доме это знали.