Маргарет Миллар - Кто-то в моей могиле

• Название: Кто-то в моей могиле
• Автор: Маргарет Миллар
• Издательство: Радуга
• Жанр: Детектив
• Год: 1993
• ISBN: 5-05-004148-1

В сборник вошли лучшие образцы творчества американского мастера психологического детектива Маргарет Миллар (р. 1915). Супруга Росса Макдональда — корифея крутого детектива, она нашла свою неповторимую тональность и считается одним из лидеров современного криминального романа США.

---

— Расскажи, как это произошло.

— Я не все могу вспомнить. Много тогда выпил, купил бутылку вина — ночь была холодная. Кудряш не пил: он хотел встретиться с сестрой, а она терпеть не могла пьянство. Когда он вернулся из дома сестры, то сказал, что позвонил Аде и она сейчас должна принести деньги. Я ждал за будкой стрелочника. Ничего не мог разглядеть в этой чертовой темноте, но слышал, как приехала и через несколько минут уехала машина Ады. Я подошел к Камилле. Он сказал, что Ада передумала и денег у нас нет. Я сказал, что он врет. Камилла вынул из кармана нож и раскрыл его. Он грозился убить меня, если я не уйду. Я попытался вырвать у него нож, неожиданно он упал — и прямо на него. И все. Он был мертв в одну секунду. Раз, и все.

Пината не во всем поверил рассказанному, однако был уверен, суд присяжных эта история могла бы убедить в том, что Филдинг действовал в рамках самозащиты. Многое говорило за то, что дело просто не дошло бы до суда. Кроме заявления Филдинга, никаких улик против него не существовало, и вряд ли он стал бы так откровенничать с полицией. Кроме того, окружному прокурору явно не улыбалось снова открывать, да еще без серьезных оснований, закрытое за четыре года до этого дня дело.

— Я услышал, что кто-то идет в нашу сторону, — продолжал Филдинг, — испугался и побежал по тропинке. Очнулся я уже в кабине грузовика, ехавшего куда-то к югу. Я продолжал уходить все дальше и дальше от этого места. Когда я добрался до Альбукерке, я рассказал индейцам, с которыми жил Камилла, что он умер в Лос-Анджелесе. Я боялся, они решат, что он пропал, и заявят в полицию. Они мне поверили. Им в любом случае было совершенно наплевать на него. Камилла не был для них особенно тяжелой потерей, как, впрочем, и для всего остального мира. Грязный, никчемный мексиканец.

Он внимательно посмотрел на Аду и снова улыбнулся, как человек, наслаждающийся шуткой, которую не могли оценить другие — она была слишком утонченной и предназначалась для избранных.

— Правда, Ада?

— Я не знаю, — сказала она без каких-либо эмоций и покачала головой.

— Да ладно тебе, Ада. Расскажи присутствующим. Ты знала Камиллу куда лучше, чем я. Ты ведь говорила, он видит мир как поэт. Но со временем ты научилась разбираться во всем этом куда лучше. Расскажи же им, какой мерзкий, никудышный кусок…

— Хватит, Стэн! Не надо.

— Тогда говори.

— Ладно, какая, вообще, разница? — устало согласилась она. — Он был… он был никудышным человеком.

— Он был ленивой, тупой мексиканской свиньей, несмотря на все твои попытки научить его хоть чему-то. Верно?

— Я… да.

— Тогда повтори.

— Камилла… Камилла был ленивой, грязной мексиканской свиньей.

— Выпьем за это. — Филдинг сошел с каминной плиты и двинулся через всю комнату к графину с виски. — А как насчет тебя, Пината? Ты ведь тоже мексиканская свинья? Выпей же за еще одну свинью, которая оказалась не столь удачлива в своих играх!

Пината почувствовал, как кровь хлынула ему в лицо. «Мексиканская свинья, скоро очередь твоя, грязью смажь свой длинный нож… — Старое оскорбление отозвалось острой болью, как в детстве. — …ты для полюса негож». Чувство гнева, охватившее Пинату, было направлено вовсе не против Филдинга. Он вдруг понял, что этот человек, несмотря на всю свою агрессивность и грубость, страдает, может быть, впервые в жизни от нравственной боли, такой же острой, как та настоящая боль, от которой умерла миссис Розарио. Пината никак не мог понять, в чем причина этой боли, так же как понимал, не будучи специалистом, только внешнюю причину смерти миссис Розарио.

— Тебе лучше больше не пить, Филдинг.

— А, проповедничек, снова завелся! Да? Налей-ка, Дэйзи, детка, мне стаканчик. Будь хорошей девочкой.

Дэйзи чуть не плакала, в глазах у нее стояли слезы:

— Хорошо, папа.

— Ты ведь всегда была хорошей деткой и любила своего папочку. Правда, Дэйзи, детка?

— Правда.

— Тогда поспеши. Меня мучит жажда.

— Сейчас.

Она налила ему полстакана виски и отвернулась, словно для того, чтобы не видеть, как он пьет, не чувствовать эту страшную зависимость, от которой он не мог избавиться.

— Что будет с моим отцом? — спросила она Пинату. — Что они ему сделают?

— Я думаю, ничего, — голос Пинаты звучал куда нежнее, чем того требовали обстоятельства.

— Сначала им понадобится меня найти, Дэйзи, детка, — заметил Филдинг. — А это будет непросто. Я и раньше исчезал без следа, и теперь сумею. Можно сказать, за эти годы у меня появился подлинный талант. Этот бойскаут, — он нацелил на Пинату указательный палец, — может петь своим дружкам из полиции сколько влезет. Бесполезно. Против меня нет улик, кроме тех, что я ношу внутри себя. А к ним, что ж, к ним я уже привык.

Он легко и нежно погладил Дэйзи по волосам.

— Я справлюсь. Не волнуйся за меня, Дэйзи, детка. Я буду то тут, то там. Как-нибудь даже черкну тебе пару строк.

— Не уходи так, так быстро, так…

— Ну, ну. Ты слишком большая девочка, тебе уже нельзя плакать.

— Ну, пожалуйста, не уходи, — просила Дэйзи.

Но она знала, он сейчас уйдет, а она снова начнет его разыскивать, будет узнавать его лицо среди чужих лиц, видеть в пролетающих мимо автомобилях, за закрывающимися дверями лифтов.

Она попыталась обнять его. Он быстро сказал: «До свидания, Дэйзи» — и рванулся к двери.

— Папа…

— Не называй меня больше папой. Кончено.

— Подожди, Филдинг, — сказал Пината. — Не для протокола. Что такого сказал или сделал тебе Камилла, что ты пришел в такую ярость и убил его?

Филдинг не ответил. Он обернулся и посмотрел на бывшую жену ненавидящим взглядом. Затем вышел. Дверь закрылась за ним со стуком, похожим на последний удар молотка, которым забивают гвозди в крышку гроба.

— Почему? — спрашивала Дэйзи. — Почему?

Ее тихий печальный шепот, казалось, бился во всех углах комнаты в поисках ответа.

— Почему это должно было случиться, мама?

Напряженная и молчаливая, миссис Филдинг сидела подобно снежной статуе, ожидающей первых смертоносных лучей солнца.

— Ты обязана мне ответить, мама!

— Да, конечно.

— Прямо сейчас!

— Хорошо.

Со вздохом облегчения миссис Филдинг встала. Она что-то незаметно достала из кармана и теперь держала в руке. Это был конверт, пожелтевший от времени, обтрепавшийся на сгибах — видимо, его сотни раз доставали из карманов, ящиков письменных столов, укромных уголков, сумок, а потом прятали обратно.

— Оно пришло тебе, Дэйзи, много лет назад. Я никогда не думала, что мне придется его отдать.

— Почему ты спрятала его от меня?

— Твой отец объяснил это достаточно ясно.

— Значит, ты его читала?

— Читала? — переспросила миссис Филдинг голосом, полным смертельной усталости. — Сотни, тысячи раз… Я сбилась со счета…

Дэйзи взяла конверт. Дрожащей рукой, незнакомым почерком на нем было написано ее имя и старый адрес на Лаурел-стрит. На почтовом штемпеле стояло: Сан-Феличе, 1 декабря 1955 года.

Пината смотрел, как она разворачивает письмо, в голове снова зазвучала злая дразнилка детских лет: «Мексиканская свинья, скоро очередь твоя…» В сердце вдруг затеплилась надежда, что его детям не придется услышать и запомнить эти слова. Их детям: его и Дэйзи.

20. Дорогая Дэйзи!

Я не видел тебя уже много лет. Может быть, мне уже слишком поздно возвращаться в твою жизнь. Но я ничего не могу поделать. Моя кровь течет в твоих жилах. Когда я умру, частичка меня будет продолжать жить, сначала в тебе, потом в твоих детях, потом в детях твоих детей. Эта мысль скрашивала мою ужасную жизнь, уменьшала те муки, которые мне приходилось испытывать.

Возможно, это письмо до тебя никогда не дойдет. Если так случится, я знаю причину. Твоя мать поклялась страшной клятвой никогда не дать нам встретиться, потому что она стыдится меня. С самого начала она стыдилась не только меня, но и себя. Даже когда она говорила о любви, в ее голосе звучала горечь, как будто какой-то физический недостаток стал причиной нашей любви и она ничего не смогла поделать, словно виной всему была слабость тела, порицаемая ее духом. Но любовь была, Дэйзи. Ты — доказательство существования нашей любви.

Воспоминания душат меня. Я едва могу дышать. Как бы я хотел, чтобы были воспоминания только о хорошем, чтобы я, как тысячи других людей, мог блаженствовать в кругу семьи и счастливо вспоминать о прошлом. Увы, этого не произошло. Я один, в окружении чужих людей, в странном месте. Я пишу эти строки, а постояльцы отеля удивленно разглядывают меня, словно задаваясь вопросом, что делает этот бродяга в принадлежащем им вестибюле, где ему не место, зачем он пишет письмо дочери, которая никогда ему не принадлежала. Твоя мать сдержала клятву, Дэйзи. Мы все еще не вместе, ты и я. Она скрыла свой позор, поскольку не могла нести его печать на своем челе, так как можем, должны и несем ее мы, слабые и униженные.