Борис Корнилов - Стихотворения. Поэмы

• Название: Стихотворения. Поэмы
• Автор: Борис Корнилов
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Поэзия
• Год: 1986

Борис Корнилов (1907–1938) — талантливый, самобытный советский поэт. Родители его были сельскими учителями, деды-прадеды — крестьянствовали. Он рано начал писать стихи, в восемнадцать лет опубликовал первое свое стихотворение в нижегородской комсомольской газете и вскоре уехал в Ленинград. Там оказался в литературной группе «Смена», стал активно печататься.

В тридцатые годы один за другим выходят сборники стихов молодого поэта. Огромную популярность завоевала «Песня о встречном», большой успех имели поэмы «Триполье», «Моя Африка».

В стихах Корнилова ощущается не только бурный темперамент автора, но и дыхание времени, когда советская поэзия создавала «лирический эквивалент социализма».

Был в творчестве Бориса Корнилова эпический размах, было и сильное лирическое начало, и все это вместе создавало ощущение неповторимого поэтического голоса. Поэт прожил короткую жизнь, но многие его произведения выдержали испытание временем и вошли в золотой фонд советской поэзии.

---

<1927>

Лесной дом

От резных ворот
Через отчий сад
И поля, где пасутся закаты,
Я пошел вперед,
Не взглянув назад —
На соломой покрытые хаты.

А когда ушел,
Знать, попутал бес, —
Ничего не вижу я,
   кроме,
Что за лесом дол,
А за долом лес
И в лесу притаился домик.

Тих
   и невелик,
Словно птичий шаг,
Он запрятал себя, беспокоясь.
Ив
   и повилик
Вышитый кушак
Для соснового домика — пояс.

Есть хозяйка в нем, —
Будто с девьих плеч
Сарафан на березу надели…
Помнит хмурый дом:
Семь веселых встреч
Проходило в лесу на неделе.

Но за часом — час,
А за днем еще
(И у времени много прыти)
Старый день угас
   и румянец щек,
Умирая, на памяти вытер.

Только тихий дом
Мне в стихи залез.
Ничего не пишу я,
   кроме,
Что за лесом — дол,
А за долом — лес
И в лесу — удивительный домик.

<1927>

«Айда, голубарь…»

Айда, голубарь,
пошевеливай, трогай,
Бродяга, — мой конь вороной!
Все люди —
   как люди,
      поедут дорогой,
А мы пронесем стороной.
Чтобы мать не любить
   и красавицу тоже,
Мы, нашу судьбу не кляня,
Себя понесем,
   словно нету дороже
На свете меня и коня.
Зеленые звезды,
   любимое небо!
Озера, леса, хутора!
Не я ли у вас
   будто был и не был
Вчера и позавчера.
Не я ли прошел —
не берег, не лелеял?
Не я ли махнул рукой
На то, что зари не нашел алее?
На то, что девчат не нашел милее?
И волости — вот такой?
А нынче почудилось:
   конь, бездорожье,
Бревенчатый дом на реку, —
И нет ничего,
   и не сыщешь дороже
Такому, как я, — дураку…

Ночь комбата

Знакомые дни отцвели,
Опали в дыму под Варшавой,
И нынче твои костыли
Гремят по панели шершавой.

Но часто — неделю подряд,
Для памяти не старея,
С тобою, товарищ комбат,
По-дружески говорят
Угрюмые батареи.

Товарищ и сумрачный друг,
Пожалуй, ты мне не ровесник,
А ночь молодая вокруг
Поет задушевные песни.

Взошла высоко на карниз,
Издавна мила и знакома,
Опять завела, как горнист,
О первом приказе наркома.

И снова горячая дрожь,
Хоть пулей навеки испорчен,
Но ты портупею берешь
И Красного Знамени орден.

И ночью готов на парад,
От радости плакать не смея.
Безногий товарищ комбат,
Почетный красноармеец,
Ты видишь:

Проходят войска
К размытым и черным окопам,
И пуля поет у виска
На Волге и под Перекопом.

Земляк и приятель погиб.
Ты видишь ночною порою
Худые его сапоги,
Штаны с незашитой дырою.

Но ты, уцелев, на парад
Готов, улыбаться не смея,
Безногий товарищ комбат,
Почетный красноармеец.

А ночь у окна напролет
Высокую ноту берет,
Трубит у заснувшего дома
Про восемнадцатый год,
О первом приказе наркома.

1927

Ожидание

Грудь слезами выпачкав,
Снова к вербе, к омуту
Ты уйдешь на цыпочках,
Покидая комнату.

Только хлопнут двери там,
Где кончалась комната, —
Ходит ветер берегом
К омуту от омута.

И приносит вести он,
И уйдет назад, —
На лице невестином
Полыхнет закат.

Руки сломит надвое,
Плача и любя,
Волны встанут, падая,
Прямо на тебя…

Криками совиными
В ельники игольчатые…
Только за овинами
Дрогнут колокольчики.

Никого в овинах нет, —
Может, тройка дикая
На поляну вымахнет,
Звякая и гикая.

Кручами и срывами,
А над нею вóроны —
Пристяжные гривами
Машут в обе стороны.

Тропками забытыми
На лугах и насыпях
Коренник копытами
Рвет поляну наспех.

Недолга у девушек
И тоска и жалоба.
Где она? Где уже?
Сам жених пожаловал.

Постели ему постель
Без худого словушка, —
Сбоку ходит коростель,
В головах — соловушка.

Убаюкай, успокой,
С новою тревогой
Тихо ласковой рукой
Голову потрогай.

Высоко заря горит,
Скоро утро будет,
Ветер ходит, говорит
И тебя разбудит.

Никого в долинах нет,
И путями новыми
Вороной не вымахнет,
Стукая подковами.

Не дрожали у реки
Кони, колокольчики,
Где шумят березники,
Ельники игольчатые.

Не любили, не могли, —
Нива колосистая, —
Милый водит корабли,
Песенку насвистывая.

На веселый хоровод
У реки, у хутора
Милый больше не придет,
Уходя под утро.

Не твои картузы
И сапожки лаковые,
Не в последние разы
Глазыньки заплаканные.

1927

Старина

Скажи, умиляясь, про них,
Про ангелов маленьких, набожно,
Приди, старину сохранив,
Старушка седая, бабушка…
   Мне тяжко…
Грохочет проспект,
Всю душу и думки все вымуча.
Приди и скажи нараспев
Про страшного Змея-Горыныча,
Фата и девический стыд,
И ночка, весенняя ночь моя…

Опять полонянка не спит.
Не девка, а ягода сочная,
Старинный у дедов закон, —
Какая от этого выгода?
Все девки растут под замком.
И нет им потайного выхода.
   Эг-гей!
   Да моя старина, —
Тяжелая участь подарена, —
Встают на Руси терема,
И топают кони татарина.

   Мне душно,
   Окно отвори,
Старушка родимая, бабушка,
Приди, шепелявь, говори,
Что ты по-бывалому набожна,
Что нынче и честь нипочем,
И вера упала, как яблоко.

Ты дочку английским ключом
Замкнула надежно и наглухо.
Упрямый у дедов закон, —
Какая от этого выгода?
Все девки растут под замком,
И нет им потайного выхода…

Но вот под хрипенье и дрожь
Твоя надвигается очередь.
Ты, бабушка, скоро умрешь,
Скорее, чем бойкие дочери.
И песня иначе горда,
И дни прогрохочут, не зная вас,
Полон,
   Золотая орда,
Былины про Ваську Буслаева.

1927

На Керженце

Мы идем.
И рука в руке,
И шумит молодая смородина.
Мы на Керженце, на реке,
Где моя непонятная родина,
Где растут вековые леса,
Где гуляют и лось, и лиса
И на каждой лесной версте,
У любого кержачьего скита
Русь, распятая на кресте,
На старинном,
На медном прибита.
Девки черные молятся здесь,
Старики умирают за делом
И не любят, что тракторы есть —
Жеребцы с металлическим телом.
Эта русская старина,
Вся замшённая, как стена,
Где водою сморена смородина.
Где реке незабвенность дана, —
Там корежит медведя она,
Желтобородая родина,
Там медведя корежит медведь.

   Замолчи!
   Нам про это не петь.

1927