Исай Калашников - Последнее отступление

• Название: Последнее отступление
• Автор: Исай Калашников
• Издательство: «Советская Россия»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1965

Волны революции докатились до глухого сибирского села, взломали уклад «семейщины» — поселенцев-староверов, расшатали власть пастырей духовных. Но трудно врастает в жизнь новое. Уставщики и кулаки в селе, богатые буряты-скотоводы в улусе, меньшевики, эсеры, анархисты в городе плетут нити заговора, собирают враждебные Советам силы. Назревает гроза.

Захар Кравцов, один из главных героев романа, сторонится «советчиков», линия жизни у него такая: «царей с трона пусть сковыривают политики, а мужик пусть землю пашет и не оглядывается, кто власть за себя забрал. Мужику все равно».

Иначе думает его сын Артемка. Попав в самую гущу событий, он становится бойцом революции, закаленным в схватках с врагами. Революция временно отступает, гибнут многие ее храбрые и стойкие защитники. Но белогвардейцы не чувствуют себя победителями, ни штыком, ни плетью не утвердить им свою власть, когда люди поняли вкус свободы, когда даже такие, как Захар Кравцов, протягивают руки к оружию.

---

Клим ушел и приходил после этого редко, говорил мало и все больше о пустяках. Рассердился, кажется. Ну и пусть.

А через несколько дней Захар и с Павлом Сидоровичем чуть было не поссорился. Высказал ему все, что думал:

— Ты парня моего грамоте обучил — спасибо. А вот забивать ему голову разными штучками не надо. Нам они ни к чему.

— Какие штучки? Не понимаю.

— Ну что тут непонятного? Парень сейчас мягкий, как теплый воск, кого хочешь, того вылепишь. Можно честного пахаря, можно каторжника. Я бы хотел, чтобы он походил на меня и жизнь у него была такая же.

— Вот теперь понятно. — Павел Сидорович долго постукивал пальцами по столу, и Захар уже подумал было, что здорово обидел учителя — не хочет разговаривать, но Павел Сидорович совсем не сердитым голосом спросил: — Значит, ты хочешь, чтобы у него судьба была, как твоя?

— Конечно. Твоей во всяком разе я не пожелаю.

— А есть ли разница?

Захару стало весело.

— Чудак ты, Павел Сидорович!

Учитель тоже улыбнулся, но очень скупо.

— Чудак, говоришь? Скажи, пожалуйста, что ты получил в наследство от своего отца?

— Надел, что ли? Не обижаюсь. Выделил мне батька дом, значит, коня дал, коровенку — что еще? Ну, сапоги хорошие, остальное по мелочам, чашки-ложки…

— Хорошо… Как бы это тебе сказать? Каждый из нас смертен… Проживешь ты свое, что оставишь сыну?

— Откуда мне знать?

— Примерно. Два-три дома? Пять-десять лошадей?

— Не-ет! С неба мне это свалится? Останется ему дом, конь, конечно, и корова…

— Сапоги, — подсказал Павел Сидорович.

— Сапоги истрепались…

— Не богато, ведь, а, Захар Кузьмич?

— Что уж есть. Богатство — оно вроде тени, ходит рядом, но попробуй ухвати!

— Я вот о чем. Ты своей судьбой как будто доволен, с моей ее равнять не желаешь. Ничего я не имею — это правильно. А у тебя своего, твоим трудом нажитого, сколько? Что получил, то и отдашь.

— Погоди, — Захар растерянно заморгал, — погоди. Хреновина какая-то! Всю жизнь работаю, баба работает…

Он стал перебирать в памяти все покупки. Конь, батькой выделенный, издох. Купили. Плуг купили. Одежонку брали, ситчики-сатинчики разные. Железо на телегу. Больше что-то и не припоминается. Куда что уходит? Чудеса!

Павел Сидорович молча сидел у стола, подперев рукой квадратный подбородок. Вот ведь черт вреднучий, куда копнул! И помалкивает, а ты думай, как и куда твоя жизнь уходит. А что придумаешь? Сам он небось тоже не знает. Сколько лет тут продержали. Убегал не один раз, ловили и побитого привозили обратно. Колченогим через то стал — подстрелили. Теперь, кажись, можно ехать — живет. А там, в Расее, дочка, сказывает, есть, Артемке ровня. Приметил, какая жизнь у других, а что своя кувырком идет, не видит.

— Был слух: политикам слобода вышла. Домой не собираешься? — спросил Захар.

— Вышла-то вышла, — нахмурился Павел Сидорович. — Только боком. Все осталось, как было. Пока что.

— Сызнова начнете?

— Не сызнова, доведем до конца начатое.

— А чего добьетесь?

— Между прочим, и того, чтобы нашим детям осталось чуть больше, чем досталось нам.

— Без стрельбы, без убийства не обойтись ведь…

— А что делать, Захар Кузьмич? Есть маленькое насекомое клещ. Впивается скотина в шею и сосет кровь. Не стряхнешь, не сшибешь его — убить надо. Или пусть сосет?

— Не знаю я, ничего не знаю! — сердито засопел Захар.

От этих разговоров голова идет кругом. А тут еще бабье… Соберутся вечером к Варваре и шепчутся, шепчутся о приметах да знаменьях, предвещающих и кровь, и мор, и светопреставление. То огненные буквы на небе видели, то курица петухом закричала…

Однажды прибежал Клим. Полушубок нараспашку, рваная шапка на одном ухе.

— В волости был. Слушок есть, сковырнули временных. Будет, кажись, и на нашей улице праздник. Побегу мужиков порадую.

Захар осуждающе покачал головой. Веселится, дурья голова, праздника дожидается. Как раз дождешься. Заместо праздника зададут баню, почище той, что задали в пятом году мастеровым Верхнеудинска.

«Мужику надо работать!» — твердил про себя Захар. Сам он начал понемногу втягиваться в хозяйство. Кормил скотину, убирал навоз, поправлял заборы. Острым взглядом примечал большие и малые порухи в хозяйстве. Туговато придется. Не скоро будет все налажено, не скоро. Подолгу стоял на задах, вглядываясь в бугристую засугробленную даль. Там — поля. Они, бог даст, не подведут. А перемены, о которых судачат, — туман. Подует ветерок, и ничего не останется. Но пока туман держится, человеку в нем не мудрено заблудиться…

Надумал Захар податься в тайгу, охотой на белку себя побаловать, отдохнуть от разговоров. Поживет в зимовьишке недельки две-три, глядишь, все развиднеется.

3

Вечером, когда Артемка помогал батьке снаряжаться на охоту, пришел товарищ, Федька, сын Савостьяна. Он высыпал на стол орехи из кармана, сел на лавку, небрежно кивнул головой:

— Щелкайте.

Первый драчун в деревне, Федька и старого и малого считал своей ровней. Ему ничего не стоило посмеяться над седобородыми дедами, надавать подзатыльников ребятишкам. Но если у Федьки заводились гроши, он щедро угощал стариков самогоном, а ребятишкам покупал леденцов. Поэтому-то старики не таили на него обиду, ребята, получив затрещину, не жаловались родителям, Федьке многое сходило с рук.

С отцом лишь не было у него дружбы. Когда Федька был поменьше, Савостьян чуть ли не каждый день дубасил его ременным чембуром, стараясь выбить своевольство. Но не успевали зажить на спине рубцы от чембура, он опять брался за свое.

— Всыпали нашим ерманцы? — спросил Федька у Захара.

— Не тебе, парень, про это дело рассусоливать, — хмуро отозвался Захар.

— А чего мне не рассусоливать? — Федька выплюнул на пол скорлупу от орехов. — Нам с Артемкой тожа скоро придется на войну идти. Вот и охота узнать, по какому месту ерманцы бьют больнее, чтобы остерегаться.

— Сначала подштанниками запаситесь, вояки.

Артемка умылся, расчесал свой чуб перед осколком зеркала, вмазанным в печь над очагом.

— Ты куда налопатился? — спросил Захар. — Смотри, не шляйся долго-то. Утром рано подыматься…

— Ладно, — Артемка прошел за печь. Над деревянным корытом-сельницей мать трясла сито, готовясь заводить квашню, чтобы напечь Захару на дорогу свежих колачей.

— Мама, дай мне коврижку хлеба, — неловко улыбаясь, попросил он.

— На посиделки? — Варвара вздохнула. Хлеба немного, беречь надо, чего доброго, не хватит до нового. Придется бегать с мешком по соседям. А это известно какое дело: кто бы дал, да у самого нету, а у кого есть — не шибко раздобрится. Но отказать сыну не могла. Сама когда-то была такая же. Тоже таскала калачи на вечерки. Испокон веков заведено это. Как зима, так и собирается молодежь на посиделки. Попеть, поплясать, словом перемолвиться… А кто даром разрешит проводить у себя посиделки? Молодежь — она ведь суматошная, спать до полуночи не даст, грязи на ногах полную избу натащит. Вот и идут с родительскими калачами за пазухой. Калачи обычно но просят, а потихоньку от родителей берут сами. Но Артем-ка стеснительный, на воровство у него рука не подымается. Уж за одно это не откажешь.

Варвара вздохнула еще раз.

— Казенка[2] отперта, на верхней полке возьмешь. Да гляди, кабы батька не приметил. Обворчится. Совсем переменился за последнее время. Сердитый стал.

По пути на вечерку Федька зазвал Артемку к себе. Семья Савостьяна ужинала. На столе стояла большая миска со щами. В тишине постукивали деревянные ложки.

— Хлеб да соль! — произнес Артемка обычное в таких случаях приветствие.

— Кушать с нами, — нелюбезно ответил Савостьян и тут же набросился на Федьку: — Явился? Бродишь по дворам, домой залучить нет никакой возможности.

Он встал из-за стола, одернул холщовую рубаху, стряхнул с рыжей бороды крошки хлеба. Не спеша стер пот с рябого лица. В детстве Савостьян переболел жестокой оспой, лицо стало похожим на дыню, поклеванную курами.

— Садись жри, да пойдем орехи из закромов выгребать, — сказал Савостьян, посмотрел на Артемку, добавил: — Садись и ты. Ужинайте.

— Спасибо. Я только что поел.

— А-а-а… Как батька здоровьем? Хорошо? Ну и слава богу. Здоровье на базаре не купишь. Ты, Федька, веселей ложкой работай, ждать мне тебя некогда.

— Без меня будто не обойдетесь? И так с утра до ночи работаешь, как конь слепой. Баргут, поди, уж храпака задает? Пусть он поработает.

— Ты на Баргута не кивай. Он в работниках живет, а делает в десять раз больше, чем ты. Тебе бы только жрать да гулять! Разговорчивый стал за последнее время, замечаю. Спина, видно, зачесалась.

Савостьян оделся и вышел.

Федька тотчас бросил ложку, достал из-под кровати сапоги. Весело поблескивая озорными глазами, он сказал Артемке: