Филипп-Поль де Сегюр - История похода в Россию. Мемуары генерал-адъютанта

• Название: История похода в Россию. Мемуары генерал-адъютанта
• Автор: Филипп-Поль де Сегюр
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-8159-1283-0

Впервые за почти двести лет российский читатель имеет возможность познакомиться с полным текстом мемуаров графа де Сегюра «История Наполеона и Великой армии в 1812 году». Вышедший во Франции в 1824-м, этот труд генерал-адъютанта французского императора выдержал множество изданий и считается одним из самых пронзительных в ряду рассказов очевидцев тех событий. Именно этими воспоминаниями пользовался Л. Н. Толстой, когда описывал Бородинское сражение в «Войне и мире».

В России эти мемуары выходили в начале XX века со значительными сокращениями и несколько раз переиздавались — всё в том же усеченном виде. «Захаров» представляет первое полное издание легендарной книги.

---

Приказ был доставлен в тот момент, когда Багратион, оттесненный от Минска, не имел иного пути отступления, кроме длинной и узкой насыпной дороги. Даву написал Жерому, требуя быстро теснить русских в это дефиле, выходы из которого он собирался занять. Багратион никогда бы оттуда не вырвался. Но король Вестфалии, раздраженный упреками в нерешительности, не мог допустить, чтобы подчиненный командовал им; он покинул армию, никого не оставив вместо себя и даже не сообщив об этом. Ему позволили уехать в Вестфалию без охраны, что он и сделал.

Тем временем Даву ждал Багратиона в Глуске. Поскольку Вестфальская армия не теснила русского генерала, тот мог пойти окольным путем на юг, чтобы достичь Бобруйска, пересечь Березину и двигаться в направлении Быхова. Однако если бы Вестфальская армия теснила русских более энергично вплоть до Быхова, когда те встретили Даву в районе Могилева, то Багратиону, зажатому между вестфальцами, Даву, Борисфеном и Березиной, пришлось бы сражаться или сдаваться.

Отклонившись далеко от намеченного маршрута, Багратион решил идти на Могилев. Здесь он вновь встретил Даву, который пересек Березину там же, где когда-то это сделал Карл XII.

Но маршал не ждал русского князя на дороге в Могилев. Он думал, что тот уже на левом берегу Борисфена. Их взаимные ошибки обернулись в пользу русских. В это время у Багратиона было 35 тысяч солдат, у Даву 12 тысяч. Последний выбрал для сражения возвышенность, окаймленную двумя лесами. Русские приняли бой и атаковали, уверенные в победе.

Московиты говорят, что в разгар боя их вдруг охватила паника от мысли, что перед ними — сам Наполеон; они думали, что он может быть одновременно везде — таково магическое воздействие гения! Его слава удивительным образом заполнила весь мир и превратила его в вездесущее и сверхъестественное существо!

Русские атаковали страстно и упорно, но без особой изобретательности. Багратион был отброшен, и ему вновь пришлось возвращаться по своим следам. Наконец он пересек Борисфен у Нового Быхова и оказался во внутренних областях России, чтобы соединиться с Барклаем у Смоленска.

Наполеон считал ниже своего достоинства объяснять успех русских способностями их генерала; он приписал его беспомощности своих военачальников. Он уже понял, что должен присутствовать везде, но это было невозможно.

Его операции стали столь обширными, что, вынужденный оставаться в центре, он не мог установить правильные связи со своими генералами. Усталые, как и он, слишком независимые друг от друга и слишком обособленные, но в то же время излишне зависимые от него, они были мало склонны к риску и пассивно ждали его приказов.

Его влияние ослабело, поскольку было рассеяно сверх меры. Нужно было иметь слишком большую душу, чтобы вдохновлять столь большое тело; его великой души на это уже не хватало.

Шестнадцатого июля вся армия пришла в движение, однако Наполеон всё еще оставался в Вильне. Он приказал укрепить город и объявил набор рекрутов в литовские полки. Он назначил Маре губернатором Литвы; тот должен был стать центром административных, политических и даже военных коммуникаций между ним, Европой и генералами, командовавшими армейскими корпусами, которые не шли вместе с ним в Москву.

Мнимое бездействие Наполеона в Вильне продолжалось двадцать дней. Некоторые думали, что, оказавшись в центре своих операций вместе с сильным резервом, он ждал развития событий и готов был направить силы в сторону Даву, Мюрата или Макдональда; другие думали, что необходимость устройства Литвы и европейская политика удерживают его в Вильне; или он не видел препятствий, достойных себя (такой взгляд ему льстил, хотя он себя не обманывал). Спешное отступление русских из Литвы ослепило его, и это видно по его бюллетеню:

«Вот она, Российская империя, столь грозная на расстоянии! Это пустыня, по которой разбросано население, и его здесь совершенно недостаточно. Они будут побеждены той самой обширностью территории, которая должна их защищать. Они варвары. У них почти нет оружия. У них нет готовых рекрутов. Александру потребуется больше времени для того, чтобы их собрать, чем для того, чтобы дойти до Москвы. Это правда, что с момента перехода через Неман нас встречают ливни и зной, но эти беды — не столько препятствие нашему наступлению, сколько помеха русскому бегству. Они побеждены без боя одной лишь своей слабостью, воспоминанием о наших победах и угрызениями совести, диктующей необходимость восстановления Литвы, которой они овладели не по праву мира или войны, но предательством».

К названным причинам задержки Наполеона в Вильне, возможно, слишком длительной, его ближайшие соратники добавляли еще одну. Они говорили между собой, что его великий гений, всё более активный и отважный, более не подчиняется его конституции.

Они были встревожены тем, что он теперь с трудом переносит испепеляющую жару, и делились грустными предчувствиями, наблюдая его заметную склонность к полноте, в которой находили верный признак преждевременной телесной слабости.

Некоторые объясняли ее привычкой часто принимать ванны. Они не знали, что он делает это не ради наслаждения, но лишь облегчает свое болезненное состояние; политические соображения требовали, чтобы серьезный недуг не стал достоянием гласности и не вызывал нежелательных чувств у его врагов.

Таково неизбежное и печальное влияние самых тривиальных причин на судьбы наций. Вскоре мы увидим, как в решительный момент, когда самые глубокие планы, которые должны были обеспечить успех самого смелого и, возможно, самого полезного с европейской точки зрения предприятия, требовали развития, природа парализовала его гений на равнинах Москвы-реки. Больших батальонов России было мало, чтобы защитить ее, однако неожиданный приступ лихорадки стал ее спасением.

Будет справедливо и правильно вернуться к данному наблюдению, когда, рисуя картину битвы на Москве-реке, я буду повторять жалобы и упреки самых преданных друзей и постоянных поклонников этого великого человека. Большинство из них, равно как и тех, кто описывал эту битву, не знали о физических страданиях императора, который, находясь в самом угнетенном состоянии, скрывал его причины. Эти рассказчики увидели вину там, где в действительности было несчастье.

Кроме того, в восьмистах лье от дома, после стольких трудов и жертв, когда победа ускользнула из рук и стала видна пугающая перспектива, естественно было ожидать суровых суждений; и судьи сами страдали слишком сильно, чтобы остаться беспристрастными.

Что касается меня, то я не стану скрывать того, что видел; я убежден, что сказать правду — лучший способ воздать должное великому человеку, который так часто извлекал поразительные преимущества из каждого происшествия, в том числе своих неудач, человека, который вознесся на такую большую высоту, что потомство вряд ли сможет увидеть тень столь блестящей славы.

Глава VII

Между тем Наполеон оценивал реальное положение дел: его приказы выполняются, армия едина, а будущая битва требует его присутствия. Он выехал из Вильны 16 июля в половине двенадцатого ночи; 17 июля он остановился в Свенцянах, когда жара была самой угнетающей; 18-го он был в Глубоком и разместился в монастыре, откуда увидел, что деревня больше похожа на скопище лачуг дикарей, чем на европейское селение.

В армии только что было распространено обращение русских к французским солдатам. Последние увидели в нем нечто правдивое, но сила суровой правды была ослаблена нелепым приглашением в пустыню.

Наполеон читал и гневался; в первом порыве возбуждения он продиктовал ответ, но порвал бумагу; продиктовал второй вариант, но его постигла та же участь; наконец, он продиктовал третью версию, которой остался удовлетворен. Это было обращение за подписью французского гренадера. Так он диктовал даже самые обычные письма; он постоянно принижал своих министров и Бертье до уровня простых секретарей; его мозг был по-прежнему активен, но плоть деградировала; их единство начало нарушаться, и это была одна из причин наших несчастий.

Среди этих трудов он узнал, что Барклай 18 июля покинул свой лагерь в Дриссе и идет в направлении Минска. Это движение открыло ему глаза. Отпор, который Себастиани получил в районе Двины, а также дожди и плохое состояние дорог помогли ему понять (хотя, возможно, слишком поздно), что занятие Витебска было срочной задачей, имевшей решающее значение; что этот город занимает очень важное положение; именно с этой позиции он повернет армию противника в нужном направлении, отрежет ее от южных провинций и сокрушит врага превосходящими силами. Наполеон заключил, что если Барклай опередит его и первым займет эту столицу, то, несомненно, станет защищать город; именно там, возможно, следует ожидать столь желанной победы, которая ускользнула от него на берегах Вилии. Он немедленно направил все свои корпуса на Бешенковичи; туда он вызвал Мюрата и Нея, которые были в районе Полоцка, где он оставил Удино. Сам он проследовал от Глубокого (где он был вместе с гвардией, Итальянской армией и тремя дивизиями Даву) в Камень.