Георг фон Вальвиц - Мистер Смит и рай земной. Изобретение благосостояния

• Название: Мистер Смит и рай земной. Изобретение благосостояния
• Автор: Георг фон Вальвиц
• Жанр: Образовательная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-91103-230-2

Что такое благосостояние? Как возник капитализм? Зачем платить налоги? Как в современном мире работает принцип распределения? Отвечая на эти и другие вопросы, финансист Георг фон Вальвиц пишет новую историю развития экономических идей, начиная с Адама Смита и заканчивая Occupy Wall Street. Остроумно и легко он объясняет то, что мы привыкли считать очень сложным. Останавливаясь на ключевых фигурах и событиях двухсот лет существования экономики в современном понимании этого слова, в каждой главе он проводит параллели с современностью: идеи Смита, Руссо, Милля, Бакунина, Маркса и Кейнса в книге перекликаются с кризисами в Греции и Исландии, экономической моделью Китая и протестными акциями последних лет.

---

С таким пониманием благосостояния Вольтер находился в радостном и открытом антагонизме с двумя большими группами хранителей добродетели своего времени. На одной стороне находились христианские традиционалисты, которые в принципе не обращали внимания на мировое богатство и ожидали истинного блага лишь в потустороннем мире. На другой стороне были буржуазные моралисты кальвинистского толка, которые – например, в Женеве или Нидерландах – хотя и имели склонность к зарабатыванию денег, но отвергали роскошь. Их излюбленным примером была Римская республика, закат которой совершенно явно был вызван всеобщей изнеженностью и отказом от строгих обычаев отцов-основателей. В своей поэме Le Mondain («Светский человек») Вольтер, напротив, констатирует:

Ce temps profane est tout fait pour mes mœurs.
J’aime le luxe, et même la mollesse,
Tous les plaisirs, les arts de toute espèce,
La propreté, le goût, les ornements:
Tout honnête homme a de tels sentiments[8].

Он считал изобилие матерью искусств и ничего хорошего не находил в природном состоянии, которому многие в то время романтично присягали. Он предполагал у людей в первобытном состоянии лишь нехватку личной гигиены и дурные манеры. «Им недостаёт ремесла и благосостояния: разве это добродетель? Это чистое невежество». Разумеется, и это стихотворение вскоре было запрещено.

В вольтеровской картине мира коммерсанты, инвесторы, спекулянты (или как уж там назывались люди, которые обращались с более-менее ликвидным совокупным основным капиталом) умножали благосостояние всего народа тем, что они в рамках закона преследовали свои экономические интересы и строили корабли, создавали фабрики и занимались торговлей. Роскошь богатых давала заработок ремесленникам и слугам. Свобода индивидуумов беспрепятственно заниматься торговлей без вмешательства церкви и без препон, чинимых привилегиями аристократов, была тем, что в итоге и двигало общество вперёд. Свобода богатеть вела к росту общего благосостояния и в конечном счёте к подъёму культуры, расцвету искусств и телесной гигиены. Материальное благосостояние и индивидуальная свобода были двумя сторонами одной и той же монеты, они обусловливали друг друга и вместе создавали основу культурного прогресса, целью которого была сладость, la douceur, цивилизации.

Вольтер так и не сочинил книгу по политэкономии, поскольку он вообще был не особенно систематичным человеком, но его политическое мышление со времён его пребывания в Англии всегда содержало в себе экономический мотив. Благодаря ему этот образ общества и человека надежно обосновался в совокупности идей Просвещения. Больше, чем кто-либо другой, он внёс свой вклад в то, чтобы заменить в головах людей рай небесный – земным благосостоянием. С его подачи экономика стала организующим принципом общества. Она стала тем средством, с помощью которого мечты о сытой жизни (новое для людей желание) могли воплотиться в жизнь. Объединив экономику и политику, Вольтер распахнул ворота в буржуазную эпоху. С тех пор как Просвещение предоставило экономике центральное место, благосостояние смогло расти и стать символом европейской цивилизации.

Теория и практика обнищания

У всех свои страсти[9].

Вергилий. Эклога II, 65

Воззрениям Вольтера уже добрых 250 лет, и их, вообще-то, очень легко понять. Если устранить привилегии и господство произвола, а на их место поставить разум и науку, позволить коммерсантам мирно и уверенно вести хозяйство, поставить толковых над нерадивыми – и страна расцветёт в благосостоянии. И действительно, соединение экономики и политики произвело индустриальную революцию, которая после длительного периода нищеты заметно улучшила всеобщее благосостояние. Так разумно сегодня звучит то, что тогда было революционным. Но барокко глубоко застряло у нас в костях, глубже, чем готов воспринимать рассудок, и кое-кто по-прежнему тоскует по привилегиям высшего общества. Никто, достигнув прочного положения, не хочет конкуренции и свободного соревнования. Ведь они означают лишь увеличение нагрузки и уменьшение выгоды, ничего хорошего.

Крупные кризисы в Европе, США и Японии после смены тысячелетия, отмеченные ещё и гордым сознанием того, что конец истории уже близок, во многом связаны с подавленными частными интересами и являются в известной мере воплощением идей барокко. В каждой стране проблема выглядит по-своему, но всюду имеет один и тот же эффект. Привилегии возникают совершенно естественно, и если они однажды установились, если немногие избранные привыкли жить за счёт многих, всякое изменение стоит больших усилий – как революция. Привилегии быстро становятся частью культуры, укореняются в образе жизни и становятся частью системы ожиданий, ибо мало что так инертно и устойчиво, как вера в свою избранность. Государство, которое не хочет стать жертвой непотизма, должно иметь сильные и централизованные институции, чтобы защищаться от дурного кумовства. Но при всей силе оно должно быть открытым, прозрачным и хорошо контролируемым, чтобы самому не стать источником привилегий. В подобном равновесии, которое постоянно приходится находить заново, пребывает не так уж много обществ.

Как бы то ни было, Просвещение положило конец не привилегиям, а разве что только напудренным парикам. В любой стране, в любом обществе возникают те незаслуженные льготы, которые Вольтер клеймил позором. Сегодня, уже не в эпоху Просвещения, этот механизм функционирует, пожалуй, следующим образом: маленькие группы людей, которым надо многого добиться и которые хорошо знают друг друга, охотно объединяются, когда речь идёт о том, чтобы ещё увеличить свою долю в общем пироге. Если их не так много, добыча делится на меньшее количество охотников и участие каждого по отдельности окупается. Например, представим себе весьма обозримое число фирм в индустрии частного долевого собственного капитала, которые предпочли бы платить меньше налогов. Для крупных игроков это может означать экономию порядка сотен миллионов долларов, и для каждого из них соответствующее изменение закона окупилось бы, даже если бы ему пришлось в одиночку оплачивать лоббирование. Тем более для группы в целом это окупается всегда.

К такому проекту охотно примыкают и адвокаты этих фирм, чуя возможность получить гонорар в виде участия в инвестициях частного долевого собственного капитала (который предполагается освободить от налогов). Так некоторые имеют огромный интерес в небольшом изменении закона, по которому выплаты руководству частного долевого собственного капитала больше не облагаются налогом как доход. Тема довольно тёмная, так что дело остаётся закрытым для широкой публичности, и находится достаточно симпатизирующих депутатов, которые очень скоро доводят намерение до состояния закона. На свет такая конструкция попадает, только если какой-нибудь неосторожный член этого общества высунется из окна слишком далеко, как, например, республиканский кандидат в президенты 2012 года, Митт Ромни, налоговая ставка которого в 14 % утаивалась от слишком большой части работающего населения.

Чем больше группы, тем труднее поставить их участников в один ряд. Высшая школа – вот фундамент для создания профсоюзов. Организовать массу людей непросто, потому что нет такого гольф-клуба, в котором весь состав имел бы общее прошлое и мог доверительно договориться о совместных действиях. И прибыль приходится делить между бо́льшим количеством голодных ртов, что для каждого по отдельности может не превысить суммы карманных расходов. Каждый член рискует потерять рабочее место и тем самым основу пропитания семьи, а на другой чаше весов при этом может оказаться разве что весьма скромное повышение заработка. Многие рабочие на стадии основания профсоюзного движения быстро понимали, что их личный доход находится в не очень хорошей позиции по отношению к риску, и вожди протеста (которым надо было выиграть очень много) в XIX веке по существу были заняты тем, что обещали райские кущи и, если требовалось, насильно не допускали штрейкбрехеров к работе. Каждому по отдельности надо было так или иначе разъяснять его интерес.

Но когда привилегии уже достигнуты, инсайдеры прилагают усилия к тому, чтобы как можно меньше людей имели к ним доступ. Делиться доходом всегда нежелательно, так что там, где удалось добиться частных интересов, возникает естественная склонность к эксклюзивности. Профсоюзы добиваются и заключения договора по зарплате, и трудовых прав, которые защищают тех, кто уже имеет работу, от тех, кто хочет её иметь. Врачи держатся за право получения места жительства, которое защищает их от конкуренции. Крестьяне получают премии за сокращение обрабатываемых площадей, даже если они, помимо прочего, получают дотации, чтобы именно на этих площадях возделывать определённые сельскохозяйственные культуры для получения альтернативных источников энергии – а сходные схемы в других отраслях они бы наверняка сочли странными.