Виктория Торопова - Сергей Дурылин: Самостояние

• Название: Сергей Дурылин: Самостояние
• Автор: Виктория Торопова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03702-1

Перед читателями — первая биография крупного учёного — литературоведа, театроведа и историка театра, этнографа и археолога, поэта и прозаика, религиозного мыслителя, автора бесценной биографии художника М. В. Нестерова в ЖЗЛ, интереснейших исследований о Гоголе, Лермонтове, Пушкине, А. Островском, Ермоловой, Гёте, книги мемуаров «В своём углу» (называем только часть опубликованных работ).

Яркий представитель Серебряного века русской культуры, он до недавнего времени оставался в тени известных его современников, хотя был в гуще интеллектуальной жизни века революционных потрясений и войн, которые отразились и на его судьбе. Проза и поэзия Дурылина, некоторые научные труды много десятилетий пролежали в архиве и только в наши дни приходят к читателю. В своём загородном доме в Болшеве (сейчас здесь находится мемориальный музей) Сергий Дурылин духовно окормлял многих приезжавших к нему выдающихся деятелей культуры уже советского времени.

Автор книги В. Н. Торопова, лауреат литературной премии имени С. Н. Дурылина, дружила с Ириной Алексеевной Комиссаровой-Дурылиной — духовной дочерью и гражданской женой Дурылина, которую тот называл своим «ангелом-хранителем». Рассказы Ирины Алексеевны, её записки составили бесценный материал, который тоже, наряду с архивными документами, помог автору в создании жизнеописания этого незаурядного человека.

знак информационной продукции 16 +

---

Это был третий поворот его судьбы. Начался период бесприютности в душе и в быту.

«Со смертью мамы я потерял самую оправдывающую нужность своего существования»[153], — напишет он Тане. Не в силах справиться с отчаянием, растерянностью Дурылин уже 14 ноября едет в Оптину к отцу Анатолию за поддержкой. Рядом с отцом Анатолием, от его улыбки, света глаз душа утешилась. Но через два месяца измученный тоской и угрызениями совести за когда-то нанесённые маме обиды опять приехал проситься в монастырь. Отец Анатолий ласково поговорил с ним, напоил чаем, но сказал: «Носи монастырь в сердце своём, а время покажет, в какой монастырь тебе идти…»

Любовь к матери у Сергея Николаевича переросла в неизбывную тоску по ней. «Как мне страшно и беспомощно, гибельно без матери!» Он её часто вспоминал и до конца жизни мучился теми болями, которые причинил матери. Через четверть века после её кончины он запишет: «Её мечтой было, что я окончу гимназию, окончу университет, буду учёный, профессор, получу казённую квартиру (ах, как отравили ей жизнь „рвавшие и метавшие“ хозяйки захолустных квартир!) — и она получит на старости покой. <…> И я разрушил эту её мечту! Я уходил месяц за месяцем от всего, дорогого ей, этого мирка тишины, книг, стихов и молитвы, и однажды, обуян честнейшим и бестолковейшим народничеством <…> заявил в гимназии, что не могу больше продолжать там ученье. <…> Она перенесла этот удар мужественно. Она меня почти не упрекала. Я тотчас, разумеется, принялся зарабатывать деньги, чем мог, — уроками, первым литературным трудом. Но всё это мало её утешало. Не деньги мои ей были нужны, а моё будущее, то, которое прочила она мне, и разумно прочила, сообразуясь с моим характером и истинными склонностями, полнее и ярче сказавшимися в поздние годы. Но её ждал другой удар. <…> Она узнала хорошо, что такое обыски, аресты, что такое „передачи“ в тюрьму, что такое невольные беседы с вежливыми чинами охранного отделения. <…> Она никогда не „обращала“ меня в веру отцов. Она не упрекала ни в каком неверье. Она только молилась тайно и просила. И выпросила мне то зёрнышко веры, которое пусть не дало и не даст ростка зелёного и высокого, но и не умрёт в душе, пока не умрёт сама душа»[154].

ЛИК РОССИИ. ВЕЛИКАЯ ВОЙНА

Первого августа 1914-го началась война с Германией. В армию Дурылина не взяли из-за близорукости. Он провожает своего друга Костю Толстова, который идёт добровольцем во флот. Тане Сидоровой он пишет: «Россия сейчас вселенски чиста, свята и права, Германия — вселенски грешна и гибельна. Я счастлив, что дожил до этого. Какое горе, если б я увлёкся когда-либо германизацией христианства, совершаемой Штейнером».

В это время он разделяет иллюзии многих, им кажется, что «рождается Россия, та Россия, о которой пророчествовали Тютчев и Достоевский, молились св. Сергий и Серафим, мыслили Хомяков и Вл. Соловьёв …». Но в то же время Дурылин понимает, что для спасения у России есть только один путь: «все народы обняв любовию своей»[155], «научить их единомысленному исповеданию веры. До этого ещё бесконечно далёк путь России, но она исполнит своё призвание лишь при условии, если не свернёт с этого пути, если, уставая, падая и вновь вставая, будет непоколебимо идти по нему. Первое же и главнейшее условие для этого — ей самой любить больше жизни своей и хранить <…> своё православие, быть православной Россией»[156]. Государство и народ должны стремиться к победе не только превосходством своей военной силы, но и превосходством духа. Об этом Дурылин говорит в лекции «Лик России. Великая война и русское призвание», которую он читает в Рыбинске, Костроме, Твери, Москве… В понятии родины Дурылин различает Россию и Русь. «Святая Русь — это Россия в храме, на молитве, перед образом <…> с упованием о Христе в сердце <…> с устремлением своей воли к его воле: „да будет воля Твоя“». В то время когда Россия в годы лихолетья «в отчаянии льнёт к газетному листу, к военной телеграмме Верховного главнокомандующего, к слуху, сообщающему, сколько изготовлено шрапнели, Русь льнёт к молитве, к незримому Китежу, к зримой Оптиной пустыни, — к Богу»[157].

Объявление о лекции С. Н. Дурылина на тему «Лик России». 2 ноября 1914 г. Фрагмент

Патриотические чувства в стране были накалены. Временами перехлёстывали через край. Антинемецкие настроения выливались в погромы. Толпы возбуждённых людей громили магазины, типографии, фабрики, конторы, принадлежавшие владельцам с «немецкими» фамилиями. Пострадала семья Всеволода Владимировича Разевига — Воли, как называл его Дурылин. В их квартиру «толпа вломилась»[158], пропало многое, но уцелели бумаги и письма Дурылина, которые хранились в доме Разевигов. «Сейчас только от меня ушёл Воля, — пишет он Тане Сидоровой (Буткевич). — Какой он целомудренно-прекрасный, строгий, чистый и закрытый от всех и всего, к нему прикасающихся. Он цельный, как никто. Я помню, как давно, семь лет назад, я был тяжко болен, и он каждый день заходил ко мне из гимназии и подолгу сидел у моей кровати. Мало говорил, но много любил. И часто я думаю, глядя и тогда, и теперь на него: как надо мало говорить и как много любить! „возвышенная стыдливость страданья“[159] по слову Тютчева — это нечто доступное лишь немногим, и Воле сильно доступно»[160]. Воля — очень близкий друг, духовный единомышленник. Они подолгу беседуют о бытии, о мире «надздешнем и высшем», о том, что «вместить не могут жизни берега»[161] и о бессмертии души. Дурылин посвятил ему несколько своих работ и стихотворение «Плачет ветер у тонких черешен». Считая, что жёсткая воля отца и жизненные обстоятельства не дали Разевигу возможности раскрыть свои таланты, Дурылин напишет о нём с щемящей грустью: «Красным деревом истопили печку»[162]. Прирождённый философ, глубокий мыслитель, тонкий знаток искусства, он мог бы стать крупным учёным (блестяще окончил университет, и профессор Г. И. Челпанов оставлял его на кафедре), но вынужден был зарабатывать себе на жизнь и уехал работать учителем в Серпухов.

На закрытом заседании РФО в апреле 1915-го Дурылин прочитал доклад «Град Софии. Святая София и Царьград в русском народном религиозном сознании», который написал на Страстной и Пасху в городе Николаевск-Уральский у Г. В. Постникова — друга своего брата Георгия. Реакция слушателей на доклад была бурная. Споры вызвала сама позиция Дурылина, который видел Русь наследницей религиозной идеи Византии, Москву — Третьим Римом, главой всех православных народов. Доклад он начал словами Достоевского: «Константинополь рано ли, поздно ли — должен быть наш». Дурылину возражали Вяч. Иванов — очень резко, С. Н. Булгаков, граф Д. А. Олсуфьев[163], «свирепо обрушился» на него Г. А. Рачинский. В. А. Кожевников и М. А. Новосёлов нарочито аплодировали. Поддержала М. К. Морозова, которой понравилось то, что говорил Дурылин о Святой Руси. Е. Н. Трубецкой предложил опубликовать доклад, и он был в том же году издан И. Д. Сытиным отдельной книгой с посвящением Г. В. Постникову. Сообщение о докладе Дурылина с изложением основных мыслей было опубликовано в газете «Раннее утро» 9 апреля 1915 года.

В Николаевске-Уральском Дурылин оказался не случайно. Георгий Васильевич Постников, кадровый офицер, проходил там военную службу, готовил солдат для отправки на фронт. В письме сообщает, что «людей с 0,5 зрения», которых раньше признавали негодными к военной службе, теперь по новому предписанию принимают на нестроевые должности. Он предлагает Дурылину приехать к нему, так как «полковник сказал, что посадит Вас в батальонной канцелярии писарем»[164]. Вероятно, эта поездка помогла Дурылину избежать службы в действующей армии. Из-за плохого зрения его убили бы в первом же бою. Кроме того, после своей «революционной» деятельности и тяжёлых переживаний от крушения светлых надежд Дурылин стал убеждённым противником всяких насильственных действий и не мог в них участвовать.

Побывав зимой 1915 года в Оптиной пустыни, где всегда утишалась душа его, Дурылин вернулся к обычным занятиям: доклады, лекции, литературные труды, педагогика. На квартире М. А. Новосёлова в Обыденском переулке несколько вечеров он читает курс лекций по истории археологии Кремля, устраивает для слушателей посещение соборов. Слушать его приходили С. Н. Булгаков, В. А. Кожевников. Интерес к истории Кремля и его святыням у Дурылина проявился с детства: как только научился читать, он штудировал путеводитель по Кремлю. В записках «Москва» (1928) Дурылин приводит забавный эпизод: «Помню, в 1909 году пришлось показывать собор Василия Блаженного одному профессору Оксфордского университета. Разговор у нас с ним шёл то по-немецки, то по-французски. Я был в затруднении, как объяснить протестанту-европейцу этот греко-православный праздник[165], которого нет ни у протестантов, ни у католиков. Сторож соборный, следовавший за нами и принимавший мои объяснения англичанину за незаконное присвоение собственных его неотъемлемых прав, решительно выдвинулся вперёд, взял англичанина за рукав и, указав на иконостас Покровского придела, молвил громко и внушительно: „Мусье, се шапель сен Вазил, где молился царь Жан Терибль“. Услышав „Жан Терибль“ [Иван Грозный], англичанин сочувственно закивал головой, и сторож не без язвинки заметил мне: „Они поняли. Я им объяснил-с“».