Виктория Торопова - Сергей Дурылин: Самостояние

• Название: Сергей Дурылин: Самостояние
• Автор: Виктория Торопова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03702-1

Перед читателями — первая биография крупного учёного — литературоведа, театроведа и историка театра, этнографа и археолога, поэта и прозаика, религиозного мыслителя, автора бесценной биографии художника М. В. Нестерова в ЖЗЛ, интереснейших исследований о Гоголе, Лермонтове, Пушкине, А. Островском, Ермоловой, Гёте, книги мемуаров «В своём углу» (называем только часть опубликованных работ).

Яркий представитель Серебряного века русской культуры, он до недавнего времени оставался в тени известных его современников, хотя был в гуще интеллектуальной жизни века революционных потрясений и войн, которые отразились и на его судьбе. Проза и поэзия Дурылина, некоторые научные труды много десятилетий пролежали в архиве и только в наши дни приходят к читателю. В своём загородном доме в Болшеве (сейчас здесь находится мемориальный музей) Сергий Дурылин духовно окормлял многих приезжавших к нему выдающихся деятелей культуры уже советского времени.

Автор книги В. Н. Торопова, лауреат литературной премии имени С. Н. Дурылина, дружила с Ириной Алексеевной Комиссаровой-Дурылиной — духовной дочерью и гражданской женой Дурылина, которую тот называл своим «ангелом-хранителем». Рассказы Ирины Алексеевны, её записки составили бесценный материал, который тоже, наряду с архивными документами, помог автору в создании жизнеописания этого незаурядного человека.

знак информационной продукции 16 +

---

И переживает первую встречу с ним и старую любовь. «Оно меня и тогда поразило, и теперь радует поэзией блаженного единства: звук входит в свет, свет — в звук, материальное — в духовное, духовное в материальное, нет граней и межей». Последние две строчки в 1907 году были для него «символом всего, что укрыто за явным, обычайным покровом жизни»[466].

Сергей Николаевич собирал на протяжении всей жизни и бережно хранил, как он выразился, «ворохи материалов» без надежды найти им применение в научной работе. Но со временем часть этих «ворохов» приобретала форму монографии, статьи и выходила в свет. Он накопил архивные материалы по широкому спектру интересующих его тем, творчеству писателей и деятелей искусств, собрал редчайшую библиотеку, в том числе редких книг, автографов, составил огромную картотеку, фототеку. Его папкотека насчитывала несколько сот толстых папок материалов по темам, персоналиям, театрам, спектаклям. В частности, он собрал архивы В. М. Гаршина, К. Н. Леонтьева, П. П. Перцова, М. В. Нестерова, М. Н. Ермоловой и др. Приобрёл и систематизировал письма Розанова Перцову и другим лицам (всего более 230 писем). Составил папку документов, связанных с Григорием Распутиным, его деятельностью и отношением к нему в обществе. По справедливому замечанию Е. Д. Турчаниновой, все его знакомые артисты могли найти себя на полках с папками.

Ученики, студенты, аспиранты, коллеги часто просили Дурылина помочь им консультацией, советом, поделиться материалом. И он никогда не отказывал. Доктор искусствоведческих наук, бывший аспирант Дурылина Юрий Арсеньевич Дмитриев вспоминал, как однажды он привёл к Сергею Николаевичу, даже не предупредив его, группу студентов. И Дурылин «перед этими студентами, которых совсем не знал, разложил свои сокровища — там были и письма Лермонтова, и письма Гоголя, и письма Блока <…> и охотно согласился, чтобы они переписали какие-то необходимые им сведения и сообщили эти сведения в своей дипломной или курсовой работе»[467].

Когда известный искусствовед, академик Владимир Семёнович Кеменов в период своей работы над книгой «Историческая живопись Сурикова» обратился к Дурылину за справкой, что за событие изображено на картине Сурикова, исполненной в 1877–1878 годах в храме Христа Спасителя и к какой эпохе оно относится, Дурылин делает подробный анализ сюжета, архитектуры, интерьера, одежд, головных уборов, обуви изображённых лиц, сравнивает детали с мозаиками в Италии и ранней Византии, с миниатюрой Евангелия X века на Афоне и другими редкими источниками. И приходит к выводу, что Суриков изобразил событие из истории не русской, а Вселенской церкви IV–VIII веков[468]. Для солиста Большого театра П. М. Норцова, который в 1946 году готовился к исполнению романса на стихотворение Я. Полонского «Зимний путь», Дурылин подготовил подробнейшую справку о поэте и его стихах[469]. Н. А. Обухова в начале 1954 года присылает Дурылину первые главы задуманной книги воспоминаний на «редактуру» и ждёт его исправлений, замечаний на дальнейшее «писание»[470].

В 1945 году Борис Пастернак, обращаясь к Дурылину с просьбой быть редактором и написать предисловие к книге его переводов Шекспира, а также статью о его стихах для «Литературной газеты» и объясняя, почему отзыв Дурылина будет для него «торжество и праздник», пишет: «Кто, кроме тебя, может с такой силой и правом судить о тексте в его собственном самостоятельном качестве, с его поэтической стороны и театральной. <…> Даже если ты выругаешь меня, столько интересного ты скажешь сверх расставленья баллов»[471]. Статью «Земной простор» Дурылин написал, но газета (которую Пастернак считал «полицейскими ведомостями») не взялась её печатать. Над Пастернаком начали сгущаться тучи, и то, что написал о нём Дурылин, газете было не нужно. А написал он среди прочего: «Никто никогда не мог продиктовать Пастернаку ни строчки — ни люди, ни события, ни идеи — всегда его стихи были свободным „вздохом-выдохом“ глубокого лирического волнения, охватившего всё существо поэта»[472].

О начале работы над романом «Доктор Живаго» Пастернак известил Дурылина письмом 27 января 1946 года: «…в числе немногих, для кого я в данные дни пишу свою вещь, я пишу её для тебя». Первую часть романа Пастернак послал Дурылину в 1949 году, как и раньше посылал ему рукописи своих стихов, статей. Дурылин отозвался тепло: «Я давно не читал ничего, что так волновало и радовало бы, как эта книга. <…> Дух времени, воздух эпохи в нём правдиво верен былой действительности. <…> Буду ждать второй части»[473]. Пастернак воспринял этот отзыв как «благословение» на продолжение романа. Но Дурылину не довелось дожить до его завершения (Пастернак закончил роман в 1955 году).

Отдавая себе отчёт в подспудности трудов о Леонтьеве, Розанове, Лескове, славянофилах (И. С. Аксакове, И. В. Киреевском, Ю. Ф. Самарине, А. С. Хомякове), Дурылин продолжает работать над ними, собирать о них материалы и систематизировать их. Покупает у Петра Петровича Перцова письма к нему В. В. Розанова, заплатив за них гораздо больше, чем предложило госучреждение. Заказывает ему воспоминания о Вл. Соловьёве и покупает их, так как Перцов живёт в нужде — пенсию ему не платят. Не только побуждает, но и всячески стимулирует Перцова писать, дописывать, переписывать и править его философское сочинение «Космономия»[474], ведя с ним в письмах «философский диалог» и отдавая в перепечатку написанные и выправленные главы.

«Я очень люблю Перцова, — записывает Дурылин. — Он напоминает В. В-ча [Розанова]: такой же маленький, с бородёнкой рыженькой, седенький, прокуренный, и руки трясутся. Он читал о раннем символизме. <…> Прочёл два доклада, и так как не „научный сотрудник“, то ничего не заплатили. А есть нечего. Из имущества — только архив, где письма всего „русского символизма“ и 700 — Василия Васильевича [Розанова]! Но и это никому не нужно: за всё в Румянц[евском] Музее дают 200 р. — по гривеннику за письмо! Подал в КУБУ[475] просьбу о пенсии. Требуют на рассмотрение его „Историю искусств“ (рукопись). Он беспомощен. Недолго и ему докуривать свою папироску. Да и на табак — нету»[476].

Дурылин придумывает благовидный предлог дать Перцову деньги, не обидев при этом: покупает у него часть книг, а также платит за якобы покупаемые книги, но сами книги оставляет у Перцова. По возможности старается протолкнуть в печать статьи Перцова, к хлопотам о назначении учёному пенсии подключает «нужных» людей. Поддерживает его морально. Помня слова отца Алексия Мечёва: «Никто не один, с нами Бог, мы только этого не чувствуем», Сергей Николаевич пишет Петру Петровичу в ответ на его жалобу об одиночестве: «Пока я жив, не хочу, чтобы Вы думали, что Вы — в пустоте. Мы с Вами последние из тех, кто жил мыслью и мечтою, идущей ещё от Хомякова и Киреевского, — и пока мы оба любим друг друга (а это есть и это будет) — ни Вы, старый друг, ни я, младший Ваш сверстник, не можем, не должны говорить, что „я — один в пустыне“. Да, в пустыне, но не один, а вдвоём — и даже втроём (я не отделяю себя от Ирины, а мои друзья — её друзья), а там, где трое собраны вместе любовью, Вы знаете. Кто обещал быть „посреди их“. <…>Мурка Вам кланяется». (Нарисована голова кошки Дурылина[477].)

Оказывать помощь, поддерживать людей в трудную минуту — это была органическая потребность Сергея Николаевича и Ирины Алексеевны, неотъемлемая часть их существования. В голодные военные годы они обеспечивали продуктами своего огорода многие семьи. Кому помогали, не афишировали. Теперь стало известно, что среди подопечных были Нестеровы, Нерсесовы, Перцов, Тютчевы и др. Ирина Алексеевна с рюкзаком за спиной и сумками наперевес регулярно отправлялась развозить продукты. В обязанности её отца Алексея Осиповича входила доставка подопечным молока от коровы Милуши. Жившей в страшной бедности М. К. Морозовой Дурылин выплачивал ежемесячную пенсию из своих денег. В 1944 году отправляют продуктовую посылку Александре Саввишне Мамонтовой в Воронежскую область, где она была в эвакуации. Приходилось Сергею Николаевичу отстаивать интересы Мурановского и Абрамцевского музеев.

А. П. Галкин в письме Дурылину с фронта просит прислать ему тёплые носки, приписав, что «посылку принимают до 5 кг». И носки, и посылка ему были высланы. А когда после ранения Галкина хотели отправить на лечение в Иркутск, что было бы для него смерти подобно, Сергей Николаевич и Ирина Алексеевна выхлопотали ему разрешение остаться в болшевском госпитале. «Надо было иметь достаточно духовного мужества, чтобы всё это сделать», — замечает Галкин в своей книге «Память сердца».

В письме сыну из усманьской ссылки (от 4 сентября 1951 года) С. И. Фудель пишет, что выйти из душевной болезни ему помогло письмо Сергея Николаевича. Болезнь была вызвана теми же обстоятельствами, что и у Дурылина в Томске: на работу Сергея Иосифовича не брали, даже ночным сторожем, страдал он от безденежья, холода, отсутствия сносного жилья. Он настоятельно рекомендует сыну побывать у Сергея Николаевича в Болшеве: «Знакомство с ним расширяет горизонт внутренней жизни, толкает на то, чтобы с такой же страстью и любовью погружаться в область своего знания»[478]. В августе того же года, рассказывая Дурылину о своём одиночестве и душевной тяжести, делает приписку: «…но как-то во сне Вы перекрестили мою голову, и мне стало легче»[479].