Георгий Гребенщиков - Былина о Микуле Буяновиче

• Название: Былина о Микуле Буяновиче
• Автор: Георгий Гребенщиков
• Издательство: Ариаварта-Пресс
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2003

Роман сибиряка Георгия Дмитриевича Гребенщикова (1882–1964) «Былина о Микуле Буяновиче» стоит особняком в творчестве писателя. Он был написан в эмиграции в первой половине 1920-х годов и сразу же покорил своей глубиной наших соотечественников за рубежом. В огне революции, в страданиях гибнущей нации засияла русская христианская душа.

К Гребенщикову пришла литературная слава именно благодаря его «Былине». Этот роман был переведен практически на все европейские языки, а имя писателя сразу попало в крупные энциклопедии, издающиеся на Западе. В эмигрантской прессе даже раздавались голоса о выдвижении Гребенщикова на Нобелевскую премию, но они остались неуслышанными. Современная Россия возвращает утерянное сокровище на родину.

Роман печатается по парижскому изданию 1924 года.

---

Расставляя стулья, мягким тенорком напевал с беспечностью ребенка:

— Иисусе, сыне Божий! Сыне Божий, помилуй нас!

Внезапно остановил взгляд на царском портрете и, заметив пыль на нем, бросил веник, встал на стул и полою зипуна стал осторожно вытирать портрет. А сам продолжал напевать, все полнее вдохновляясь своим пением:

— А ай, слава тебе Боже наш, слава тебе-е.

И не заметил, как вошла, остановилась в дверях, с озлоблением посмотрела на него Анисья.

— Что ж ты, дурака валяешь? Обедня отошла, а он и в комнатах еще не вымел.

Одетая в теплый зимний салоп, в пуховую большую шаль, она взмахнула большой лисьей муфтой:

— Смотри, какую пылищу поднял! Мети скорей — сейчас люди ко мне придут! — и пошла в спальню, продолжая кричать, — Вот окаянный человек какой!

Яша соскочил со стула и, мечась по комнате, незлобиво передразнил:

«Окаянный, окаянный…» Называется, из церкви пришла.

Анисься же, выступив из спальни с полускинутою шубой, еще громче закричала:

— А чего же у тебя дверь была не заперта! Эдак ты опять воров запустишь!..

— Ну — вот: воров!.. Посмеют к тебе воры заглянуть.

— Бу-бу-бу… Бу-бу-бу. Бубнит чего-ето, шмель лысоголовый… Ну, иди, скорее, ставь самовар. Да сбегай к Стратилатовне — пусть ко мне придет.

— Ну, а Стратилатовну позвать — за ней и Васька Слесарь притащится… А там и Митька Калюшкин, а там и все опять…

Анисья налетела коршуном на Яшу:

— Ну, а твое какое дело? Какое твое дело? Я тут хозяйка али ты?

Но Яша все-таки ворчал:

— Воров боишься, а сама зовешь их. А я за все отвечай…

Анисья вдруг хорошим смехом засмеялась.

— Ну, и отвечай! Что же ты даром в царство небесное попасть хочешь? А раз мне в царство небесное нет теперь ходу, я хоть погуляю, как мне хочется… Ну, иди!.. Сейчас должна просвирня придти, — и она добавила, сурово усмехнувшись:

— И Матвей Бочкарев придет сегодня.

Яша даже рот раскрыл от изумления.

— Бочка-арь?.. Ой, Господи Иисусе!.. Ну, на што ты этого-то пускаешь?.. Ведь грех, грех!

— Грех, как орех: раскусил да в рот, — со смехом сказала Анисья, выпроваживая Яшу за двери.

Потом прибрала скатерть, навела порядок, прибрала на столах по-своему, остановилась перед зеркалом.

— У-у, рожа как раскраснелась!.. Ну-ка, Мотька! Я тебя сегодня раззадорю, окаянный! Сегодня я не буду такой дурой, как в прошлый раз…

Любуясь собой в зеркало, подбоченясь и подтанцовывая, прошла мимо зеркала взад и вперед. Потом остановилась, задумалась и строгими глазами посмотрела в одну точку.

— Пошла! Теперь пошла! И в церковь за этим хожу, и Богу об этом молюся, окаянная… Окаянная!

В комнату вошла благообразная, бледнолицая старушка. Одетая во все черное, с пестреньким платочком трубочкой в руках, она робко улыбнулась, огляделась по сторонам и таинственно заговорила:

— Только ты, родимушка, никому не сказывай, что я к тебе пришла. Батюшка наш, ой какой строгий к этому! Уж я, грешница, и так грешу супроть его: даже на духу ему не каюсь, што гадаю… Знаю, што лишит он меня святых таинств, откажет от чистого просвирного дела…

— Снимай кацавейку-то, — помогая ей раздеться, строго говорила Анисья.

— Давай ее сюда, я ее в спальню унесу.

— Знаю, что грех великий ворожба на картах, а не могу людям отказать, — продолжала старушка. — Не могу, родимушка! Жалко людей в горести их. Вот хожу и утешаю и ворожу им, и счастья им желаю, и долю им гадаю, и Господу молюсь за них. Ну, если Господь милостив — он мне простит. Худого людям я никогда не накликала. А приходили ко мне с разным… Приходили и сулили золото и серебро, и всякие подарки. На порчу хотели меня приклонить. Нет, родимушка, этого я не хотела и не умела никогда, и Господь на это меня не благословит… Обманывать людей не стану. Вот и ты, родимушка, ежели о хорошем думаешь гадать — погадаю, а ежели о дурном, о грешном — не могу, не умею.

Она посмотрела на Анисью прямо и, не переставая улыбаться, продолжала:

— Ишь, заморгала. Должно и ты хочешь про што-то нехорошее гадать. Ась?

Анисья глубоко вздохнула и могучим грудным голосом спросила:

— А што хорошее-то есть на свете, Августа Петровна?.. Разве хорошо, что я у старика на содержании живу?.. Ведь без закона я живу! А я хочу судьбу свою устроить по закону и человека хочу молодого из беспутной жизни вызволить. Худо разве это?..

— А ты укроти гордыню свою. Похоть свою утиши. К Господу с молитвой обратися… И стерпи, стерпи, родимушка!

— Да терплю, терплю я… Вот он четыре месяца безвыездно сидел возле меня — я терпела. И если бы исправник не приехал, он и еще сидел бы. А вот уехал по уезду — у меня сейчас внутри пожар занялся! Надоело крадучись грешить, хочу в открытую, хочу днем, вот здесь у себя дома, кричать, плясать, песни играть, и милого своего при всех целовать. Ну, што я с собой поделаю?.. Вот и погадай мне судьбу мою, будет мне в жизни путь какой-нибудь хороший или нет?

Анисья помолчала, любуясь растерянным лицом просвирни, и таинственно прибавила:

— И вот што главное: исполнится ли одно дело тут?.. Сурьезное…

Просвирня потупилась, смолчала. Достала карты и начала медленно, обрядно, строго тасовать их.

— Будет ли тебе в жизни путь хороший? Об этом погадаю… А ты не горячись. Гордыню свою укроти. О каком таком сурьезном деле, — прищурившись, взглянула она на Анисью.

Курочкой впорхнула маленькая, верткая бабенка в плохонькой одежде, с угодливым, смазливым лицом, в цветном подшалке, концы которого торчали из-под воротника кацавейки.

— С праздничком-то вас, Анисья Ивановна!.. Здорово, ты, Петровнушка! — и тут же шепотом к Анисье, — Уехал знать-то у те твой-то?.. Ну-к, че мне у те делать-то?..

Она развела вокруг себя руками, как бы желая чем-либо скорее занять их, повернулась и рассыпала горошек радостного смеха.

— Разденься, на стол накрой да там, на кухне иди-ка подогрей в загнете. И пошли Яшу за Митькой — пусть с гармошкой явится… И Лизаньку Цветочка помани — пусть придет с подружками. Скажи, что у меня наливка для них будет. Поплясать дозволю. Живо, ну!..

Бабенка порхнула к выходу, но круто обернулась и униженно засмеялась.

— А моему-то Слесарю, дозволь прийти, Ивановна?

— Только пусть не напивается и не скандалит…

Бабенка радостно подпрыгнула и, развевая сбористою юбкой, побежала в кухню, зачастила, зачувикала:

— Сейчас… Сейчас, ягода моя, все тебе доспею… Яша!.. Яков Селиверстыч! Васятку моего иди-тка позови…

Между тем, лицо просвирни разгладилось. Забыла все, ушла в тайну гаданья.

Широкой поступью прошлась по комнате Анисья.

— Одного боюсь, как бы пристав не вернулся невзначай… А-а! Хоть час, да урву… Ну, что Петровнушка?..

Просвирня не ответила и недовольно отмахнулась от нее рукой.

Анисья села и затихла.

— Червонная ты аль трефовая? — строго спросила просвирня и решила еще строже, — Трефовая! — положила трефовую даму посредине стола и подала колоду карт Анисье, — Сними-ка. Да задумай про желание свое.

Тихо и задумчиво сняла Анисья, жадно посмотрела на карты, сомкнула губы.

— Задумала…

— Дурное из головы выкинь. Думай крепче о хорошем! — еще раз посоветовала ей просвирня.

— Ах, худо это или хорошо — не знаю. И думаю, и думаю, так часто думаю… Есть он у меня, да сама не знаю: бедняк ли, плут ли несчастный… Если бы ему богатство! Был бы он, как витязь, как сказочный богатырь. И была бы я сама не хуже сказочной царевны… Ах, почему, Петровнушка, пригожим, сильным людям в жизни жалена?

— Не мешай мне, — тихо огрызнулась Августа Петровна, — И видишь, при тебе его желание. Бубновый он?.. На сердце ты держишь дальнюю дорогу. А в дороге вот, родимушка, будешь ты лукавою сопутницей… При червонных хлопотах — скорое свидание и разговор с благородным королем… И от короля этого досаду ты получишь.

— Ну, уж это становой мой.

— Ну, и опять же сердце твое омрачится от лукавого разговора с этой же опять, родимушка, со злодейкой… Вот и тут она с дорогой поздней при пороге у тебя… И с печальным письмом. Врать не стану, родимушка: письмо печальное.

— Знаю и злодейку эту… Знаю!.. — лицо Анисьи омрачилось злобой. — Петровна! А зачем к тебе шатается эта кержачка-то?.. Вавилина сноха?..

— А вот уж погоди ты, не мешай мне, — заартачилась просвирня. — Соврать тебе не хочу, а правду сказать — сплетен я боюся, — строго прибавила она, собирая карты и снова тасуя их, — Кинем на проверку.

— А правда, што она со свекром живет?

— Про это я тебе солгать не сумею…

— А она у тебя про кого гадает, а? — Анисья испытующе вонзила взгляд в лицо просвирни.

Как бы не слыша этого вопроса, гадальщица стала сбрасывать по три карты.

— Для дома: будет у тебя король бубновый. Скоро. Для тебя: разговор и хлопоты… Для сердца: неприятное свидание с благородным королем. Что будет? А будешь ты сама лукавить.