Георгий Гребенщиков - Былина о Микуле Буяновиче

• Название: Былина о Микуле Буяновиче
• Автор: Георгий Гребенщиков
• Издательство: Ариаварта-Пресс
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2003

Роман сибиряка Георгия Дмитриевича Гребенщикова (1882–1964) «Былина о Микуле Буяновиче» стоит особняком в творчестве писателя. Он был написан в эмиграции в первой половине 1920-х годов и сразу же покорил своей глубиной наших соотечественников за рубежом. В огне революции, в страданиях гибнущей нации засияла русская христианская душа.

К Гребенщикову пришла литературная слава именно благодаря его «Былине». Этот роман был переведен практически на все европейские языки, а имя писателя сразу попало в крупные энциклопедии, издающиеся на Западе. В эмигрантской прессе даже раздавались голоса о выдвижении Гребенщикова на Нобелевскую премию, но они остались неуслышанными. Современная Россия возвращает утерянное сокровище на родину.

Роман печатается по парижскому изданию 1924 года.

---

За что? За все!.. За то, что никогда не знала, не слыхала и не желала знать и слышать ни скорбей, ни сил, ни глубин души рабов безмолвных и бунтующих…

А, между тем, в соседние покои ворвались дружинники, и послышался крик освобожденного часовыми Терентия Пяткова:

— Чего его бояться? С двумя бабами замкнулся! Из-за бабы и дружину загубил… Имайте и вяжите, больше никаких!

Вспыхнула в Лихом былая воля и отвага. Как тигр он выпрыгнул за дверь и крикнул:

— Гни-иды-ы! Гну-усы!..

И защелкали его выстрелы, завыли пули, застонали люди, и мелкой трелью высыпали вон из покоев шаги бежавших.

— Оцепляйте! Оцепляйте! В окна гляди, в окна прыгнет!..

Поняла княгиня, что пришла и ей кончина с атаманом, и поспешно зашептала своему слуге:

— Кирилыч! Беги!..

Слуга угадал по дрожанию ее голоса, что вся печаль-забота о малютке, но не мог ее оставить в страшную минуту и ответно утешал:

— Ничего! Не беспокойтесь за него… Он в безопасности. А я уж лучше с вами, матушка…

— Не выпускайте никого! Глядите!.. — кричал Терентий, стороживший под балконом. А вскоре раздались какие-то удары, стуки топоров и выстрелы, и крики:

— Сена сюда!.. Сена больше! Хворосту несите!

— Уходи Кирилыч! Уходи же! — заметалась княгиня. — Беги же, сбереги его… Пойми ты: если ты с ним будешь, я умру спокойнее!..

Старый слуга покорился, побежал, а за ним вышел Лихой, и выбежала Клава. Но тотчас же закаменела княгиня у кровати, слушая выстрелы и вопли Клавы, кем-то схваченной и уводимой.

Вернулся старик и зашептал:

— Пожар там, матушка! Дворец горит…

Выпустил последние пули атаман, вошел и подтвердил:

— Зажгли…

Отчаянно и строго закричала старику княгиня:

— Иди же! Кирилыч! Маленького моего!..

Услыхал это, метнулся к ней Микула… Понял — и тоже заметался. Загорелся львиной жаждой жизни для нее, для маленького… Ведь и у него где-то есть маленький арестаненочек…

И понял еще большее. Главное понял! Нашел, Главное увидел! Ведь это у него, у старика, у пастуха ее ребеночек? А пастух, ведь, тот же самый Яша, воскрес да пастухом явился безвинного малютку спасти… А Яша?.. Яша, ведь, Никола Милостивый, тот самый, который сторожил и пас его, Микулу маленького, на печи, в той лачуге убогой Петровановой… За его спиной, за Николиной лежал на сохранении первый найденный у кабака зацвелый пятачок Микулки малого…

«Боже — Господи, как просто все, как чудно!.. И Дунюшка же, Дуня говорила: — Господь-от тут возле нас ходит, а мы его не видим».

Так вот же, как все видимо и чудно! Чудно!..

Нашел Микула Бога, воочию опять его увидел по земле ходящих, детей малых между гроз и пламени пасущим…

А княгиня, между тем, силой выпроваживала старика за двери.

И ушел старик, и тотчас же послышались выстрелы и крики:

— Не пускай! Бей эту старую собаку!

И не слышно было голоса старого слуги, но хорошо послышалось паданье тела его на пол. Не успел и от дверей отойти — умер на пороге дома госпожи своей, как верный страж и гордый воин.

Зашатались, подкосились ноги женщины.

Подбежал к ней, подхватил ее Микула на руки и заметался, ища выхода, но опять был отрезан: всюду ждали его ружья, штыки и пламя.

Положил княгиню на кровать, подбежал к балкону, прислушался: под балконом слышался треск загоравшегося хвороста.

Пнул ногой в раму, уронил щит-ставень, распахнул окно, но в комнату повалил дым, черный и удушливый. А вскоре показались языки огня, живые, теплые, шипящие знамена. Но хотел спасти княгиню и сам хоть день хотел пожить, к пастуху сходить и поклониться в ноги. Рассказать все, пастуху покаяться… Но послышались выстрелы, ударили по потолку, зазвенели разбиваемые стекла на балконе, зазвенело и посыпалось огромное стенное зеркало, поранило осколком бледное, как бы застывшее лицо княгини.

Подбежал, склонился к ней Микула-атаман и всею силой души загубленной, всею остротой минут последних жизни, смерть и Бога узревший, полюбил ее, как любит пламя смолу. Снова схватил на руки, качнул, как малое дитя, но не пробуждалась, распустилась, тоненькая, легкая, покорная, доверчивая, как жена или невеста, любовью опьяненная. Прижал ее, почуял сладость обладания и горькую, великую тоску и жалость и спешил упиться трепетом ее последнего дыхания, наклонился к самому лицу ее, увидел маленький полуоткрытый рот и усики чуть видные, те самые, в которых видал тогда, у Евстигнея под навесом крошечку от трудового хлеба, с нею разделенного… Чувствовал все тело, маленькие груди, тоненькие руки, ноги, и все это показалось ему столь родным и столь прекрасным и бессмертным, что побежал с княгиней мимо ярко озаренных окон к выходу, а, выбежав на лестницу, вспыхнул пламенем и вспыхнула княгиня, и показался на ступенях тем, внизу, живым, ярко пылающим, огромным крестом. А на кресте горящего неслась последняя, радостная и неумолимая команда атамана своей армии:

— А ну!.. Стреляйте же!..

Но смолкли голоса и прекратились выстрелы.

Дрогнули, закаменели взбунтовавшиеся сотоварищи Терентия. Видели, но глазам своим не верили.

Прижав к груди своей столь дорого оплаченную добычу, атаман Лихой сгорал стоя, заживо, и криком громовым и радостным, обращенным через головы дружины к зарумянившей Восток заре предутренней, прокричал, как песню:

— Вижу, Господи, Твой лик пречистый, огненный! Вижу суд Твой праведный!..

И поднял и тряхнул бестрепетно лежащую на его руках княгиню и, задыхаясь в дыму, встряхивая вспыхнувшей папахой, ссыпая с себя искры, еще громче прокричал, пропел молитвенно, Микула-богатырь:

— Господи! Прими же этот дар из окаянных рук моих! И не прошу я у Тебя прощения! Знаю — не достоин…

И живо искрящейся головнею повалился со ступней княжеского замка.

…Так точно показали многие из видевших и слышавших все это. И были накрепко покорены этим видением верные и вероломные дружинники его, бесстрашного Лихого атамана, Микулы Петровановича, по отцу-царю: Буяновича.

КОНЕЦ ТРЕТЬЕГО СКАЗАНИЯ

Послесказание

Как-то, братики! Так-то, вот, друзья любезные и недруги болезные…

Что случилось, то — случилось: горе горем не поправишь.

А с кручиной да со злобой жить нам дальше — нет ни для кого, ни розмысла, ни толку.

А еще и так скажем по совести:

Всем известно — сказка скоро сказывается да разбитая посудина не складывается.

Была ли былина про Микулу правда — быль иль небывальщина — не в том теперь беда-забота, чтобы время тратить на пустые растабары: кто, да почему, да как пустил по Руси смуту-лихолетие, да кому, сколько следует отмерить кары за грехи… Думать надо — все повинны, все в ответе — все и все получат, рано или поздно: и награду и возмездие.

А забота наша первая в том состоит теперь, чтоб знаки огненных скорбей и внимания времени и, елико можно, роздых-мир завоевать и к построению жизни новой, к построению храма мира и любви бессмертной приступить…

Ох, знаем, знаем и о преткновениях!..

Трудно сказку в жизнь ввести, хоть сказка и живет всегда вокруг людей и около. А сверх того:

Бывают сказки, бывают и присказки.

Сказки баюкают, присказки дрему прогоняют. Другому добряку скажи нелепицу с красненьким присловицем — он рад радехонек, а чуда чудесного не слыхал! А другому целую бадью меду на голову вылей — он все будет тошновать от горечи. А всего труднее угодить вот этим умникам да разумникам, которые проездом по Руси всю жизнь прожили и от великого безделья все, как есть, науки сквозь произошли! Весь Божий мир для них — простой орешек на зубок: щелк!.. И нет орешка. Все на свете сами знают и знать другим не позволяют…

И что бы таким умникам простой правдивый человек ни рассказал — все на свой лад перетолкуют. Сказатель сказывает про одно, а они вам пересказывают про другое. А потом найдут вдруг всем причинам главную причину: титло, дескать, надо таким-то словом не по правилам поставлен. Вот и нету вам ни сказки, ни побаски, ни тепла, ни радости — все промежду прочим слопали…

И то сказать, ежели такие молодцы наскочат на костистого и многожильного Микулу — то подавятся, а все-таки какой-либо прохожий пакостник возьмет и накидает в богатырские глаза придорожной пыли-пороху. Ну, что ты ему сделаешь? А, ведь, щепоткой ядовитой пыли можно ослепить любого великана.

Берегитесь, люди молодые пригожие, уродов: они могут и вам плеснуть в лицо горючей кислоты-отравы. Зависть безобразных к красоте чудесной — всегда по земле ползает змеею подколодной. Но не наступайте на змею ошибкой и не причиняйте ей ни мщения, ни страдания превосходящей силой вашею.

Виновата ли змея, змеей рожденная?.. И ежели бы не было уродства на земле — как бы красоту чудесную мы распознали?.. Но покройте их любовью жалостной, ибо лишены они великой радости — надземное познать…