Елена Колядина - Призрачные поезда

• Название: Призрачные поезда
• Автор: Елена Колядина
• Жанр: Боевая фантастика
• Год: 2015
• ISBN: 978-8-0749-9127-1

Москва оккупирована войсками НАТО. Сопротивление продолжает лишь горстка патриотов, а, главное, в городе нет героев – отважных, сильных, готовых защищать свою Родину. Подавленные москвичи, правда, слышали о призрачном поезде метро – он отправился в путь 15 мая 1935 года, его пассажирами стали герои СССР: авиаторы, рабочие-ударники, метростроевцы. Как жаль, что это всего лишь городская легенда! Но старый генерал Краснов верит: призрачный поезд метро, полный отважных героев, уже более восьмидесяти лет мчится к станции «Стадион Народов». И единственный, кто может его остановить – 17-летний Трофим Белоризцев. Спасут ли герои СССР из 1935-го года поверженную Россию?

---

Неожиданно, сквозь открытую дверь кабинета, заметил разложенные на диване тёмно-коричневые рамы с перепонками холстов.

– Пётр Николаевич, а… простите… а – это?

– Кушать не хочешь? – откликнулся тот.

– Не хочу.

Краснов вошёл в кабинет. На обширном столе, под гнётом пресс-папье в виде печального олимпийского мишки, лежала солидная рукопись.

– Пётр Николаевич, откуда… картины?

Краснов слегка поморщился, неопределённо качнул головой.

– М-м, они… Пусть полежат пока здесь. Динамическая живопись – наше национальное достояние.

Я пригляделся к одному из холстов. Семьдесят пять на сто двадцать. Костяшками пальцев постучал по раме. Не дерево. Композитный материал.

На картине была изображена девушка, лежавшая на сером бетонном полу; одежда её была растерзана; над ней нависала тень, и мы смотрели как бы сквозь эту тень, на неё, а она с какою-то страшной покорностью на лице смотрела туда, вверх, в бесконечность, как будто за нашими спинами пряталось что-то большое и важное, видимое только ей, и как будто бы она могла прочитать там, вдали, подобие оправдания и утешения; в другой миг я уже видел, как тень сгущается, стекает с периферии картины и превращается в мужскую фигуру, в нового варвара; не могу объяснить, но я видел также его лицо, вернее, был способен представить, нет, видел воочию, хотя в то же время на картине он был изображён к нам спиной – да, лицо, потерявшее всё человеческое; я понимал, что он собирается вытеребить всю её, и я понимал и то, что не смогу ей помочь, да что там, никто на свете не сможет; и чем долее я смотрел на полотно, тем сильнее тьма сгущалась на нём, и всё труднее становилось оторвать взгляд.

Краснов набросил на полотно простыню:

– Я долго раздумывал, откуда же эта визуализация черпает энергию? Вроде никаких элементов питания не встроено.

– От людей, может быть?

– От людей. Которые если засматриваются, чувствами и накачивают. Зачем только Василь её сюда приволок? Говорил ведь!

– Пётр Николаевич, – хотя мне и неловко задевать эту тему, – а картины откуда?

Он медленно сказал:

– Сегодня по галереям шерстили. Из музеев уже всё повыскребли. Часть мы до войны, конечно, припрятать успели, кое-что от бомбардировок.

– Ну, ну?

– Слышал, Фимочка: составили реестр имущественных претензий. Россия – преемница СССР. Компенсация за вывезенные после Второй мировой произведения искусства. Дирижабль на Ходынке сегодня пришвартовался. Специалистов привёз. Белорусский оцеплен – литерный поезд уже… Кстати, знаешь, кто с нашей стороны возглавляет Репарационную, – сладко выговорил, – комиссию?

Знаю, конечно. Фимочка всё знает, Фимочка умненький, знаете, такой подло-умненький (как же хочется, чтобы считали именно так), – однако необходимо доставить удовольствие старику. Потакая маленьким слабостям, можно выцедить из него многое. Я хочу быть хитрым, нечестным, тугоплавким и изворотливым, я хочу преодолеть эту подростковую нескладность фигуры, и я говорю:

– Нет, Пётр Николаевич, нет. А кто?

– Я. Ордерá выписали, полномочия. И знаешь ли, что мы делаем? Представляешь, чем промышляем?

– Чем? Чем?..

– Странствуем по музеям, скребём запасники, а когда находим шедевры, то не отсылаем их, как следовало бы, в Комиссию, не везём на Ходынку – шиш вам, чёртовы оккупанты! – но консервируем и надёжно сокрадываем в одном из бесчисленных подземных убежищ в метро. О, какое филигранное исполнение! Каждая перепрошивка инвентарного чипа, каждая фальсификация протокола – произведение искусства! Вместо бесценных полотен, вместо жемчужин Серебряного века мы отправляем пиндосам работы художников-перфомансистов, постмодернистское хламьё, копии, вариации на тему, арт-объекты, прости господи. Ох, ох, потеха! Василий для чего-то последнюю партию сюда на квартиру закинул. Кушать не хочешь? – он снова спросил.

Я неудачно повернул голову. Острая боль поразила шею.

– Одной рукой бичуете, а другой подачки даёте? – замолчи, Фимочка! – Вы… преступник, Пётр Николаевич. Вы сотрудничаете с оккупантами.

Пусть Краснов меня выбросит из своего апартамента сейчас же хоть, пусть, – однако было необходимо, чтобы в моих отношениях с этим пожилым человеком, замечательным забытым писателем и героем Белого движения, наступила наконец ясность.

Вначале, ещё только познакомившись, я держался предупредительно и ласково, а он, присматриваясь ко мне, покамест не торопился озираться своими политическими взглядами. Постепенно, в медленных разговорах, за медовым чаепитием, за прихлёбыванием черепашьего супа, каковой с удовольствием фабриковал из крабовых палочек бесценный Василий Шибанов, – я становился дерзок всё более и с каждым разом всё ожесточённее вступал в полемику со стариком. Но Краснов по-прежнему оставался ровен и обходителен, а черта, за которой он уже не мог не ответить грубостью на мои нападки, удалялась по мере того, как я увеличивал накал разговоров.

Я понимал, что Краснов, при том покровительстве, какое имел со стороны теперешних странных хозяев страны, был не тем человеком, с кем следовало быть непочтительным; однако словно бы некий бес понукал меня ступить за грань: как далеко смогу долее испытывать его терпение?

– Стало быть, я преступник? – переспросил Краснов совершенно спокойно. – Да, знаю. Так же мне говорили и в девяносто втором, когда раздавал советские запасы оружия Приднестровским бойцам, и в Абхазии, когда мы с казачеством…

– Пётр Николаевич, я кушать хочу.

– Ты прав, как раз время. – Старый генерал изящным движением сверился с карманными часами (семейная реликвия, которую однажды он позволил мне осмотреть: хронометр «П. Буре» строго стиля бидермейер со сдержанными римскими цифрами на благонамеренном циферблате мелового цвета; на крышке выгравировано: «Въ память войны съ Японiей. 1904–1905»). – Без двадцати пяти час, – объявил.

Мы переметнулись на кухню. Василий царственно разлил бульон по тарелкам.

Пообедали в смиренном безмолвии хорошо познавших друг друга шахматных игроков.

Протерев руки салфеткой, Краснов достал из бумажника небольшую фотокарточку:

– Это вот – мой внучек… ещё один. Сам Рудин сегодня с утреца передал.

– Кто передал?.. – я был неприятно задет контактами Краснова с человеком из ненавистных миротворцв.

– Полковник. Эрнст Рудин! Ты ведь о нём раньше слышал? О нём всякий слышал.

Я взглянул на миниатюрное трехмерное фото. В овале, словно окутанный белым туманом, был запечатлён юноша с лицом самого прекрасного, самого одухотворённого славянского типа. Озарённое внутренним светом, лицо мужественности и чистоты, оно воскрешало образы богатырей былинных, защищавших от степняков Землю Русскую; и вместе с тем ясно было, что этот молодой человек ещё не познал краёв сил своих, что ещё только вступает он в пору цветения. Каким благородством дышали его черты, отмеченные печатью мысли; к каким свершениям он приготовлялся!

– В дивизии «Штеппенвёльфе» служит, – заявил старик с важностью. – Это дивизия ландсвера, а не что-нибудь там! Даст бог, ты с ним близко спознаешься.

Я ничего не мог понять: внук генерала Краснова служит, то есть прислуживает оккупантам?! Невозможно! Или заслан нарочно в стан врагов?

Перезванивались трамваи, идущие от Чистых Прудов по пустырям Бульварного кольца, и зелёная муха, привлечённая обеденным запахом, топталась между белыми лилиями – узор скатерти. Всё было как секунду назад. Однако на дверце посудного шкафа я увидел древний плакат, которого здесь, посреди кухни, совсем не замечал ранее. Это было тем более странно, что плакат пожелтел, краски выцвели, заржавели канцелярские кнопки, а посреди полинявших лозунгов раскинулась пыльная паутинка, – словом, лист жухлого картона производил впечатление давно и прочно висевшего. Движимый неопределённым чувством, я вышел из-за стола. Пётр Николаевич как-то по-особенному безмолвствовал. Передо мною находился плакат конца тридцатых годов, исполненный в наивно-восторженной манере конструктивизма: «Линии и станции первой очереди Московского метрополитена имени Л. М. Кагановича» – лестницей выстроены слоги; под ними – схематический план Москвы, на плоскости которого неожиданно вырастали фасады зданий, наземные павильоны первой (от Сокольников до Парка Культуры) линии метро; и улица Горького причудливо перетекала в праздничное шествие: радость в глазах, открытые лица, искренние улыбки; такие улыбки нельзя подделать. А ещё ниже вместился компактный календарь на 1935 год. Я насторожился, смутно припоминая сегодняшние события и улавливая их неожиданную взаимосвязанность. Красным карандашом было броско, по-видимому, совсем недавно отмечено число пятнадцатое мая, причём исходная и конечная точки неровной окружности не слились в одну, когда чья-то дрожащая (старческая?) рука брала в кольцо весеннюю дату: вместе занимая один и тот же луч радиуса, эти точки находились на разном расстоянии от центра круга – таким образом, что красная линия напоминала короткую, в один виток, – или до предела сжатую? – спираль, а цифры числа «15» походили на рыб, которые заплыли в садок через тесную горловину разрыва круга, и сам этот круг стал таким угловатым и неровным именно потому, что рыбины бились о его стенки, без надежды вырваться из незримой ловушки. Пятнадцатое мая – сегодня?