Владимир Карпов - Нехитрые праздники

• Название: Нехитрые праздники
• Автор: Владимир Карпов
• Издательство: Современник
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Молодой прозаик Владимир Карпов — из тех художников, которые стремятся поведать читателю о жизни во всей ее полноте, во всей ее реальности, какой бы подчас тяжелой и драматичной она ни была. Автор не торопится с делением своих героев на хороших и плохих. Он искренне сострадает описываемым им людям, ищет вместе с ними выход, а если даже и не указывает этот выход впрямую, то непременно выводит своих героев к свету, к надежде. Несмотря на драматизм сюжетов, произведения В. Карпова полны веры в человека, глубокой оптимистичной силы.

---

Теперь руководство подбиралось к любимому его ученику…

Не успели ребята дорисовать Сергею картину вечерних событий, появился на кухне и сам герой. Худощавый высокий юноша с правильными нежными чертами лица: с девичьими губами и светлыми вьющимися волосами. Был он радостен, как-то весь подпрыгивал и светился. Развел широко руки, улыбнулся, тряхнул чубом:

— Ну, Серега!.. — сказал. — Ну… — и захлопал извинительно глазами, блеснули в них искорки слез, не то раскаяния, не то ликования. — Вышло так, Серега!

И когда речь зашла о том, что Кузя был приставлен специально, чтоб следить за недовольными, Боря заключил тем по-старушечьи жалостливым всепрощающим тоном, какой в нем трудно было заподозрить и какой не раз удивлял Сергея:

— Калека он все же, как ни говори, обиженный…

2

В фойе института возле доски объявлений толпился народ.

— Что там такое? — спросил Сергей проходящего мимо Левку Фридмана с отделения фортепиано.

— Что там может быть, чуваки, приказ. Вас хильнули из института, — словно давно понятное констатировал тот.

В первое мгновение друзья даже не поверили: заулыбались, разыгрываешь, мол, парень, нас. Так же не исключают — без собраний, разбирательств. Да и уж больно расторопно… Хотя у Сергея сердце забилось тревожным чувством: неужто и впрямь исключили? Тогда выходит… Приблизились к доске объявлений — действительно, приказ об отчислении.

Сомнений у Сергея не оставалось: выходит, в самом деле, ждали, искали случая! Зацепочку! Это только лишний раз подтверждает, что сидят там, в руководстве, люди нечистые! Вот, дождались, показали свой оскал, явили в истинном виде свой… звериный облик! Сердце Сергея теперь заходилось в каком-то странном сладостном гневе. В гневе праведника — непонятого, гонимого! Лучших людей всегда травили, торжествовала в нем хорошо усвоенная мысль.

— Я знал, что так будет, — усмехнулся он в надменной сдержанности.

У Бориса же настроение заметно поупало. Представилось ему, как плачет мать и причитает, а отец, набычившись, надвигается всей огромной массой, и кулак его затмевает все живое пространство…

Но, как говорится, на миру и смерть красна. Друзей окружили, спрашивали, советовали, удивлялись. Подлетела сокурсница Олла в бессилии что-либо вымолвить от возмущения. Андрюша Фальин по обыкновению сжал руку Сергея повыше локтя и, уронив страдальчески голову, отчего рассекла чело прямая черная прядь, подрагивающим голосом, будто в горле застрял комок, проговорил: «Я все понимаю, м-м, чувачок». И по звонку, отставая от других, пошел, элегически скорбный.

Мощная пружина с шумом захлопнула двери института за спинами Сережи и Бори.

Наступила минута воли. Не надо было сидеть на лекциях, некуда было спешить, не от кого зависеть. И пока можно было не думать о будущем.

Сергей вдруг явственно открыл, что на дворе весна! Еще не сошла утренняя наледь, но солнце пригревало, и облака лежали на небе, как пышные, чуть подгорелые с краев оладьи на сковороде. А к обеду подтает, кругом поплывет, закапает…

Боря тем временем нашел забаву: протыкал каблуком тонкую ледяную корку на лужицах. В образовавшейся лунке с бульканьем вздымалась вода. Сергею это понравилось, тоже принялся дырявить узорчато лед. Работая каблуками азартно и увлеченно, вскоре друзья все лужи от входа до левого угла здания института превратили в ледяную кашу.

— А что, если все лужи, реки, моря и океаны собрать в одно большо-о-ое море, — сведя в точку до отупения сосредоточенный взгляд, разыгрывал Боря байку, — а все камни, глыбы собрать в одну большу-у-ую глыбу, все скалы в одну большу-у-ую скалу, всех людей в одного большо-о-ого человека. И вот взял бы этот огромный человек огромную глыбу, поднялся бы на огро-о-омную скалу, кинул бы глыбу в огромное море… Вот бы булькнуло.

— Булькнуло, ха-ха, булькнуло, — давился Сергей от хохота, будто в горле застряло это бульканье. Байку он знал, но теперь в ней углядел собственную жизнь минувшего года. Все о чем-то глобальном думали, городили огород, городили и… булькнуло!

Боря, чтоб не помер друг со смеху в одиночестве, тоже стал подхихикивать.

И вдруг оба разом увидели по ту сторону окон, перед которыми бесновались, молчаливые лица сокурсников. Да, в этой же, угловой аудитории сейчас по расписанию лекция! Притихшие вмиг друзья постояли, посмотрели, осознавая, что с сокурсниками разделяет их теперь нечто большее, чем оконное стекло. Прощально помахали. Из окна ответили десятками кивков. Кое-кто стал выводить в воздухе, дескать, бросьте вы, заходите. Боря и Сережа улыбнулись, пожали плечами и пошли.

— Хм, черт, — проговорил мрачнея Сергей. — Получилось, мы там специально выставлялись.

— Пусть кто как хочет, так и думает, — пытался Боря вернуть легкое настроение, зная, что для друга хуже всего выказать себя смешным.

«Отринутые, отторгнутые, изгои, — пульсировало под каждый шаг в сознании Сергея, — они еще увидят, кого посмели… Единственную, может, подлинную индивидуальность, личность!..»

— За что корю себя,- — зло и гордо проговорил Сергей, — за то, что сам не ушел! А дождался!.. Надо было самому! Вслед за Мастером, демонстративно!

Боря вздохнул и пожал плечами. Ему припомнилось, как летали они с Сергеем на каникулы в Москву — по театрам походить, по музеям. Когда самолет поднялся и он впервые взглянул на землю из-под облаков, пришла такая мысль: «А что, если самолет начнет падать?» Спросил Сергея, и пока тот вникал в ситуацию, сам ответил: «А-а, сказали бы, наверно, а-а-а, и пусть!» Так думалось. Хорошо было.

Слава богу, тогда не довелось проверить, смогли бы сказать «а-а», но сейчас это «а-а» уже выдыхалось. Сергею, по крайней мере, не сегодня со своими родными встречаться, а ему, Борису, уже под вечер!.. Не кулак отца, конечно, страшил. Просто стыдно. Всю жизнь отец жарился в кузнечном цехе, теперь бригадир грузчиков на базе. И хоть посмеивался он иногда, в душе ему нравилось, что сын будет артистом! О матери, сердобольной медсестре онкологического диспансера, и говорить не приходится — всех больных, пожалуй, замучила рассказом о сыне, таком славном и ласковом…

Несмотря на высокий пыл, Сергей вдруг открыл, что стипендию, которую должны выдавать завтра, он не получит. А на что жить? В наличии лишь мелочь. Перевод от матери будет только через полмесяца. А ведь еще на что-то надо уезжать… Уезжать же надо! А куда? Домой… Радость-то матери… Она там на почте — на полторы ставки, свиней держит, чтоб сынок учиться мог, одет был. Хотя он к тряпкам, как к любой внешней оболочке, равнодушен, но… шляпа одна, скажем, почти четверть ее зарплаты. Впрочем, стоит ли об этом… Все это бытовые, щенячьи заботы.

— Как дома сегодня появлюсь? — заговорил Боря.

— Да разве это сейчас главное, — даже как-то требовательно произнес Сергей.

Боря сконфуженно, в неловкости опустил голову.

Зашли в столовую: ноги сами собой принесли туда, просто проделали знакомый путь. Боря, сдвинув брови и часто мигая, принялся пуще прежнего клонить голову покаянно, мол, через меня ты, товарищ дорогой, пострадал… На что Сергей, глядя в тарелку с супом, как в бездну, заверил наивного друга, что если кому из них двоих и надлежит просить прощения, то без сомнения ему, Сергею. Его личность, не вписывающуюся, так сказать, в рамки, институтская косность решила нейтрализовать.

— Может, еще по половинке? — дождавшись паузы, поднялся с пустой тарелкой Боря.

— Не понимаю, как ты можешь столько есть! — как бы открещиваясь от низменного человеческого начала, сказал Сергей, хотя сам за значительным разговором щей уплел ровно столько же, сколько и Боря, а хлеба — так раза в два больше.

Когда вышли на улицу, Сергей, как это бывает с хорошо подкрепившимися, здоровыми по природе людьми, отдохновенно продолжил мысль. Суть ее заключалась в том, что вот кто-то расщепляет атом, а он, Сергей Лютаев, — сейчас он особенно четко это понял — п р и з в а н  р а с щ е п л я т ь  психологию серости!

Борис снова тяжело вздохнул. Спохватившись, потряс согласно головой. Неожиданно торопливо сунул Сергею руку, пообещал завтра утром приехать и побежал к останавливающемуся автобусу. Запрыгнул. На прощание успел состроить другу в заднее окошко веселую рожу — не то Арлекино, не то Буратино.

А Сергей, высокий и при этом словно подгибающийся под невидимой тяжестью, с широкими угловатыми плечами, с зачумленным взором светлых глаз из-под широкополой шляпы, с порослью на щеках, показался Боре как бы приклеенным к живой картине улицы. Если минутой раньше собственная участь на сегодняшний день виделась ему куда горше, то при взгляде на торчащую из толпы, какую-то необъяснимо одинокую, отдаляющуюся фигуру друга сердце у Бори сжалось.

3

Сергей великодушно прощал уличную толпу, внутренне усмехаясь над ее погруженностью в обыденные заботы, над ее мельтешней, полной житейского страха и слепоты. Ведь в сущности, если взглянуть чуть глубже, то он, Сергей, пострадал не только лишь за грехи одного института, но за грехи, касающиеся всех, толпы вот этой, отчасти, может быть, и всего рода людского… Сергей находил в себе схожесть с Иешуа из Назарета — так же, будучи непорочным, принимал страдания за общие грехи. Хотя в то же время чувствовал в себе что-то дьявольское… Он бы, наверное, задался вопросом, что именно, но столкнулся в задумчивости с прохожим. «Глаза завесят, дороги не видят!» — воскликнул тот. Сергею померещилось чуть ли не посягательство безликой людской массы на его уникальность. Спокойно и наполненно он произнес: «У меня своя дорога».