Владимир Карпов - Нехитрые праздники

• Название: Нехитрые праздники
• Автор: Владимир Карпов
• Издательство: Современник
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Молодой прозаик Владимир Карпов — из тех художников, которые стремятся поведать читателю о жизни во всей ее полноте, во всей ее реальности, какой бы подчас тяжелой и драматичной она ни была. Автор не торопится с делением своих героев на хороших и плохих. Он искренне сострадает описываемым им людям, ищет вместе с ними выход, а если даже и не указывает этот выход впрямую, то непременно выводит своих героев к свету, к надежде. Несмотря на драматизм сюжетов, произведения В. Карпова полны веры в человека, глубокой оптимистичной силы.

---

К полуночи явилась Люся. На вахте ее не пропустили — вызвала Сергея через возвращавшихся в общежитие. Зашептала таинственно:

— Я познакомилась с одним человеком очень сложной судьбы… Вернее, я ее давно знаю. Тебе необходимо с ней встретиться. Она тебя сейчас ждет.

— Сейчас?! — Сергей не на шутку растерялся: больно много в Люсе непривычного возбуждения. Да и странно, среди ночи кто-то ждет… — А зачем?

— Она даст совет. Ей пришлось в жизни много бороться, отстаивать правду, терпеть лишения… Она просила, чтоб ты пришел с каким-нибудь другом.

Неожиданная Люсина решительность и мистическая таинственность передались Сергею. Позвал Лапина. Пошли. В темноте, дворами, закоулками. Шли быстро, молча, в некотором оцепенении.

Точно так, ночью, они ходили с Люсей на Архангельскую. Сергей сейчас ожидал увидеть такую же странную, словно отгороженную от общей, жизнь, таких же приветливых людей, держащихся друг друга… Только эти должны быть «много пережившими, перестрадавшими…»

Дверь открыла аккуратная вежливая старушка. Голосом тихим, чуть подрагивающим сказала:

— Проходите сюда, вас ждут.

У Лапина неестественно вытянулось широкое его лицо и запали щеки. Сергей чувствовал, как сама собой выгнулась спина. Переглянулись, вошли.

В пустой, голой почти комнате — женщина на инвалидной коляске. Темноволосая, с ровным пробором и гладкой укладкой. Скулы от худобы выпирали. Глаза смотрели прямо и жгуче — гвоздили.

— Садитесь, друзья мои, — указала она на скамеечку напротив.

Друзья присели. Воцарилось молчание. Ждали, глядя снизу вверх. Был слышен гул канализационной трубы.

— Мне пришлось много испытать и вынести, меня преследовали… Но я всегда добивалась своего! — прозвучал надтреснутый голос. — Подай! — женщина резко протянула в сторону Люси, сидящей в сторонке, руку.

Люся зачем-то подала ей веник.

— Возьми, — приказала женщина Сергею.

Сергей не ожидал такого поворота дела. Помедлил, взял веник.

— Попробуй сломать.

Сергей уже заподозрил, к чему все клонится. Покосился на Лапина. Стал пытаться веник переломать.

— Не можешь! — торжествующе выдохнула женщина. — А теперь попробуй ты, богатырь, — велела Лапину.

Лапин, спрятав глаза, с мукой на лице поусердствовал: ничего делать специально для виду он не умел. Положил веник перед собой.

— А теперь развяжите и увидите, как легко вы переломаете весь по прутику!

В темных впадинах, разделенных переносицей, глубоко в глазах загорелись две дужки маленьких электрических лампочек.

— Теперь понятно, как легко вас сломать поодиночке и невозможно всех вместе!

Сергей серьезно и насупленно покивал, торопливо пообещал руководствоваться, поблагодарил. Поднялся — в общежитие, мол, не пустят… Встал за ним и Костя, до того все сидел неподвижно и тяжело сопел.

На улице у подъезда Сергея словно прорвало — ударился в смех, в ненормальный какой-то надрывный гогот, чуть не валясь с ног, то и дело цепляя Лапина за плечо. Подступило чувство, что творится с ним жуткая нелепица.

9

Утром же все казалось Сергею еще более нелепым: весь вчерашний день. То одно выплывало, то другое выпрыгивало… чего-то дергался, говорил… Это свидание с Эльвиной!.. Метал бисер! Зачем? Добивался ответного чувства? Какого ответного? У него-то оно, чувство, разве есть? Разве ему действительно так уж нужна Эльвина? Нет же… Ну, милая, похожая внешне на ту, которая представлялась в мечтах. Но только лишь похожая, а не та. И это сразу было ясно. Хотя как сказать, что-то все-таки к ней потянуло… Если б она распахнула свои чувства… А может, дело в том, что только этого и надо было: стать нужным ей.

А день предстоял… непредсказуемый.

Влетел Борька Чибирев. С «дипломатом». Видно, для родителей — поехал на занятия. На шее, из-под рубашки, пурпурный шарфик. Русые кудри промыты — при движении головы красиво вздымаются. Юный Есенин, только нос поострее.

— Еще не встал? Говорят, собрание будет? В два? Может, и обойдется, а?

— Лежу, думаю, каково просыпаться человеку в камере-одиночке перед судом… или казнью? Надо ведь все равно вставать, рубашку надевать, пуговицы застегивать…

— Юмор у тебя… Вставай, я мясо принес! Сейчас нажарим, поедим хорошенько! А после пущ-щ-щай разбирают!

Сергей и Боря, напитавшись жареной говядиной, сидели справа на эстрадке, у стены. А посередине, за столом — новый проректор, декан и сравнительно недавно появившийся руководитель курса.

— Очередная несуразица, — шепнул Сергей другу, — нас собираются взять на поруки, а ведь у любого из них руки не сильнее, чем у тебя или у меня.

— Тише, — посоветовал Боря. — Давай молчать — быстрее кончат.

Запев дал проректор: «В то время, как весь… вдохновенно… есть еще отдельные элементы…» У него была выпирающая челюсть, неподвижные тонкие губы, причем верхняя уходила далеко за нижнюю. Рот раскрывался равномерно, по-рыбьи. И вылетающие изо рта звуки, казалось, сразу втягивались носом.

Поднялись на защиту сокурсники. Получалось у них, что Сергей вообще ни при чем, Борис виновен, конечно, оступился, но надо дать возможность исправиться — ручались. Только Сергея все это не успокаивало, а выводило из всякого понимания и терпения. Да, день назад он сам соглашался быть взятым на поруки, но никак не ожидал, что люди станут за него как бы оправдываться. Просить о пощаде! И сам он в конце концов вынужден будет униженно вымаливать прощение, а если простят, то благодарить, подгибая коленки! Он думал как раз наоборот: с руководства потребуют ответа! А сейчас они с Борей получаются каким-то наглядным отрицательным примером, которому надлежит послужить делу воспитания. Подобное мероприятие проводилось в институте с год назад. Так же справа сидел застенчивого вида паренек, уличенный в краже. Краснел, бледнел, объяснял, как дошел до жизни такой… Каялся. Его проступок обсуждали. Выступал тогда и Боря. Вскочил, пылающий, непримиримый: «Украсть у своего товарища, — вскричал, — да как ты?! После этого тебя!..» Он не договорил, но было ясно, что следовало бы сделать с этим пареньком. А Сергею отчего-то стало жаль воришку: слишком уж тщедушный, затравленный был у того вид, и слишком уж холеным и спокойным выглядел, выражаясь следственным языком, потерпевший. Виделось в этом проявление чего-то подспудного, нетипичного.

В дело вмешался главный блюститель порядка и нравственности — профорг Кузьмин. Сразу взял высоко, с цитат из основоположников. И с набранной высоты вдарил по злостной аморальности бывшего студента Чибирева. Маленький, задорный, с неизменным кроличьим оскалом — обличил, заклеймил, стер. Сергея осудил частично, в целом признал неокончательную растленность. А закончил, сменив тон, как бы с болью в сердце и теплотой, так:

— Извините, что я отвлекаюсь. Но когда еще представится случай поднять публично данный вопрос. Посмотрите, как у нас чисто убрано! Это работа технического персонала, уборщиц! Я полагаю, их труд причисляется к тяжелому физическому труду. И как на любом тяжелом производстве — им должны выдавать бесплатно молоко!

Даже проректор Фоменко пережил секунду недоумения. Потом задумчиво закивал:

— Мы постараемся решить этот вопрос.

Став профоргом, Кузьмин тем же заботливым тоном Однажды сказал Сергею: «Я знаю, у тебя тяжелое материальное положение, обязательно изыщу возможность помочь». Помог вот…

Неожиданно несколько человек выступили в духе Кузьмина. Спокойно, мотивированно — фактик щекотливый, только назови. Снова вскакивали защищающие, но кроме эмоционального «хорошие», «способные», «на поруки» — ничего, голо.

Комсорг Роман вступился вроде за обоих, упирал на юность, на горячность, на то, что нельзя перелагать ответственность. Ведь ребята уйдут не куда-нибудь, а все в нашу же страну… При этом добавил касательно Бори: за такие дела, мол, вообще-то положено бить, и крепко.

Лицо у Бори вытягивалось, чуб приподнимался, щеки проедала краснота. Незримая плита наваливалась, грозила прихлопнуть. Одного. Сергея из-под нее выхватывали.

Сереже при всем едва сдерживаемом гневе было много легче: за него тревожились, его признавали. За него болели — в зале сидела Люся. Узнала, видно, о собрании и пришла. Увидев ее, он обрадовался. Сергею было просто хорошо. Он чувствовал себя безвинно судимым, а потому бесконечно правым. Гнев душу не давил, а возносил ее чуть не до небес. Он шел с любовью, нес крест, а его распинали!

А собрание меж тем шло. Нынешний мастер, старичок мягкодушный, склонный к умилительности, отозвался о ребятах ласково: способные, дескать, хотя и немного со странностями, особенно Лютаев, ну да кто не без странностей… Произошло ЧП, всякое бывает, исключения ребята, может, и заслуживают, потому что должны бы готовить себя к делу святому, где не место пошлости и нечистоте, но… молодые ведь, да и способные… хотя и не без странностей… может, и заслуживают, чтобы исключили, но исключать не следовало бы… Старичок терялся: и ребят было жаль, но и высказать что-то конкретное не мог, тем более, что администрация уже все решила…