Герман Кант - Актовый зал. Выходные данные

• Название: Актовый зал. Выходные данные
• Автор: Герман Кант
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Герман Кант — один из крупнейших писателей ГДР, многократный лауреат Национальной премии ГДР.

Своими романами «Актовый зал» (1965) и «Выходные данные» (1972) Г. Кант способствовал мировой известности литературы ГДР.

Роман «Актовый зал» посвящен молодым строителям социализма, учащимся рабоче-крестьянского факультета. В центре романа — художественный анализ сложного противоречивого процесса становления новой, социалистической личности.

«Выходные данные» — роман о простом рабочем, прошедшем сложный жизненный путь и ставшем министром. Темой романа является диалектика возможного и необходимого, широких перспектив, данных человеку социалистическим обществом.

---

— Лола, — крикнул Хайдук, — зайди-ка! — И когда она вошла, попросил: — Прочти им абзац о недоверии и бдительности.

Лола взглянула на листок бумаги, который держала в руке, и прочла:

— «Дорогие товарищи, недоверие отравляет атмосферу, бдительность очищает ее. Бдительный человек внимательно наблюдает, точно рассчитывает и думает, думает, думает, всегда задается вопросом о возможных последствиях того или иного шага, но всегда движется — иногда назад, иногда в сторону, но в целом — всегда вперед. Бдительность присуща храбрым. Недоверие — удел трусов. Недоверие стреляет по призракам, попусту растрачивая боеприпасы. А подобные действия строго наказуемы».

Лола положила листок перед Хайдуком для подписи и напомнила:

— Через десять минут начинается заседание по вопросам учета в сельском хозяйстве, а с крестьянами лучше быть точным.

— Знаю. Мы уже кончаем. — И когда секретарша ушла, он продолжал: — Не стану приписывать себе чужие заслуги. Этот текст — своего рода наследство. Он взят, во всяком случае смысл его, из приказа по внутренней службе нашей бригады{26}. А указание о боеприпасах следовало тогда понимать буквально.

— По бригаде? Ты был в Испании?

— Был. Teniente[7] Хайдук — звучит, а? Тогда я по пятьдесят раз отжимался, честное слово.

— Здорово, — восхитился Трулезанд, — а ты не сделаешь у нас доклад? Мы бы это квази организовали.

Роберт изумленно посмотрел на Трулезанда, а Трулезанд, казалось, сам удивился своим словам, потом они дружно рассмеялись, и Трулезанд сказал:

— Извини, мы тут вспомнили кое-что.

— Claro, — ответил Хайдук, — но доклада я делать не буду. Рассказать — да, расскажу как-нибудь. А теперь идите. Слышите, как Лола по столу барабанит?

В приемной шестеро посетителей уже ждали, рассуждая о приросте поголовья свиней и крупного рогатого скота. В университетской столовой Трулезанд вспомнил об их рассуждениях.

— Мешай не мешай ложкой в супе, ни свинины, ни говядины не выловишь, булькает — и только. Потому, наверно, и называется бульон, да?

— Кто его знает. Да, собственно, что нам до того — ведь тут бульоном и не пахнет. Вон фрейлейн Шмёде идет, ты у нее спроси. Она наверняка во французском сильна.

Медичка села рядом с Робертом, достала из портфеля клеенчатый пакет, вынула из него и положила рядом с тарелкой серебряную ложку, развернула салфетку.

— Приятного аппетита.

— Спасибо, и вам также, — ответил Роберт. — А салфетка помогает? С ней что, вкуснее?.

— Ничего ты не понимаешь, — вмешался Трулезанд. — Салфетка на тот случай, если фрейлейн Шмёде прольет супчик: пятна — ужасная гадость.

Невозмутимо доедая суп, Хелла спросила:

— А как себя чувствует господин Рик?

— Кто? А, господин Рик… господин Рик чувствует себя превосходно. Правда, он еще ощущает слабость, но вот Трулезанд снесет ему этот комбикорм, и тогда его, пожалуй, в кровати не удержишь.

— А вы успеете после этого на занятия?

— Claro, — ответил Трулезанд. — Claro — по-испански значит «ясное дело», у нас есть знакомый, он знает испанский, был бойцом интербригады, если вы что-нибудь про нее слыхали.

— Да уж откуда мне! Но вот что касается супа для господина Рика, то, если хотите, я захвачу его с собой, мне все равно в ту сторону.

Трулезанд снял со спинки своего стула посудину Рика и высоко взмахнул ею над столом. Это был старый почерневший красноармейский котелок, весь во вмятинах, с толстой проволочной ручкой и слишком большой эмалированной крышкой.

— Внимательно взгляните прежде на этот сосуд. Еще не раздумали?

— Нет, не раздумала, — подсказал Роберт, — его можно накрыть салфеткой.

Хелла взяла котелок и, повернувшись к Роберту, сказала:

— Терпеть вас не могу.

— Это все женщины поначалу так.

— Талоны на обед у вас, господин Трулезанд?

— Claro. Но я сам схожу за супом. Только вот…

— Что только?

— Нам надо кое-что передать Рику. Квази, то бишь господин Рик, ждет от нас известий…

— А мне их можно доверить?

— Нет, но собственно говоря, да. Как ты считаешь, Роберт, можно их доверить? Я считаю, можно. Ведь речь идет о доверии. Дело вот в чем: пациент может быть спокоен, все bueno, то есть в порядке.

— И это все?

— Все. И еще привет от его amigos[8].

— Хорошо.

К Хелла Шмёде поднялась было, но Трулезанд попросил ее обождать, пока он принесет суп. Она сидела, глядя в одну точку, а Роберт, подперев ладонью щеку, нагнулся к ее уху и шепнул:

— Так вы меня совсем-совсем больше не любите?

Она встала и пошла к раздаточному окошку.

— Да что ты к ней привязался? — спросил Трулезанд, вернувшись. — Она ведь не вредная. Раз уж согласилась с этой посудиной по городу шагать, значит, наверняка не вредная.

— Салфеточка, — ответил Роберт, — серебряная ложечка, а где же вазочка с водичкой для пальчиков? Да-да, у них это заведено, а когда окунают в нее ручки, кажется, сейчас на пианино играть начнут. Ингина мамаша тоже так делает.

Трулезанд весело ухмыльнулся.

— Хочешь, я тебя сейчас научно разоблачу?

— Давай-давай.

— Я буду опираться на доклад, который назывался: «Человек и окружающие его условия». Ну, название-то ничего никому не говорит, но сам доклад был убедительный. Я уж не помню, как там все по порядку, но одно нам стало ясно: как бы человек ни поступал, он поступает так не с бухты-барахты. На все есть причина. А если кто ведет себя чудно, то и для этого есть научное объяснение. Если, к примеру, человек лупит своих младенцев, хоть они пикнуть не смеют, так это, может, оттого, что он жены боится. Может, она сильнее или по вечерам всегда усталая, ну и все такое… понял?

— Про доклад-то понял, но при чем тут фрейлейн Шмёде?

— А вот при том. Она и есть те младенцы, которых ты лупишь.

— Она — те младенцы, которых я… а кто же тогда… хм…

Трулезанд быстро встал:

— Вон Вера и Роза, спрошу-ка я у них про биологию. — Он пересек зал и крикнул: — Эй, девочки!

Роберт угрюмо взглянул на чужого студента, тотчас севшего на освободившееся место, и стал задумчиво рассматривать свой суп. «И не поздоровается, зазнайка эдакий, — подумал Роберт. — Серебряные ложки с собой таскать умеют, а здороваться не умеют. Нет, у него, оказывается, ложка оловянная, но здороваться и он не умеет. Даже дурацкий свой берет не снял, зазнайка несчастный, а-а наконец-то, самое время, у нас небось сеанс телепатии, а он не иначе ясновидец, только ясновидец может догадаться, что за столом береты снимают. Сегодня тут, кажется, одни ясновидцы собрались, и Трулезанд тоже из их братии. И какое ему дело, каких младенцев я луплю и почему, и что он ко мне привязался со своими психовыкрутасами и дурацкими полупереваренными докладами о человеке в определенных условиях, когда я дразню Шмёде ее серебряной ложкой? Может, он влюбился в нее, может, чувствует колики в животе, как взглянет на нее, — надо его предупредить, надо ему сказать: беги, Трулезанд, тебе машут салфеткой и пожарной юбкой, ее отец не пастор, зато торгует бакалеей, он жаждет возврата колоний, а она хочет послушного мужа. За коленки ее и тронуть не смей, пока не согласишься, что в лесу — ну, точно как в церкви. Теперь она отправится к Квази Рику, отнесет ему суп и проникнется своим благородством, потому что котелок черный, помятый, а она чистенькая, гладенькая, как Красная Шапочка, и несет бабушке пирог и вино в измятом русском котелке. Гостинцы пойдут впрок старушке, они пойдут впрок бабушке-Квази, Красная Шапочка повяжет ему свою салфетку, ведь у Квази, невежественного дикаря, таковой не имеется, у него имеются только букашки, где? — в грудной клетке, как пояснила нам фрейлейн Шмёде, студентка-медичка Шмёде, она в этих делах разбирается, знает, где букашки заводятся. В груди, в груди, где находятся легкие, а также сердце. Интересно, сердце чувствует, что рядом, в грудной полости, появилось затемнение? Ну а как же! Это и есть сердце в конкретных условиях, сердце тревожно колотится, если кругом букашки ползают, сердце замирает, если прослышит о боли другого сердца — Готфрид Келлер или Роберт Исваль, интереснейшие поэты Германии, с рифмой или без рифмы, но с Германией что-то неладно. Келлер-то швейцарец, а Исваль из Гамбурга. Инга Бьеррелунд из Кёнигсберга, а фрейлейн Шмёде откуда? И где она, фрейлейн Шмёде? Фрейлейн Шмёде у Квази Рика. Квази Рик ест с серебряной ложки из рук фрейлейн Шмёде и глядит при этом на ее грудь, и, если его не тянет погладить ее, значит, он и вправду болен. Но прежде ему придется признать, что лес — это поистине церковь, хорошо, если он хитрец по натуре, тогда он скажет „гм“, с „гм“ можно далеко уехать, с „гм“ можно кой-кого в ловушку заманить, если сам не отлетишь подальше. А то можно ведь в один прекрасный день очутиться у черта на куличках. Сиди да дивись, как тебя сюда занесло, сиди в университетской столовке, гляди на хлебающего студента и тверди, надо, мол, убираться отсюда, надо раз и навсегда объяснить Инге Бьеррелунд, что лес вовсе не церковь, а любовь не законсервируешь».