Вера Чайковская - Мания встречи (сборник)

• Название: Мания встречи (сборник)
• Автор: Вера Чайковская
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-904744-19-9

В книгу московского прозаика, художественного критика и историка искусства Веры Чайковской включено несколько циклов новелл. Автор фантазирует на темы прошлого и современности, сознательно избегая «научной» точности, погружая читателя в стихию озорной или драматичной игры, где «культурные герои», артистические и творческие личности наполняют энергией и расцвечивают красками прошлую и современную жизнь.

---

– Но и мой смех вам не понравился, – тихо проговорил Либман. – Не возражайте. Я понял.

Но Фира и не думала возражать. Молчала, опустив голову и разглядывая под ногами грязноватую льдистую корку. А руки держала в карманах пальто. Той же дорогой пошли назад. Впереди теперь брел Одя, Фира за ним, а Либман за ней, сердито размахивая руками при ходьбе. Одя на них оглядывался и невесело усмехался. Глупые люди! (А ведь умнейшие и талантливейшие!) Наконец-то нашли друг друга, но готовы снова разбежаться из-за какой-то чепухи, из-за смеха!

В начале улицы располагался мясной ларек. Одя попросил продавщицу взвесить три говяжьи сосиски – только побыстрее! (А то еще убегут!) Продавщица глядела на него с ужасом.

– Сырыми будете есть? – спросила брезгливо, видя, как он снимает с них оболочку.

– А как же!

Одя нашел место почище, положил сосиски в снег и свистнул трем дворнягам. Они на секунду застыли и вдруг быстро-быстро подбежали к сосискам, и каждая схватила в зубы по одной, не посягая на долю другой. Если бы и люди были столь благородны! Собаки убежали, унося в зубах свою мелкую добычу, которая, как с грустью думал Одя, едва ли утолит их голод. Но что он мог для них сделать? И что он мог сделать для двух этих безумных людей, встретившихся, казалось, для вечного счастья и вот уже расстающихся – расстающихся, кажется, навсегда?!

К Оде подбежал хулиганистого вида подросток.

– Вам какой дом нужен? Двадцать первый? А его слили с двадцать третьим! Слева до арки один, а после – другой.

– А где же табличка с номером?

– А мы все и так знаем, – ответил подросток обезоруживающе просто.

– Вернемся? – повернулся к спутникам Одя.

– Нет, нет, – нервно поеживаясь, проговорила Фира.

– Не стоит, – подхватил Либман. – Мы все и так поняли.

Он остановил такси и сел с шофером. Сзади разместились Фира с Одей. Сначала довезли до дома Фиру. Потом доехали до дома Учителя. Одя вышел с ним вместе и добрался до своего дома частично пешком, частично на троллейбусе…

* * *

На следующий день (был понедельник) Одя сам поехал на Чертановскую улицу. Всю ночь она ему снилась. Ему снилось, что он, уже достигнув акинфеевского логова-жилища, все же поворачивает назад, а Акинфеев в облике не то Змея Горыныча, не то древнерусского Скомороха, делает ему, высунувшись из окна, страшные и дурацкие рожи.

Было ясно, что в понедельник с утра Акинфеева Р. И. дома не застать. Но ведь и поездки в любые другие дни недели могли быть неудачными (что доказала их прошлая поездка). Заложенный в генах Оди инстинкт завершенности властно требовал, чтобы он исчерпал этот сюжет и хотя бы попытался к Акинфееву прорваться.

Дом номер двадцать один (после арки) был совсем ветхий, запущенный. Вход в подъезд – свободный, хотя уже везде в Москве либо сидели злющие консьержки, либо были домофоны. Все это приводило к мысли, что адрес фиктивный. Одя поднялся на третий этаж пешком (он боялся незнакомых лифтов, его нетерпеливая нервная натура не вынесла бы сидения в застрявшей «одиночке» лифта, а этот был допотопной конструкции, с громоздким и гулким ажурным металлическим каркасом).

«Не может, не может быть!» – настраивал он себя на очередную неудачу. Приблизившись к необитой двери (не может быть!), он позвонил. Ему открыли, даже не спросив, кто он и что ему нужно, – что было неправдоподобно, как в сказке. Открыл какой-то высокий всклокоченный черноволосый до синевы молодой человек с покрасневшей правой щекой. Одя мгновенно представил, как он только что читал книгу, опираясь о щеку рукой. У него самого была такая же привычка.

– Вы кто? – с выражением надменного недоумения спросил открывший. (Надменность была несколько наигранной.)

– А вы, случайно, не Акинфеев? – спросил Одя, тоже с недоумением на лице, но не надменно, а несколько глуповато – от растерянности.

– Я Акинфеев! – еще важнее произнес юноша.

– Не может быть! – выпалил Одя фразу, которая крутилась у него в голове.

– Почему не может быть? – Юноша выпятил губу. – Я Акинфеев Петя. (Сама детски-простодушная форма имени мгновенно подсказала Оде, что важность у его владельца напускная.) А вы, должно быть, к дядюшке? Но он тут не живет. Да и не жил никогда.

– Так вы… Простите, что вы читали перед тем, как открыли дверь?

Вопрос был совершенно дурацким. Но ведь дурацким было все, что предпринимал Одя. И Учитель поощрял его на этом пути «детской» спонтанности, следования интуиции…

– А откуда вы узнали, что я что-то читал? – с подозрением спросил юноша, приглаживая свои жесткие волосы, из-за чего они и вовсе встали дыбом.

– По щеке… У вас одна щека покраснела, словно вы на нее оперлись кулаком. Я так всегда делаю при чтении.

– Вам бы в сыщики, – съязвил юноша. – Вы, кстати, не следователь? Знайте, что я к делам дяди не имею никакого отношения. И вообще он мне почти не дядя. Сводный дядя по приемному отцу. Можно сказать – никто. Хотя жилье – это его подарок. И бумаги кое-какие из его архива. Есть весьма любопытные. Я ведь по профессии – архивист. Работал в архиве, пока…

– Пока не выгнали? – догадался Одя. Он все еще стоял у дверей, переминаясь с ноги на ногу.

– Сам ушел, – важно проговорил юноша. – Не терплю хамства. Словно я у них мальчик на побегушках! А я там был самый главный человек! Я все знал, что где лежит, какой папки недостает, а какая на месте. Им наплевать на профессионализм! Только бы покомандовать!

– Правда! – с живостью подхватил Одя. – Меня тоже оскорбляет повсеместное пренебрежение к делу, к блеску, к знаниям! Вот уничтожили зачем-то Институт старой и новой философии – ваш сводный дядюшка подписал распоряжение…

– Да вы проходите, – вдруг засуетился юноша, слегка даже улыбнувшись. – Что вы в дверях стоите? Вас тоже интересует философия? А я тут как раз читал… Вы ведь об этом меня спросили? Я читал…

Петя провел Одю в комнату, сверху донизу забитую какими-то пухлыми папками. В углу стоял простой деревянный стол на четырех ножках с настольной лампой – все, как в патриархальной районной библиотеке. На столе лежала раскрытая папка со стопкой отпечатанных на машинке листов. Петя важно кивнул на листы головой.

– Машинопись одной философской работы. Ее так и не издали. Рукопись исчезла. Постарались такие, как мой дядюшка. А эту машинописную копию, единственную, между прочим, я отыскал в дядином архиве и сейчас изучаю.

– А что за работа?

Голос Оди опять предательски повысился, так он заволновался. Что-то ему подсказывало, что он попал в эту квартиру не случайно. Петя взял со стола листочки и со значительным выражением лица повертел их перед глазами Оди.

– Работа некоего Сиринова. Он давно за рубежом.

– Игоря Игоревича? – всполошился Одя.

– Вы его знали?

Петя был явно удивлен и даже несколько обескуражен. Одя его озадачил.

– Да, как вас зовут? (Наконец догадался спросить.)

– Владимиром, – пискнул Одя.

– Вы его знали? – повторил вопрос Петя. – Мне казалось, что он давным-давно умер. Никаких публикаций с тех пор. И жил не то в Канаде, не то в Австралии.

– Он живет в Америке, – скромно уточнил Одя.

– Значит, все же жив.

Петю это обстоятельство, судя по всему, огорчило. Архивисту лучше иметь дело с давно прошедшим – так объяснил это себе Одя.

– Машинописный экземпляр совсем пожелтел. Был напечатан на такой маленькой портативной машинке «Эрика», лет тридцать тому назад. Компьютеров тогда не было, текст печатали на машинке, под копирку. А мой дядюшка велел закладывать только один экземпляр, без всяких копирок…

Одя ерзал от нетерпения. Ему поскорее хотелось проверить свою догадку, да нет – уверенность!

– Это не работа, в которой историческое сознание объявляется фикцией?

Петя ответил не сразу, переваривая информацию.

– Странно. Мне казалось, я единственный ее читатель. Копия-то одна. Уникальная, так сказать. Здесь вообще хранятся только такие копии – уникальные. Дядя велел уничтожать рукописи, но один машинописный экземпляр оставлял в своей библиотеке, уж не знаю зачем. Он их не читал. Ему они все были без надобности, а я над ними дрожу. Так вы читали или нет? Прямо отвечайте!

– Не читал, – честно признался Одя. – Но хотел бы прочесть.

– А откуда вы о ней знаете? – перешел в наступление Петя. – Никто не знает! Никто! Я – хранитель единственной копии. И единственный читатель.

– Вовсе вы не единственный! – Одя тоже раззадорился. – Рукопись не исчезла. Она сейчас хранится у моего учителя – Ксан Ксаныча Либмана. Он ее хвалил, называл талантливой…

– Без вашего Либмана вижу, что талантливая! – еще сильнее разозлился Петя. – Там, если хотите знать, человеческая история вообще зачеркивается – нет ее и не было! Все это только наши субъективные бредни, коллективный сон. В «чистом» сознании, к которому все разумные существа должны стремиться (оно словно бы и не наше, и вообще – не человеческое, это какое-то идеальное сознание, сознание как нечто универсальное, бесконечно длящееся и не зависящее от внешних событий. Оно скорее божественное, чем человеческое)… Так вот, в этом «чистом» сознании нет никакой истории. Она – пустая фикция, выдумка! Не было никогда никаких войн, не было холокоста, Крестовых походов, царей и императоров. Нет и не было! Только длящееся «чистое» сознание. Я могу его уловить, только отрешившись от своего субъективного «я» и от того, что на меня навешивает окружающий мир. Все эти теракты, заложники, бесконечные местные войны, заказные убийства – вся мерзость исторической жизни – ничего этого нет. И не было. Фикция коллективного галлюцинирующего сознания! Какая радость! Какое облегчение разом покончить со всем этим!..