Майкл Гаррисон - Пустота

• Название: Пустота
• Автор: Майкл Гаррисон
• Жанр: Киберпанк
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-389-11145-5

М. Джон Гаррисон – британский писатель-фантаст, умеющий гармонично соединять фантасмагорические картины, хореографически отточенное действие и глубокий психологизм. «Пустота» – заключительный роман трилогии о Тракте Кефаучи, куда вошли изумительный «Свет» и потрясающая «Нова Свинг». Вместе они составляют роскошное, стилистически завораживающее повествование, способное удовлетворить вкус самого взыскательного читателя, не оставив при этом в стороне лихо закрученный сюжет.

В недалеком будущем размеренная жизнь пожилой вдовы нарушается сюрреалистическими знамениями и визитами. Столетия спустя грузовой корабль «Нова Свинг» берет на борт нелегальный груз, и плата за его провоз превзойдет все мыслимые ожидания. В то же самое время на далекой планете, в зоне, где обычная физика и не ночевала, безымянная женщина-коп пытается навести порядок и заодно отыскать себя.

---

– Но ты кого-нибудь видела внутри? – спросил Толстяк Антуан, не найдя ничего лучшего, как гнуть свою линию, пускай неверную. Это он умел в совершенстве.

У Руби сделался озадаченный вид.

– Солнышко, – отвечала она, – да я просто запуливаю их на орбиту, и все дела. – Она подняла на него взгляд. – А теперь обними меня, Толстяк Антуан, не тяни резину, блин!

Да и потом, заметила она, когда они устали обжиматься, сопеть и стонать, а Руби перекатилась на спину взглянуть в потолок, где он вообще таких идеек поднахватался?

Она поднялась, отошла к унитазу в углу, посидела там немного и нетерпеливо подхватилась. Она заявила, что теперь полчаса надо ждать, чтобы помочиться, словно в том была вина Антуана.

– Руби, ты бы хоть воду спустила.

– Я никогда не видела никого, менее похожего на человека, чем М. П. Реноко.

По мнению Руби, он был теневик. Один из тех загадочных и почти метафизических персонажей, что властвовали над гало до прихода землян; мотивы их и по сей день оставались в лучшем случае таинственны.

– Если у них вообще есть мотивы.

– Если они вообще существовали, – напомнил ей Антуан.

Руби Дип взмахом руки отмела возражение.

– Ты погоди, стоит задолжать этим ребятам, – заявила она, – и поймешь, что они очень даже существуют! Ты им запросто полушарие мозга останешься должен! Настанет день, они явятся взыскивать долг. Они гангстеры или копы, никто толком не знает, кто именно. Ты что, не понял? Они выглядят точно так же, как мы с тобой!

Антуан пожал плечами:

– Да нет проблем.

Если Руби Дип так хочет, сказал он, то пусть так и будет. К тому моменту они уже завалились обратно на койку.

– Нет, я вот так хочу, – сказала Руби Дип.

Необъяснимый гнев, с каким Руби встречала любое упоминание о Реноко, объяснялся, как выяснилось, их ссорой однажды за обедом в «Блестящем пятицентовике». Спор зашел о природе китча. Реноко полагал, что китч является продуктом «постмодернистской иронии», а прежде не мог существовать: прежде объекты, ныне описываемые как китчуха, просто считались мусором, трэшем.

– Если не применить к трэшу операцию иронизации, – настаивал он, – китч не возникнет.

Для него постмодернистская иронизация уподоблялась концу истории или надвигающейся сингулярности.

– Она все изменила. Ничто не будет прежним. Она необратимо трансформировала все, подобно Вознесению[10].

Он считал, что эти качества за ней сохраняются и поныне.

Руби, с ее артистическими татуировками и коллекцией тамбуринов, не могла это оставить без ответа. Она утверждала, что китч существовал еще до века иронии.

– Таково было представление низкого искусства о высоком, – говорила она, – эстетика безвкусицы.

Ключевым элементом китча она считала сентиментальность, не просто в концепте, а в практическом применении. Трэш, с ее точки зрения, обладал совершенно иными качествами, и в мире трэша она чувствовала себя как дома. Трэш, подлинно низкое искусство, стал эстетикой у людей, лишенных эстетического чувства, а применение его уместно было назвать утилитарным.

– Во всех формах, – настойчиво доказывала она М. П. Реноко, – и на всех медиаплатформах трэш – искусство демонстрации секса, праздника секса, а прежде всего искусство получать сексуальное удовольствие. Это искусство субботнего ночного клуба.

Антуан почесал макушку.

– И что произошло, когда ты это заявила?

– Что-что? Дело дошло до кулачной потасовки, в которую скоро ввязались все посетители «Блестящего пятицентовика» в тот обеденный час, и так родилась легенда.

– Этого недостаточно, – сказал он.

– В этом-то, Толстяк Антуан, и состоит большущая разница между нами.

Карантинные загонщики, по мнению Руби, имели право отстаивать свою позицию гордо и во всеуслышание, уж слишком мрачная у них работенка; вполне ожидаемо, что Антуан эту проблему воспринимает не так остро. Возможно, оно и к лучшему, что их связь с необходимостью недолга.

В девять пятнадцать утра они оказались на улице возле «Блестящего пятицентовика». Пахло коричным кофе, на котором в «Пятицентовике» специализировались, и яичницей. Утренний свет сочился между домами на потрескавшийся гудрон. На Гравули-стрит еще лежали зернистые тени. Как на черно-белом фото, триумфально блестела сталью металлическая отделка интерьера столовки, уловленная в игру света и тени, и Руби заметила:

– Вот оно, наше подлинное будущее, отрендеренное с непостижимой трехмерной точностью языком алгоритмических текстур и рельефных карт!

Через несколько недель работа подошла к концу. Антуан больше никогда не видел Мира Веры Рубин, «Восточно-Уральского природного заповедника» или Руби Дип.

Огромного младенца он тоже никогда больше не видел, но фигура продолжала являться к нему во снах, где Антуан исполнялся уверенности, что девочка все же отыскала путь к нему через стены домов Гравули-стрит. Он пожалел, что отдал визитку М. П. Реноко. Визитка тоже вернулась преследовать его, ведь Реноко ее сохранил и вышел на связь через мудака по имени Тони Рено; и так Толстяку Антуану достался этот вот саркофаг.

Пять часов утра в Саудади: рано, чтобы наступило утро, но уже слишком поздно для ночи. Толстяк Антуан стоял у погрузочной платформы и смотрел через ВПП некорпоративного порта на рассвет; за характерным силуэтом Церкви Рока наметились полоски бледно-зеленого и лососиного цветов. Он вытер руки. Тряпка, бывшая первоначально белым хлопковым платьем Ирэн, коротеньким, с надписью ХИГГС поперек груди, навевала почти ностальгическую вину и чувство измены. Чуть позже, словно желая усугубить его состояние, появилась и сама Ирэн, быстрым шагом пересекавшая выметенную ветрами цементную площадку рука об руку с Лив Хюлой. Они цеплялись друг за друга, сохраняя равновесие и чуть кренясь вперед на сильном ветру, и распевали. Ирэн была в болеро-жакетике от Винчи Нинтендино с чужацкими розовыми перьями футовой длины. В одной руке она сжимала свою характерную прозрачную косметичку, в другой – держала пару сиявших собственным светом красных лакированных кожаных туфель с пятидюймовыми каблуками.

– Хай, – приветствовал их Толстяк Антуан.

Они помахали ему и отозвались:

– Хай, Толстяк Антуан! Толстяк Антуан!

Можно подумать, не ожидали его застать в пятом часу утра на корабле, которым владели все трое совместно. Поднявшись на борт, женщины врубили «Радио Ретро» и принялись подпевать старым хитам, от «Ya skaju tebe»[11] до недооцененной, но длинной кавер-версии «Народа ящериц из бездны времени» Фрэнки Хэя. Преодолевая сонливость, они периодически взрывались энергичными перепалками и высказывали много дивных новых идей о сути вещей. Вскоре, клюя носами, но то и дело подхихикивая, женщины принялись изучать груз.

– Толстяк Антуан, – заключила Ирэн, – оно большое.

– Ты так считаешь? – усомнилась Лив Хюла. – Не такое оно большое, как я ожидала.

Толстяк Антуан посмотрел на них.

– Я вам могу яичницу приготовить, – предложил он.

Обе полагали поистине удивительным, как Антуану удается сохранять свой новый стройный облик, если он только и делает, что ест.

– Можем яичницу в рубке поджарить. Кофе и хлеб тоже есть. Хлеб, правда, клейкий.

Ирэн обхватила его руками за шею:

– Или… Толстяк Антуан, послушай! Лив, ты тоже послушай! Или можем проехаться на рикше до Ретайро-стрит и потанцевать! Или пирожных поесть!

Лив тем временем опустилась на колени и заглянула в иллюминатор.

– Не слишком впечатляет, – заметила она.

– Моя очередь, – оттолкнула ее Ирэн. – А что это за саркофаг?

– Я там ничего особо интересного не вижу, – сказала Лив Хюла. – Можно свет включить? – Она перелистала декларации на груз.

– «М. П. Реноко», – прочла она. – «Товары длительного пользования. Транспортировать с осторожностью. Документы прилагаются». И куда мы это везем?

– Да Луш-Филд, – сказал Антуан, – где-то на планете X. Это в пятидесяти световых вниз.

– Толстяк Антуан, всё на свете в пятидесяти световых вниз.

6 Костяное радио

Ассистентка снимала угол у знакомой женщины по фамилии Бонавентура, хозяйки бара на Стрэйнт-стрит рядом с Зоной Явления. По ночам факелы взлетающих ракет озаряли комнату, пронизывая теплый воздух светом и вызывая впечатление скверного сна в баке, психической отдачи от ретрансляции механизмами бака мыслей и чувств прошлых клиентов. Они выступали на стенах многослойным цветастым вихревыпотом, точно граффити, нанесенные друг на дружку. Карты, артефакты, иномирские бабочки и всякое такое. Она привыкла. Ей это нравилось – хотя слово «нравиться» она никогда не применяла к описанию собственных эмоций. Иногда ассистентка размышляла, чьи сны ей снятся здесь.

Вечером в тот день, когда она впервые услышала слово «Перлант», через стену в комнату вошел человек, которого звали Гейнс. Она тут же поняла, что это не иллюзия из прошлого. Его появление испугало ассистентку. Выкройка, среагировав на испуг, активировалась; но Гейнс каким-то образом ее отключил. Ассистентка вскочила с кровати и замерла в центре собственной комнаты, нагая и растерянная, как ребенок, слишком поздно увидевший грозящее наказание, а Гейнс тем временем обошел ее, как неодушевленное существо, и направился к окну, точно она была магазинным экспонатом и не представляла для него никакой ценности.