Карен Свасьян - Два интервью

• Название: Два интервью
• Автор: Карен Свасьян
• Издательство: nietzsche.ru
• Жанр: Философия
• Год: 2011

Наш сегодняшний гость – К.А. Свасьян, личность для России почти легендарная. Именно с его именем связано полноценное возвращение имени Фридриха Ницше в духовное поле трансформирующейся России....Брал интервью  в Москве и  Базеле Дмитрий Фьюче

---

Д.Ф. Я вспоминаю сейчас Вашу лекцию в Московском университете «Конец истории философии». Там Вы, как философ, утверждали, что философия мертва, и призывали философов не отделять себя от своих мыслей, жить ими, в них, им соответствовать. В конце лекции Вы привели пример Майнлендера, который, получив авторские экземпляры своей книги «Философия искупления», поставил их стопочкой, чтобы дотянуться до приготовленной веревки, и повесился, реализовав тем самым главную идею своей собственной книги. Я тогда подумал, что было бы, наверное, очень правильно, если бы кто-нибудь, например, Я, подошел бы сразу по окончании лекции к Вам и застрелил бы Вас прямо за кафедрой, с которой Вы читали свою лекцию. Философ, прочитавший лекцию о «Конце истории философии», был бы застрелен в точном соответствии с главной идеей своей лекции. Таким образом, убийца помог бы Вам войти в точное соответствие со своими идеями о том, что «философия мертва», убив, сделав мертвым возвестившего об этом философа. 

К.С. Вы хорошо сделали, что не сделали этого. Потому что это была бы ошибка. Я говорил о смерти философии, и понятно, что делать это я мог только как философ. Но ведь не казнят же гонца за весть, которую он приносит. Я – просто гонец, кирик, сообщающий о некоем событии. Что делать с этим известием дальше, пусть каждый решает для себя. Моё дело принести весть. Кстати, после лекции многие слушатели были обескуражены и спрашивали меня, а что же им, философам, делать после такого известия.

Я им говорил: не принимайте на свой счет и продолжайте быть дальше. 

Д.Ф. Нет, Вы не просто гонец. Вы сам философ, который должен жить в соответствии со своими идеями (ибо такова Ваша идея), так что убить Вас после этой лекции было бы очень даже правильно, если, конечно, Вы тут же бы не перестали быть философом, и стали кем-нибудь другим. Например, молочником. А может Вы могли бы начать писать такие особые рассказы, которые смогли бы снова вернуть философию к жизни? 

К.С. Уверяю Вас, что убить меня было бы ошибкой. Сделай Вы это тем не менее, у Вас было бы достаточно (тюремного) времени, чтобы понять это. Потому что, сказав о смерти философии, я (как раз в Вашем смысле) и стал кем-то другим, пусть не молочником, но другим (а вот кем, простите, не скажу). Так что, убив меня, Вы убили бы ни в чем не повинного, а главное, хорошего человека. 

Д.Ф. Но если философии больше нет, то как можно назвать тех, которые продолжают размышлять над самыми трудными проблемами жизни? Неназванные дальние Ницше? Единственные в своем роде Штирнера?

К.С. Нет. Позвольте, я отвечу цитатой из Борхеса. Она несколько длинная, но достаточно точная (прямой ответ на Ваш вопрос в последнем абзаце): «Контакты с Тленом и привычка к нему разложили наш мир. Очарованное стройностью, человечество все больше забывает, что это стройность замысла шахматистов, а не ангелов. Уже проник в школы «первоначальный язык» (гипотетический) Тлена, уже преподавание гармоничной (и полной волнующих эпизодов) истории Тлена заслонило ту историю, которая властвовала над моим детством; уже в памяти людей фиктивное прошлое вытесняет другое, о котором мы ничего с уверенностью не знаем — даже того, что оно лживо. Произошли перемены в нумизматике, в фармакологии и археологии. Думаю, что и биологию, и математику также ожидают превращения… Рассеянная по земному шару династия ученых одиночек изменила лик земли. Их дело продолжается. Если наши предсказания сбудутся, то лет через сто кто-нибудь обнаружит сто томов Второй энциклопедии Тлена. 

Тогда исчезнут с нашей планеты английский, и французский, и испанский языки. Мир станет Тленом. Мне это всё равно. В тихом убежище отеля в Адроге я занимаюсь обработкой переложения в духе Кеведо (печатать его я не собираюсь) „Погребальной урны" Брауна» .

Д.Ф. Давайте вернемся к теме Ницше и Штейнер. Меня очень удивил разворот Штейнера к Ницше после его первой и по сути апологетической книги о Ницше. Вы можете как-то пояснить эту ситуацию?

К.С. В этом вопросе, как, впрочем, и в любом другом, очень важно выбрать адекватный подход, то есть, вовремя и точно войти в тему. Когда говорят о Штейнере, следует прежде всего учесть, что речь идет о совершенно необычайном человеке. Что значит необычность? Вы можете представить себе человеческое сознание, в котором живут, а значит и осознают себя умершие? Для нас с вами это мифология. Но попробуйте принять это как факт. Это основа, на которой только и может состояться какой-либо осмысленный разговор о Штейнере. Его внутренний мир, его сознание, чувства, мысли суть между прочим (о прочем я умолчу) умершие, которыми он вовсе не одержим, потому что несет их в себе как собственные нормальные состояния сознания. 

Д.Ф. Одержимость - это ведь захваченность сознания бессознательными содержаниями. 

К.С. Вы можете себе представить человека, у которого нет бессознательного? 

Д.Ф. Нет, не могу. 

К.С. Да, это трудно. Настолько же трудно, насколько легко представить себе обратное: человека, потерявшего сознание. Ну так вот, Штейнер потерял бессознание. Мне тоже долгое время было не по силам представить себе такое, но ведь речь идет не о том, что в моих силах, а о том, что есть же между небом и землей вещи, которые нам и не снились. Об этом не нужно гадать, а нужно, при наличии доброй воли к пониманию, просто попытаться жить в этом. Так вот, опыт моей долгой жизни в антропософии (я имею в виду не антропософию антропософов, а антропософию Штейнера) привел меня к узнанию удивительного факта, что Штейнер – человек, содержание внутренней жизни которого даже не просто умершие, а мировое свершение. Он (чтобы сказать это со всей допустимой краткостью) – ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ МИРА.

Что у него с Ницше? Они никогда не встречались. Штейнер видел Ницше один раз в Наумбурге, когда тот уже был болен. Он знал сестру Ницше, Элизабет, и какое-то время по её приглашению работал в Архиве, привел, кстати, в порядок библиотеку Ницше и попутно преподавал Элизабет философию. Но когда он столкнулся с её архивными махинациями и интригами, он открыто выступил с разоблачениями. (Кстати, Эрих Подах напомнил в свое время забывчивым академикам, что Штейнер был первым, кто подал сигналы тревоги в связи с тем, «в чьих руках оказался архив».) Взять хотя бы случай с Кёгелем, редактором ряда томов Науманновского издания. Кёгель был отличным издателем, между прочим и внешне очень похожим на Ницше;он мыслил по Ницше и был ему совершенно конгениален. Элизабет рассорила Кёгеля со Штейнером, очевидно полагая, что так ей будет легче управлять обоими. 

Д.Ф. А в чем была суть интриги Элизабет в этой истории?  

К.С. Она не хотела, чтобы кто-то доминировал в работе над архивом Ницше, кроме неё. Вообще роль Архива в посмертной судьбе Ницше чем-то напоминает роль Байрейта в посмертной судьбе Вагнера. Подобно тому как Козима «делала» Вагнера, так и Элизабет «делала» Ницше. Она была женщиной грамотной и плела узоры отношений не хуже, чем маркиза де Мертей в «Опасных связях». Понятно, что люди типа Кёгеля и Штейнера могли быть ей только в тягость. Она их и поссорила, после чего Штейнер ушел, а Кёгель остался. Потом она поссорила его с его невестой, внушив ему, что он (в смысле Ницше) обязан оставаться одиноким и т. д. Кёгель вскоре после этого покончил самоубийством.

Штейнер выступил с резкой критикой Архива Ницше, методов его работы. Это произошло уже после того как он в 1895 году выпустил в свет свою, как Вы сказали, апологетическую книгу «Ницше, борец против своего времени». Но это никакая не апологетика, а отождествление. Апологетика – это когда кто-то защищает, оправдывает другого. Так вот, Штейнер не оправдывает и не защищает Ницше, он им становится. Полностью. Можно было бы сказать: становится сумасшедшим, не сходя с ума. Как это понять? 

Свою первую книгу «Очерк теории познания гётевского мировоззрения» Штейнер написал (точнее, опубликовал) в 1886 году, то есть, параллельно с «По ту сторону добра и зла» Ницше, о котором он ничего еще тогда не знал. Когда потом, уже после болезни Ницше, он стал читать его книги, они потрясли его не только своей радикальностью и честностью, но и родством мысли и чувств. О ницшевской книге «Антихрист» он говорит, что в каждой фразе её находил свои собственные ощущения. Оба они, таким образом, ничего друг о друге не зная, жили и мыслили одно и то же. Об этом легко говорить сегодня, но надо попытаться представить себе однажды ситуацию в самом её возникновении: в мире мыслей, никогда и никем еще не мыслимых с такой силой и такой вобранностью в жизнь. Что должен был чувствовать Штейнер, столкнувшись с фактом сумасшествия Ницше, который мыслил и жил то же, шел над теми же безднами, что и он, но который не выдержал напряжения и – взорвался в безумие! Вот в этой оптике и надо читать его книгу о Ницше, которая, повторяю, никакая не апологетика, а полное отождествление с сошедшим с ума, то есть, с нокаутированным, с целью привести его в себе к себе, к той точке, попав в которую уже не сходят с ума, а входят в ум. Постарайтесь прочитать эту книгу однажды именно так, в её действительном содержании, в котором Ницше читает (именно читает, а не читал бы) штейнеровскую «Философию свободы». Мысль Ницше о моральных инстинктах, о том, что мораль, чтобы быть жизнью, а не призраком, должна сама стать инстинктом, потенцирована в «Философии свободы» до МОРАЛЬНОЙ ФАНТАЗИИ. Мораль, понятая не как долг и заповедь, а как свободная художническая фантазия, - разве не об этом мечтал Ницше! Поступать так-то и так-то, не потому что должен (кому?), а потому что так хочешь сам. Ведь человек не только должен, но и хочет, и если на него надевают мораль как намордник, то, сняв его, он и не может уже хотеть иного, чем безобразий и хулиганств. Но мораль в смысле Ницше – это когда хочешь быть моральным. Это он и имеет в виду, когда говорит о морали не как о заповеди Божьей, а об инстинкте. Подлинность заключена в инстинкте, но инстинкты отданы животному. Разум – вспомним «Проблему Сократа» в «Сумерках идолов» – побеждает инстинкты, но вместе с инстинктами он побеждает и жизнь. Проблема Ницше: победить безжизненную мораль и вернуться к жизни, но не к цыганской жизни Руссо и не к хулиганской жизни сегодняшних ницшеанствующих кузнечиков, а к моральной. Быть моральным в этом смысле значило бы следовать заповедям не потому, что это заповеди, а потому, что, не следуй мы им, мы испытывали бы от себя такое же омерзение, какое мы испытали бы, скажем, проглотив какую-нибудь дрянь. Штейнер доводит эту идею до полной сознательности. Его мораль – моральная фантазия. Но это и есть проецированный в будущее, не сходящий с ума Ницше. Я повторяю: в Штейнере сознание Ницше доведено до точки, после которой сойти с ума уже невозможно никогда, просто потому что – некуда сходить.