Виталий Сирота - Живое прошедшее

• Название: Живое прошедшее
• Автор: Виталий Сирота
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-93762-119-1

Мемуары В. Г. Сироты (1944 г. р.) – петербургского ученого, преподавателя, основателя первой в СССР частной почтовой компании – охватывают несколько десятилетий XX и XXI веков. Среди персонажей книги социолог Игорь Кон, актер Николай Лавров, обладатель крупнейшей в мире коллекции неофициального русского искусства Георгий Михайлов и многие другие видные ленинградцы и петербуржцы.

В книге сохранены особенности авторской стилистики.

---

Умер дед в Москве перед Отечественной войной от диабета.

Мама мамы (моя бабушка) Нехама не получила формального образования, но была от природы умна и энергична. В годы революции она возглавляла комитет помощи жертвам погромов, а моя мама по поручению этого комитета бегала по домам пострадавших с бидончиком молока, разносила помощь…

Мама была младшим ребенком в семье. У нее были братья Илья, Яков и Израиль и сестры Хиена и Соня. Все они, за исключением моей мамы, получили начальное образование в еврейской школе – хедере – и хорошо знали идиш. Мама тоже могла говорить этом языке, но общалась она на нем редко, с подругами. Я знал всего несколько фраз на идиш и никогда по этому поводу всерьез не рефлексировал, но, когда недавно, спустя шестьдесят лет, прослушал диск с песнями на этом языке, испытал сильное теплое чувство.

Архивная справка о дате и месте рождения мамы

Бабушка Нехама и дед Файтелъ

Илья учился на врача в Швейцарии. Перед революцией, не закончив образования, он вернулся в Россию. Кажется, у его родителей не было денег оплачивать обучение. Он ходил на прием к министру с просьбой разрешить ему, еврею, завершить образование в России. Ему позволили это сделать в Томске, где он и получил диплом врача. В Гражданскую Илья служил главным врачом санитарного поезда красных. После этого примерно до восьмидесяти лет работал врачом, но занимал также и партийно-административные должности. Похоже, административный почет он любил. Этим он отличался в большой семье Комиссаровых и Сирот. В Отечественную войну был военным медиком. Участвовал в боях за Бобруйск. После освобождения родного города от врага видел там людей, прошедших проверку в СМЕРШе. У этих несчастных были выбиты все (!) зубы. Закончил работать и умер Илья в Куйбышеве. Его внучка вышла замуж за мордвина. Дядя Яша говорил, что их ребенок по национальности будет «жидовская морда». Потом внучка с мужем перебрались в Москву где тот стал работать в ЦК ВЛКСМ.

Мама иногда напевала песенку: «Ах, АРА, спасите, ради Бога…» Теперь я знаю, что АРА – американская благотворительная организация

Яков во время Гражданской войны был приглашен старшим братом Ильёй работать в санитарном поезде. Позже, в «застойные» годы, Яков Фадеевич оказался одним из самых заслуженных ветеранов армии – его военный стаж начинался в 1918 году! Относился он к этому с юмором.

Позже Яков работал в области военной химии. Кажется, был очень способным человеком. Но административной жилки, свойственной Илье, у него не было. Последние годы служил референтом в реферативных химических журналах. Много работал дома, что его очень устраивало. Он был холост и жил вместе с сестрами и племянником Феликсом в одной комнате в коммунальной квартире в каком-то из Монетчиковских переулков в Москве. Рабочий угол Якова Фадеевича был отделен шкафами. Там стояли диван и рабочий стол.

Общая площадь его «кабинета» была примерно 5 кв. м, а территории, не занятой мебелью, – около 1,5 кв. м. Там же помещалась и библиотека, в которой я помню много красивых и, кажется, редких книг.

Яков Фадеевич был очень остроумным и обаятельным человеком. Играл в теннис и преферанс. Благодаря этим хобби приобрел много знакомых и друзей, среди которых встречались и весьма влиятельные люди. Как-то моя жена Татьяна была в командировке в Москве и остановилась, по обыкновению, на Монетчиковском. Обратного билета у нее не было. Билеты на поезд в то время купить было очень непросто. Яков Фадеевич дал Татьяне какую-то мятую записку от одного из своих друзей по преферансу. Ее надо было отдать кассиру на вокзале. У кассы стояла очередь, как к администратору театра «Колумб» в романе Ильфа и Петрова. Люди протягивали бумажки, через некоторое время им небрежно их возвращали с отказом. Татьянина бумажка мгновенно произвела волшебное действие. Оказалось, что записка была от начальника треста вагонов-ресторанов.

Поздней осенью Яков Фадеевич обычно ездил в Гагры со своей теннисно-преферансной компанией. Как-то вечером они играли в преферанс на платном пляже, и вдруг раздался голос из громкоговорителя: «Товарищи шахматисты, просим заканчивать ваши партии!». Так работники пляжа тактично напоминали своим многолетним клиентам о конце рабочего дня. Несмотря на отсутствие коммунальных удобств, многочисленные родственники, будучи в Москве в командировках, останавливались у Комиссаровых. Яков Фадеевич спрашивал: «Ты в командировку или по делу?». И все Комиссаровы шумно, живо жестикулируя, с интересом и доброжелательно выспрашивали новости о семейных и служебных делах гостя. Помню, подобному допросу подвергся как-то и Егор, когда ему было лет пять или семь. Он, как воспитанный мальчик, стал обстоятельно отвечать. Но, не дослушав, его забрасывали новыми вопросами, причем сестры говорили с заметным акцентом. Егор растерялся. Было забавно, но по-родственному тепло, и он это почувствовал. Никого из Комиссаровых, бывших на той встрече, уже нет в живых.

К Комиссаровым мама со мной, грудным ребенком, и братом приехала в Москву из эвакуации, из Краснокамска, весной или летом 1944 года. Комиссаровы тогда жили в еще меньшей комнате, площадью чуть ли не 10 кв. м. К ним добавились мы трое. Но жили все исключительно дружно. Это удивительно напоминает мне строки из воспоминаний князя С. Волконского: «Ни разу во всей тогдашней переписке не проскальзывает даже намека на какую-нибудь ссору, малейшее недоразумение. И при скученности, в какой они жили, это являлось свидетельством высокой их воспитанности; редко когда с большей наглядностью выступала благотворная сила житейских форм».

К концу жизни Яков Фадеевич купил кооперативную квартиру на Ростовской набережной, в красивом доме на красивом месте. Там он жил с племянником Феликсом. Там он и умер, прожив более восьмидесяти лет.

Израиля Фадеевича в семье называли «дядя Засим». Прозвище пошло от того, что он часто забегал к родственникам на Монетчиковский и, посидев у них, уходил со словами «Ну, засим я пошел».

Он был гораздо хуже образован, чем два других его брата, не так успешен, как Илья, и не столь интеллигентен, как Яков. Он жил в пригороде Москвы, в Лосиноостровской. Работал, кажется, агентом по снабжению на каком-то мелком кожевенном производстве, ничем не выделялся, говорил с заметным акцентом. Мне казалось, что советскую жизнь он понимал лучше своих более успешных родственников. Он отлично помнил годы революции и становления советской власти в Белоруссии и не имел никаких иллюзий относительно ее чекистской подкладки. Братья, конечно, тоже знали обо всем этом, но им, вероятно, хотелось видеть что-то хорошее в режиме, который им иногда улыбался. Тем более что оба содействовали его победе, а потом активно работали на его благо.

Мама говорила, что дядя Засим даже побывал в тюрьме, кажется по снабженческим делам. Вором он, безусловно, не был, скорее просто неудачником. Мне он запомнился очень милым, доброжелательным, несколько суетливым, самоироничным человеком.

Израиль Фадеевич с большим уважением относился к моим студенческим занятиям и сразу тихо уходил из комнаты, когда я садился за учебники. Последние годы жизни он жил в Челябинске. Его сын Абрам (Бася) работал там инженером на крупном заводе. Внучке Тане сейчас, вероятно, около пятидесяти; связи с ней, к сожалению, нет.

Мамина сестра Софья Фадеевна работала воспитателем в детском саду. Помню разговоры о том, как воспитатели объедают детей в детском саду, это было дико для Сони. Когда я с ней познакомился, она была уже на пенсии и вела хозяйство в семье Комиссаровых. У нее болели ноги, она ходила, тяжело переваливаясь. Говорила с заметным акцентом. Это иногда приводило к забавным недоразумениям. На коммунальной кухне бывали, как водится, и обострения отношений (хоть жили в этой квартире дружно). В один из таких моментов Софья сказала о каком-то предмете спора: «Это ее», – и ей раздраженно заметили: «Научись говорить по-русски: не ее, а ейное».

Другая мамина сестра, Хиена, на протяжении всего многолетнего нашего знакомства была лежачей больной. У нее была астма, она подолгу жестоко откашливалась. Лежала на большой металлической кровати в отгороженном углу комнаты. Когда я приезжал в гости, Хиена живо и доброжелательно выпытывала у меня все новости. Капризной и страдающей я ее не видел. Близкие терпеливо ухаживали за ней десятки лет.

У Софьи был сын Феликс, немного не от мира сего. В зрелые годы он защитил кандидатскую диссертацию по математике. Над диссертацией Феликс трудился, лежа на диване, не записывая, все вычисления делал в уме. Он недолго проработал преподавателем математики в школе рабочей молодежи и каком-то вузе, а затем и вышел на пенсию по инвалидности. Феликс с детства варился в семейном котле, преданно выполнял все домашние обязанности, ухаживал за Хиеной. В свободное время обожал читать газеты. Читал дома, на уличных стендах, специально ходил в библиотеку. Голова его была забита огромным объемом всяческой информации. Когда он остался один, кроме газет много времени уделял экскурсиям и турпоездкам вместе с группой таких же любителей. Умер Феликс, когда ему было под шестьдесят.