Андрей Белый - Воспоминания о Штейнере

• Название: Воспоминания о Штейнере
• Автор: Андрей Белый
• Издательство: Editions La Presse Libre
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1982

В 1912 в Берлине А. Белый познакомился с Рудольфом Штейнером, стал его учеником и без оглядки отдался своему ученичеству и антропософии. Фактически отойдя от прежнего круга писателей, работал над прозаическими произведениями. Когда разразилась война 1914 года, Штейнер со своими учениками, в том числе и с Андреем Белым, перебрались в Дорнах, Швейцария. Там началось строительство Иоанова здания — Гётеанума. Этот храм строился собственными руками учеников и последователей Штейнера. Текст печатается по авторскому машинописному тексту рукописи, хранящейся в мемориальном музее Андрея Белого в Москве.

---

Нигде не было такой остроты восприятия сталкивающей нас или нас разделяющей кармы; нигде не ощущались нити кармы, поданные почти тебе в руки: "Сплетай".

И я плел так, что Дорнах стал мне воспоминанием о жизни проведенной мною… в прошлом моем воплощении; а ближайшие тогдашние мои друзья, жившие под одним кровом со мною, плели эти нити так, что все, кроме Дорнаха, стало им воспоминанием о жизни, проведенной ими… в прошлом воплощении.

И эти ответственные кармические минуты происходили в ответственные кармические минуты мира на глазах у доктора; и — вместе с ним: в его кармических минутах.

Если бы я описывал не личность Рудольфа Штейнера, а себя в мигах Дорнаха, я написал бы о том невероятнейших рассказов в стиле то… сказок Андерсена, то… кошмаров Эдгара По; мелькнули бы: и "Снежная Королева", и сказка о "Русалке". и уютнейший "Оле — Лукойе"[371] увиделся бы; но и чудовищный Басаврюк… появился бы рядом.

Все это было увидено в Дорнахе; но в личной фантастике жили сверхличные светлые и страшные сущности, которых бой, тяжба друг с другом, вооруженных нашими душами, как щитами являла бой за будущее антропософского импульса в мире, исход которого нам неизвестен.

Все это могло получить освещение, оправдание, смысл в еще более высокой духовной обители, простершись в которую над всеми нами, Рудольф Штейнер держал скрижали своих новых слов о Кресте Голгофы.

Дорнахская трагедия для меня в ДО и в ПОСЛЕ Дорнаха, — в том, в чем Штейнером был начат Дорнах: в теме Голгофы, в теме Креста.

Глава 6. Рудольф Штейнер в теме Христос

"Мистерия Голгофы — единственное, величайшее событие человечества". Рудольф Штейнер. ("Основные положения", 1924–25 гг.)[372].

"Событие Голгофы — свободный, космический акт, … постижимый лишь человеческой любовью". Рудольф Штейнер. (Оттуда же)[373].

"Нисхождение Христа — проникание человечества изначальным… Логосом". Рудольф Штейнер. (Оттуда же)[374].

"Язык, к которому стремится антропософия, будет двигаться, — это сказано более чем образно — в чистом элементе света, который идет… от сердца к сердцу". Рудольф Штейнер. ("Современная духовная жизнь и воспитание", стр.222, 1923 г.)[375].

1

Доктор всегда повторял: "Говорят "О" духовной культуре, говорят "О" духе; все — "О", "О" и "О"; мало говорить "О"; надо дать конкретно почувствовать дух, говорят "О" духе бездушно: без духа". Говоренье, по доктору, вело к материализму — с другой стороны. Он — не так говорил.

Совершенно особенно он говорил о Христе.

Можно даже сказать: он — молчал о Христе, подготовляя условия к восприятию Христова Импульса, чтобы звуки слова "Христос" излетали, как выдыханье вдыхания: силы Христовой; чтобы понять мысли доктора о Христе, нужен был путь поста и молчания, и мыслей, и чувств, принимающих крещение: требовал, чтобы слово о духе прядало жизнью. Его слова о Христе были — строгим молчанием, или — самим Христом в нем.

Он готовился к произнесению слова "Христос", — порой месяцами; и потом объявлялся курс: "Христос и духовный мир"[376]; кто был его ученик, тот знал значение объявления такого курса. Это — прохождение новых ступеней знания; и — призыв: "Ман Мусс Вахен унд Бэтен!"'77 Готовились, — просыпая "моление о чаше"; и знали, что просыпали, но как умели, готовились; звучало нам: "Перемените пути!" И не словом, а "тихою" минутой лекций, когда и громы исчерпаны; на миг прокалывалась "лекционная" ткань; он глядел проколами невыразимых своих, как слезами наполненных, глаз, — в паузе меж двух частей лекции, — может быть не относящейся к Христу, а к … Фехнеру. Но из — за "Фехнера", — вставало, глядело, будило и звало глашми его, говорившими нам: "Не я… а… во мне". Так говорил "Дух" личности, в личность спустившийся, глянувший в нас из расширенных глаз… И тогда догадывались, что УЖЕ говорит о Христе, хотя тема курса "Христос"… — еще вдали.

Даже сонные в эти миги сквозь сон замечали "летение тихого ангела" над лекционной темой; "ангел" летел ВЕСТЬЮ О ТОМ, что будущий "курс" — символ свершений, открытий и катарсисов в наших душах, которые могли б иметь место, если б "Я" усилием воли могло стать лучше для своего Дамаска.

Это — не выдумка, а жизнь тех из нас, кто хоть в точке одной был ЭСОТЕРИК; но можно было бы в неупоминании имени Христа Иисуса увидеть — лишь перевлеченность внимания с духовной темы на светскую; мы порой знали, когда он молчит просто, и когда он молча ГОВОРИТ… О ХРИСТЕ; молчание — вдох; будущее слово о Христе — выдох; он требовал угадки в нем словесного жеста к непроизнесенному еще, но уже веющему: звал под кущу.

Так он порою вел неделями по пустыням молчания.

Так он говорил о Христе!

И — кто так говорил о Христе?

2

Вернувшись из Дорнаха, я не мог привыкнуть к московской религиозно — философской болтовне; хочется не сказать, а вскричать, и даже СДЕЛАТЬ СЛОВАМИ ЯВЛЕНЬЕ ИЗ ВОЗДУХА отзыва той реальности, а не "аллегорий" силы Христовой в нем, когда он говорил "О"…

Срывалися с трезвости и трезвейшие: ждали, молчали и переглядывались: "Не… пропел ли… петух… Не… — стоят ли… в дверях!" Срывались на этом — "…не ли…?" Происходил экзамен "искушения" царствами; искушение Христа Люцифером, — вставало: "Вот… наступает… царство Его!.." Не верилось, что еще оно: "Не от мира сего". И — вырыв астрала мгновенно — бурный; и — падали. Явленье с "падениями", о которых я писал, открывало "курс" на тему "Христос", продолжаясь в течение курса; причина — неподготовленность сознания, непрохождение "поста".

3

Перечитывая фортраги "Христос и духовный мир", "Пятое Евангелие"[378], — спрашиваю: "Куда оно делось? Великолепнейшие прогляды — да! Но — главнейшего — нет: СВЕТА ПРОСВЕТОВ и ВЗГЛЯДА проглядов!" СВЕТ — ПРИСУТСТВОВАВШИЙ — ХРИСТОС!

Потому и "падали"!

4

Оговариваюсь: среди нас — философы; они мне возразят: подобного рода воспоминаниями я вздуваю "мистику"; антропософия — "трезвость", апеллирующая к познавательной ясности. Знаю: и сам доказываю, что нужна ясность; и сам щипал себя за палец в Лейпциге, чтобы не "упасть"; и даже — вытащил упавшего на меня толстого немца.

Не видавшие доктора, но весьма изучившие его "Философию Свободы" могут судить и рядить о "ясном мышлении"[379]. Известно ли им: "ясное мышление" могло вызывать в нас и явления, подобные явлению "Фаворского Света".

Лучше не "пасть", чем "пасть", ибо тут — разрыв между "Я" и МАНАСОМ; явление явствует все же о касании нас сил света; мы еще не владели [владеем] высшими органами; но тут факт налицо: рудименты органов есть.

Лучше не "падать", зная "язык", чем падать.

Хуже всего: не "упасть" оттого, что "событие" ни в чем не зацепилось за черепом обведенную голову, с мозгом, прилипшим к костям, переворачивающую лишь абзацы и подабзацы теории знания и отвлеченные положения "О" духе. Должны овладеть мы и "Кантовым" рассудочным разумом; не мне это доказывать. Иное хочу сказать: доказав, что и рассудком можно понять связь гносеологии и христологии, надо доказывать: этого — мало; она и есть "О": то "О" духа (не дух), на что гремел доктор. Доктор требовал большего: такта и знанья рельефов различных сознаний и твердого понимания, что — в Разуме нет ни ГОЛОВЫ, отделенной от СЕРДЦА, ни безголового сердца; есть сердечное, жаркое, любовное ведение: Христова Импульса.

И говорил о Христе не головой, не сердцем, а — БОЛЬШИМ; но большее, не будучи "безголовием" мистики, не было "бессердечностью" утонченнешей клоунады теоретико — познавательного бильбокэ; Разум, вешавший в нем о Христе, юта станет понятен, когда мы представим: "Человек говорит всею силою мысли со всем жаром сердца: от СЕРДЦА К СЕРДЦУ".

Вне жара и силы, до которой всем далеко, — не поймем тайн Христова Ума.

И он не говорил, а "пылал".

"Одни" — падали; другие — сидели на лекциях с карандашиком, прослеживая — даже в миги ТАКИЕ — связь ГНОСЕОЛОГИИ И ХРИСТОЛОГИИ.

"Тетка" — падала; а "дядя" — прослеживал.

Немногие — овладевали подступами к "интеллекту".

"Тетки" — лучше; откровенно душою их овладевал Люцифер; "дяди" — хуже: гносеологизируя в эти минуты "О" духе — в минуты ДУХОВНЫЕ — они падали в объятия Аримана.

Доктор нам говорил от "головы" к "голове". Это — усвоили; но обращался он в миги другие к СЕРДЦАМ; выраженье: "от сердца к сердцу" — с какой ясной, любовной улыбкой он говорил это, когда говорил о "младенце" Иисусе, сильном беспомощностью возлежания в яслях, перед которой ломается меч Аримана, — сам был беспомощным младенцем; не спрашивал, чтобы помнили спекуляции, его же; был — сердце; вернее: ум его был в месте сердца; и УМНОЕ СЕРДЦЕ — цвело; "сердце", а не "сердечный ум".

5

Хочу сказать, чтобы твердо знали: говорил очень умные вещи о гнозисе и о Христе; это — известно; о том же, что делалось в сердцах, — не видавшие доктора не могут понять; я должен сказать: "Он был сердцем гораздо более, чем головою"… Он был — инспирация: не имагинация только! И слова о ХРИСТЕ — инспирации: сердечные мысли; перерождающие чувства еще больше, чем головы; как МЫСЛЬ живет в абстракциях, не будучи ими, так инспирация, будучи мыслью,