Иван Цанкар - Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой

• Название: Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой
• Автор: Иван Цанкар
• Издательство: Центр книги Рудомино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-7380-0398-1

Книгу составили лучшие переводы словенской «малой прозы» XX в., выполненные М. И. Рыжовой, — произведения выдающихся писателей Словении Ивана Цанкара, Прежихова Воранца, Мишко Кранеца, Франце Бевка и Юша Козака.

---

Оглядевшись по сторонам, он увидел разбросанную одежду, почувствовал сладкий запах духов. Прикрыв окно, он залез под кровать. Больше он не думал о том, что затеял. Временами у него дрожали губы. Ему хотелось молиться, просить бога, чтобы Эли вернулась, но от волнения не мог. Он начал считать гвозди в досках над головой: если выпадет четное число — его замысел осуществится, если нечетное — значит, все пропало. Долгое время не было слышно ни звука. Затем легонько скрипнул ключ в дверях. Мальчик съежился еще больше. В комнату вошло живое существо. Из-под кровати Дизме было видно, как неуверенно и почти бесшумно переступают ноги, маленькие и тонкие. «Эли!» — мелькнуло у него в голове, и он задрожал всем телом. Девочка села на кровать, под которой он притаился, и сбросила туфли. Чтобы как-нибудь себя не выдать, Дизма совсем затаил дыхание. Ноги ее показались ему такими ладными и красивыми, будто они никогда не ступали по земле, а лишь по мягкому пуху. В сердце не было никаких других желаний — только бы смотреть, вечно смотреть. Подойдя к окну, Эли звякнула посудой. Дизма пригнул голову, чтобы увидеть ее целиком. В вечернем сумраке он разглядел гибкую фигурку, лицо скрывали густые распущенные волосы. Тогда случилось нечто такое, чего Дизма никак не мог понять. В комнату, шлепая туфлями, вошла пожилая женщина. Девочка вскрикнула, обе бросились вон из комнаты. Дизма подождал еще минуту. Из сеней доносилось сердитое ворчанье Фрголинихи. Он быстро вылез из-под кровати, и в тот же миг его окатили водой с головы до пят. Ни на кого не глядя, Дизма вскочил на окно, выпрыгнул на дорогу и помчался прочь. Он был мокрый до нитки, с него текло ручьями. На пороге стояла Фрголиниха с ведром в руках и кричала что-то вроде: «Медьев разбойник!» Мальчик бежал как одержимый, а вдогонку раздавался звонкий голос — женщина потешалась над Медьевыми, оповещая все предместье, какими бывают сыночки из «хороших семей». Не успели еще люди повысовываться из окон, а Дизма был уже в своем сарае. Некоторое время он с трепетом ждал, что будет дальше. Вот-вот раздастся голос отца, которому Фрголиниха наверняка уже все рассказала. Но на крыльце не было слышно ни звука. Дизма знал, что в доме садятся ужинать, а его нет за столом. От холода он стучал зубами. Дверь отворилась, и на пороге показалась старая кухарка. Он умолял ее никому не говорить, в каком виде она его нашла, насочиняв ей, что свалился в воду, когда ловил головастиков. Она тайком принесла ему сухую одежду и спрятала мокрую. К счастью, отца в это время уже не было дома. Наскоро поужинав, Дизма скользнул в постель, где наконец согрелся. Осознав теперь все, что произошло, он почувствовал такой стыд, что покраснел, хотя лежал, укрывшись одеялом с головою. Испуганно прижался он к подушке, услышав в соседней комнате шаги отца, и совсем затаил дыхание, когда отец заглянул в детскую. Но ничего не случилось. Ушел. Дизма вздохнул с облегчением, надежда, что отец ничего не знает, подтверждалась. Теперь в груди у него защемило от мысли, что он был совсем рядом с Эли, но так и не сказал ей ни слова. Нет, Эли ни в чем не виновата. Его заметила Фрголиниха. Эли не убежала бы из комнаты. Увидев его, она удивилась бы только, почему он сидит под кроватью. А если бы он сказал, что не может без нее жить, она обняла бы его и усадила на кровать рядом с собой. Он бы ей все объяснил — как жалеет ее, как хочет утешить, и она, вероятно, расплакалась бы, уткнувшись ему в плечо. Их сердца соединились бы навеки. Эти мечты так увлекли его, что он уселся на постели, прижавшись лицом к холодной стене.

— Эли, Эли! — шептал он в темноте. Ему казалось, что она непременно должна его услышать — ведь она там, по ту сторону стены. Он тихонько постучал по холодному камню. Сейчас в тишине прозвучит ее ответ. Неужели она может спать в такую минуту? Фрголиниха наверняка ей рассказала, что этот самый Дизма Медьев живет совсем рядом, за стеной. Он еще раз постучал немного погромче. Вздыхая, заворочался в постели Фице. Дизма в одной рубашонке сидел, прислонившись к стене, и напряженно вслушивался в темноту. Ни звука. Никто не отозвался. Бедняжка, наверное, уснула. В соседней комнате приподнялся на постели отец и тихонько окликнул:

— Фице!

Дизма замер, не смея дух перевести, пока снова не услышал равномерного посапывания отца. Вдруг ему послышалось за стеной какое-то движение. Он быстро приложил ухо к каменной преграде, дрожа и надеясь. Верно, она боялась сестер, а теперь поднялась с постели, стоит и улыбается, глядя на стену. Он подал ей знак. От глухой каменной толщи тянуло холодом. Уверившись, что все напрасно, он печально скользнул под одеяло. Сегодня он не накрылся с головой — уши его, казалось, все еще улавливают слабый шорох, идущий оттуда. Перед глазами возникла удивительная картина: обрамленная черными волосами головка с улыбкой поворачивается к стене, рукав сползает с белой руки, коснувшейся холодного камня. В эту минуту Дизма уснул.

На следующее утро он не сделал со двора ни шагу. За обедом он убедился, что Фрголиниха так ничего отцу и не сказала. Но зато Пик разболтал всем ребятам про вечернее приключение Дизмы. Дизма отпирался, сколько мог. После полудня вся орава перекочевала от реки на дорогу — они часто собирались здесь у старого распятия. Пик и Линче дразнили Дизму, что его окатила водой цирковая кувыркалка. У Дизмы гневом горели глаза, он чувствовал, что перестает быть главарем и заводилой. Он начинал стыдиться испытанного ночью светлого умиления и молча сжимал зубы.

К распятию медленно приближалась Эли с бидончиком в руках. Пик усмехнулся:

— А ну докажи, что тебе на нее плевать! Подставь ей подножку!

Все уставились на Дизму, а тот опустил глаза.

— Струсил, — прошипел Линче.

Дизма отделился от толпы мальчишек и молча шагнул навстречу девочке. В душе боролись противоречивые чувства. Теперь он покажет ребятам, на что он способен, хотя козлом отпущения станет Эли, а она для него — святая. Но пусть и она знает, кто такой Дизма. Она будет его бояться и заговорит с ним первая. Позже он объяснит ей, что хотел скрыть от других, как ее любит. Бушевали в нем и другие чувства, которых он вообще не сознавал. Времени на раздумье больше не было. Он уже поравнялся с девочкой, которая испуганно озиралась на окна домов. Вот он быстро выставил ногу, девочка упала на колени, бидончик опрокинулся, по дороге потекли молочные ручьи. Дизма видел, с какой несказанной тоской она на него взглянула. Он подскочил, чтобы помочь ей подняться, но она вскрикнула и со слезами на глазах пустилась бежать что есть духу домой. Ребята молча наблюдали всю сцену и не проронили ни слова, когда Дизма опять подошел к ним. Несколько мгновений он стоял, смущенно потупясь. Ему было видно, как за Эли захлопнулась входная дверь. Кровь прилила ему к голове, он бросился на Пика, повалил его на землю и принялся безжалостно дубасить. Тот защищался, молотил ногами, кричал, но все было напрасно. На нем лежал Дизма и, таская его за волосы, прижимал к земле. Неожиданно нагнувшись, он до крови укусил Пика за шею и, выпустив его, убежал домой. Закрывшись в детской, он обливался слезами и безудержно рыдал до самого ужина, то и дело повторяя вслух: «Эли, Эли, прости меня!» Наконец в душе его появились проблески надежды, странной надежды, испытанной им впервые в жизни. Отыскав бумагу, он попробовал писать, хотя на письмо все еще капали слезы. «Эли, летающий ангел, сегодня ты со мной…» Он писал и зачеркивал, чувствуя, как душевная боль переплавляется в буквы и на сердце становится легче. Он решил, что будет всю ночь обдумывать свое послание, а утром все перепишет, раздобыв листок розовой почтовой бумаги, затем потихоньку проберется в комнату акробаток и положит письмо на кровать Эли. Она прочитает, покраснеет и, улыбнувшись, все ему простит.

До поздней ночи он подбирал нужные слова, то и дело прижимая бумагу к груди. На следующее утро он спрятался на сеновале, писал и зачеркивал, перечитывая нескладные, неуклюжие фразы горестного любовного признания. К вечеру он все переписал набело. Когда он наконец появился на дороге у распятия, Фице сообщил ему, что цирк еще днем уехал. Дизма онемел. Значит, он больше никогда не увидит Эли? Никогда? Сердце его разрывалось от боли. Он убежал к себе в комнату и зарылся головой в подушки, содрогаясь от навалившегося на него горя. Отец смотрел на Дизму с удивлением, расспрашивал Фице, но тот не знал, почему брат так безудержно плачет. Дизму звали ужинать, но он не двинулся с места.

— Этот парень, видно, совсем рехнулся, — раздраженно проворчал отец, хотя в душе сам почувствовал некоторое беспокойство. Никто не мог заставить Дизму подняться с кровати. Поздней ночью он заснул от усталости на мокрой от слез подушке.

Утром он помчался на луг. Цирка там больше не было. На арене еще лежали опилки, можно было легко угадать, где находилась конюшня, где зверинец, а где стояли фургоны. Дизма остановился у каштана, на котором все еще висела афиша. Долго не сводил он глаз с изображения летающих ангелов, трех сестер Шпиридоновых — всемирно известного аттракциона. Затем оглянулся туда, где в то утро стояла кибитка и где он увидел в оконце гибкие белые руки, заплетающие на затылке густые темные волосы. В неожиданном приливе тоски он поспешно схватился за грудь, остро почувствовав, что этим ясным погожим утром солнце льет свои лучи в пустоту. Он понял, что больше никогда не увидит Эли Шпиридонову. Она уехала. И никогда не узнает, что заронила в детское сердце прекрасную, несбыточную мечту, которая не угаснет до самой могилы.