Геннадий Вальдберг - Праздник

• Название: Праздник
• Автор: Геннадий Вальдберг
• Жанр: Русская классическая проза

---

- А старшина говорит, что срать он на наше сознанье хотел. Потому как всему голова. Прикажет говно, скажем, жрать - и ни один не отвертится.

- Да при чем же здесь Ленин?

- А неувязочка, товарищ майор. За других не скажу, но я вот, лично, это самое говно через сознательность жрать не стану.

- Ну и примеры у тебя, Ланг!

- Могу покрасивше. У меня вот в военном билете*****, что я - немец, записано. Так я что тут подумал: если снова воина - меня на передовую или опять в тыл загонят?

- В Красной Армии нету различий!

- Это уж слышали, - махнул Ланг. - А потом в казахские степи турнули. А ведь у Ленина в том же пятнадцатом томе: что всяк народ место, язык и культуру - все свое иметь должен.

- Это ошибка была!

- Ошибка? - Адам ребят оглядел. - Ленин, что ли, ошибся?

- У Ленина нету ошибок! - рожа у замполита пятнами, как шкура жирафа, пошла. - Другой!... Другие напутали!

- А кто же исправит?

- Надо будет - исправим! - трахнул кулаком по трибуне майор.

Но Адамчик не сел. И тогда Аубекеров вмешался:

- Рядовой Ланг! На работу пора!

- Да в том-то и дело, - повернулся Адам. - Понять я хочу: ежели сознание мое не созрело - чего я тогда на работу пойду?

- А вот на губу загремишь - и дозреешь! - хихикнул Борька.

- А ты, жид, молчи! - рявкнул кто-то из задних рядов - и Борьке будто шило воткнули:

- Кто сказал "жид"?! А ну, кто сказал? Никто, конечно, не откликнулся. Только с мест подниматься стали.

- Еще раз услышу, - заорал Борька, - пасть порву! Поняли?!

- Ну что ты заводишься? - попробовал его успокоить Аубекеров. Даже руку на плечо положил. Но Борька его руку отмел. Весь напрягся. Бицепсы вот-вот гимнастерку прорвут.

- А ну их! - протолкался к нему Генка. - Бздун какой-то. Сказал - и в кусты. Даже руки марать не стоит.

- Э-эх! - огрызнулся Борька. - А еще про семью толкуют!

Роты повалили на выход, в дверях образовалась давка. А на улице уже кричали старшины:

- Первая рота!

- Вторая!

- Стройсь!

- Стройсь!

- Правое плечо вперед - ша-агом - а-арш!

- Про горилку-то не забыл? - поймал Лешку Васька. - После отбоя в клуб приходи.

- А кто по части дежурит?

- Мешков. Свой человек. Я ему рюмашку налью.

- Буде сде! - догоняя строй, крикнул Лешка.

Вообще-то, Лешка не пил... Точнее, не любил пить. И вкус у водки противный, и голова потом на части разламывается. Но в армии без зеленого змия... Тут даже если не лезет - вольешь. Тебя наизнанку - а ты по-новой. Когда-нибудь да и втянешься. А там уже форму держать следует, так сказать, иммунитет провоцировать: крепок ли? нет? не ослаб? - а то от бездействия, говорят, пропадает.

Кто в армии не был, тот не поймет. Какого, мол, лешего так себя мучать? А то и помучаешь! Нужна человеку хоть какая-то щель, чтобы гной в нее выпустить. Накопилось дерьма на душе - а водкой, вроде, и смоет. Возьмешь, например, и лучшему другу фонарей по пьянке наставишь - а утром совесть замучает, - опять же, очистился. Или с начальством. Оно тебя в гриву и в хвост - а тебе лишь соплю утирать... Но ежели выпивши, то и начальство со всем уважением. Знает, что сдачу дать можешь. Потом оно, конечно, свое наверстает, и драить тебе гальюн до второго пришествия, или в холодной неделями гнить. А все ж, хоть минуту, побыл человеком.

Но Лешка водку любил за другое. И даже не столько водку, сколько то, что ее окружает: риск, связанный с ее покупкой; как бутылку в рукав иль за пазуху прячешь; как до части несешь; КПП - и радость победы. Этакий жалкий комариный укус: мол, вы - запретили, а я вот - нарушил. И чувство товарищества, какое в эти минуты всегда возникает. Будто вы - заговорщики, и вас по рукам и ногам тайна связала. Тайна, конечно, пустяшная - а все равно, хоть каленым железом пытай - ни один не сознается! Ну и разговор, какой только в подпитии бывает. Вот и в последний раз, когда с Кенжибаем набрались. В такую даль понесло: за Урал надумали ехать. Вот где жизнь! Просторище! Воздух! - Валерка чуть грудь себе кулаком не расквасил. - Там деревни такие есть - живой души не отыщешь! Занимай любой дом - и делай что хочешь. Я бы, говорит, на охоту ходил. Зверья там навалом. А летом ягоды от пуза жрать можно. Л ты б, говорит, картины писал. До ближайшего города километры ехать. Тишь, благодать, ни одной гнусной хари не видно. - А потом его как-то вдруг повернуло: ежели мусора вдруг нагрянут - что это вы, мол, тут тунеядствуете? Народ коммунизм строит - а вы, паразиты!... - я им дуплетом по рожам! - А когда по-третьей разлили, и вовсе заклинило: в штаб, говорит, пойду. Прямо к Бате! На, скажу, сука, стреляй!... - А когда Лешка хотел его успокоить, по мордам понеслось. И Лешка обиделся. А потом пожалел, что обиделся, потому что Валерка и вправду в штаб пошел. Хорошо, начальства на месте не было. Так он с Женькой Желтковым сцепился. И Валерку в каталажку упрятали. А наутро допытывались, с кем это он так надрался? Но Валерка лишь пьяный без тормозов с горы катит, а на трезвую голову из него слова не вытянешь. Так один на губе и сидел, два срока мотал: за себя, и что не сознался.

Лешка спрыгнул с грузовика и побежал в свой подъезд. На стройке начинался аврал - весть о начальстве уже докатилась. А аврал - это похлеще цунами в Японии. Все вверх тормашками переворачивается. На бегу скользнул глазом по стене дома: пустая малярная "люлька" на ветру болтается, за-несенная снегом траншея внизу, черенки лопат над сугробом, - но всех, кто тут должен был красить, копать, как волною слизнуло. Гоняют железные тачки со строительным хламом, в укромные уголки под заборами сваливают. В унисон тачкам скрипят подъемники, срочно штабелюют бетонные плиты. И голоса сержантов-надсмоторщиков: "Живей! Чего хлебало разинул?! А ну, поворачивайся!" - как кнуты по согнутым спинам. Одним словом, сознательный труд. Не за совесть, за страх. Балаган, одним словом. Когда все живое дуреет, только дом лишь над всем насмехается. Стоит как скала надо всей этой зыбью: не такого, мол, я тут навиделся! - и хохочет транспарантом под крышей: - "Первого сентября - первые новоселы!" - То есть, если верить словам, которым Лешка не верит, здесь уже целых два месяца живут люди.

Этот дом еще весной сдать хотели. Но то ли оборудование какое-то не поспело, то ли другая загвоздка - короче, на осень сдвинули. А осень на Севере - не весна. Хоть и вечная мерзлота, а летом подтаевает, и дом на один бок окривел, фундамент вдруг провалился. А пока бетон под него заливали, штукатурка с фасада осыпалась. Стали штукатурку латать - крыша вдруг потекла. Тогда на скорую руку решили битум прямо на крыше варить, чтобы сразу дыры замазывать. И какой-то дурак в огонь солярки плеснул, дескать, еще быстрее сделаем - а битум возьми и займись. Как уж никто не сгорел одному только Богу известно. И вот до ноябрьских дотянули.

"Товарищ военный строитель! - но это уже другой транспарант. - Выше знамя социалистического соревнования!" - Лешка его еще для предыдущего дома писал. И, видно, здорово вышло. Когда с этим сладят - на другой объект перевесят.

Примерно месяц назад всю часть подняли по военной тревоге. "Термоядерное нападение! - орал старшина. - Противогазы на морду и разгребать завалы!" - А потом привезли на такой же объект. И транспаранты такие же были. Оказывается, звонили из центра: утром будет комиссия...

Подъезд напоминал вход в пещеру в момент камнепада: из распахнутых окон летели обрезки паркета, плинтусы, рулоны обоев. Все это присыпалось снежком или перетаскивалось в соседний дом с еще ненавешенными рамами. По маячить здесь, у всех на виду - лучше паркетиной по лбу! И Лешка, закрыв голову руками, прыгнул в открытую дверь. За спиной что-то шлепнулось, обдав ветерком и клубами пыли. Но Лешка уже не оглядывался: вниз, под лестницу. Там у него тайник, большой железный ящик с надписью: "Стой! Высокое напряжение!"

Никакого напряжения в ящике, конечно же, нет. Это для других. Лешка даже пломбу навесил - сплющил из кусочка снинца, - отлично действует. А в ящике у него: краска, линейка и кисти. Сюда же вчера он положил груду железных ромбиков, нарезанных из кровельного листа. Лешка выкрасил ромбики в черное, и за ночь они подсохли. Он взял инструменты, сгреб ромбы и пошел на верхний этаж. Там разложил все это на ступенях, обмакнул кисть в банку и вывел на первом:

"I". Всего его ждет 75 номеров. Когда номера будут готовы, он прибьет их к квартирным дверям. В этом, собственно, и состоит его работа: надписи, цифры, череп с костями на трансформаторной будке изобразить или лозунг состряпать.

Не сразу, конечно, его такой работой сподобили. Но раз ухватившись, он за нее мертвой хваткой держался. Потому что по армейским понятиям он человек никчемушний. Кто раньше сантехником был, на штукатура учился, ремеслуху закончил - тем, понятно, и дело нашлось. А у него-то всего ничего: десять классов плюс в институт провалился. И загнали его с такими же горемыками траншеи копать: то теплотрассу прокладывать, то газ подводить. Землеройную машину купить - денег стоит. А их труд - задарма. Да и куда их девать, если ничего другого они делать все равно не умеют. А то, что умеют, никому тут не надобно. И Лешка уж думал, что в жизни отсюда не вылезет. Пока однажды не пришел капитан Шапошников: "Кто умеет транспаранты писать?" - и Лешка первый из траншеи выскочил. Никаких транспарантов он, конечно, отродясь не писал. Карандаш, акварель - но чтобы маслом, да еще по железу?... Однако траншея кое-чему научила. До сих пор ладони от рваных мозолей не зажили. И Лешка ночи не спал, чтобы новую науку освоить. И ничего, получилось. А когда пообвык и со всей этой мазней одной левой справляться начал, и для другого время нашлось. Отыщет картон иль фанеру, забьется в угол потише и что-нибудь такое изобразит. Краски строительные, конечно же, дрянь, да и нужной никогда под рукою нету. Задумаешь город нарисовать, наляпаешь белым дома и сугробы, а до неба дойдет - зеленым малюешь, потому что синяя на складе вся вышла. По Лешка не сетовал. Он и здесь приспособился. Даже так фантазию научился раскручивать, чтобы весь подручный материал в дело шел. Так картину распишет, что было пять красок - и ни одной не останется. Ребята смеялись: мол, если тебе красок вдосталь купить - так ты рисовать не сумеешь. И, наверно, была в их словах доля правды. Потому что лучшую свою картину Лешка всего тремя красками нарисовал. Взбрело как-то девушку изобразить. (Это после того, как Васька из отпуска приехал. Порассказал, какая там его дожидается.) Но девушка получилась странная. Не сказать некрасивая: глаза преогромные, угловатые, синий платок на шее накручен...