Наталия Миронина - Завтрак для Маленького принца

• Название: Завтрак для Маленького принца
• Автор: Наталия Миронина
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-85764-7

Больше двенадцати лет Татьяна счастливо жила в браке – и вдруг муж заявил, что все эти годы у него был сын, с которым муж активно общался, равно как и с его матерью. И теперь этот сын – о ужас! – поселится в их доме. По женским меркам такое преступление не имеет срока давности, но Таня простила мужа, взялась воспитывать мальчика Сашу, вложив в это всю душу. И муж снова удивил, сообщив, что уходит из семьи и женится на матери Саши, потому что любовь не угасала… Дважды брошенная мужем сорокалетняя Татьяна осталась одна. Нет, не одна – с Сашей, который с нежностью и заботой принялся вытаскивать ее из страшной депрессии…

---

Все, что происходило в доме, я не успевал замечать. Для меня вехами времени и пространства были мать, отец, школа, танцкласс. Любые иные обстоятельства проскальзывали незаметно – я слишком уставал, постоянно болели костяшки пальцев и мышцы, мало времени оставалось для обычных уроков. Но однажды, вернувшись домой, я застал такую картину. Глаза у отца были красными, а его худое красивое лицо стало серым. Мать же была вызывающе спокойна.

– Что-то случилось? – Как сейчас помню это свое несказанное удивление – отец пришел к нам во вторник, нарушив, таким образом, заведенный порядок.

Оба они промолчали. Я прошел в свою комнату, постарался заняться делами, но подслушивать тишину, которая наполняла дом, было страшно.

– Вы объясните мне хоть что-нибудь?! – не выдержал я и опять появился на кухне.

– Я уезжаю, – произнесла мать, – пока одна. Тебя срывать с занятий нельзя. На каникулы приедешь ко мне.

– Куда уезжаешь? Я буду жить один? – Эти два вопроса вырвались из меня против воли. Я понимал, что мне следует сказать совсем другое. Мне нужно было спросить об отце, на его лицо я старался не смотреть.

– Нет, ты не будешь жить один. Ты будешь жить в интернате, при училище. Как живут многие дети. Я уже звонила туда, и мне пообещали выделить тебе место. Я ведь мать-одиночка. – Она посмотрела на отца. – А мне надо вернуться в Кемерово.

– Куда? Зачем? Что там делать?!

От растерянности я не знал, что сказать. Как-то на летние каникулы я ездил туда к бабушке. После Питера, после всего, что меня окружало с рождения, этот город показался мне пустой обувной коробкой. Он был даже не скучен, а пуст и неопрятен. Окружающая природа, оторванная от примитивной урбанистической регламентированности, не вызвала во мне никакого отклика.

– Зачем? Зачем ты туда едешь?! – Я повторил вопрос, но по молчанию родителей понял, что ответ будет либо лживый, либо его не будет вообще.

Но я ошибся, недооценил своего отца.

– Мама уезжает. Она выходит замуж и будет жить теперь там, так требуют обстоятельства. – Он произнес это так, словно с его губ не сорвалось ни звука. Во всяком случае мне так показалось – слова были отдельно, отцовский рот отдельно.

– А почему…

– Понимаешь, там теперь у…

– А я? С кем буду я?! Я не хочу жить в интернате! Там живут те, кто приехал из других городов! – перебил я его. Меня охватил страх. Ничего ужасного в жизни большинства моих соучеников не было. Наоборот, они были всегда веселыми, задиристыми, спаенными той самой дружбой, которая бывает между людьми одинокими, оторванными от дома. Эта дружба позволяла им, совсем еще детям, чувствовать себя в семье. Питерские дети составляли другую группу, малочисленную, которая с интернатскими не всегда ладила. Мне сейчас предлагалось перейти из одного лагеря в другой, против воли и тем самым, скорее всего, потерять дружбу с Егором. А это произошло бы неизбежно – несмотря на занятость, у нас всегда находилось время для прогулок по городу, походов в гости, редкого бездельничанья. Живя в интернате, я подчинялся бы иному распорядку дня. Получалось, что мои родители сейчас предлагали мне потерять дом, друга, множество интересных занятий, потерять почти всю мою жизнь. Еженедельные визиты отца положения не спасали.

Несмотря на мягкость характера, я никогда не позволял себе плакать. Ни в возрасте десяти лет, когда у меня болели связки и суставы, ни когда дрался до крови с мальчишками, ни когда вместо меня, выучившего и отрепетировавшего танец, послали на конкурс другого. В тот раз это было особенно обидно и несправедливо – ради этого я отказался от участия в детской постановке, которую готовил наш класс. Надо сказать, я вообще не плакал, но сейчас, только представив себе все грядущие перемены, слезы сами покатились по лицу. И вдруг мне бросилась в глаза вся необычность нашей предыдущей жизни. Отец появлялся три раза в неделю, никогда не оставался ночевать, квартира была чужой. Он платил за нее небольшие деньги, а хозяин квартиры, его старинный друг, прочно обосновался где-то в Карелии и в Питер приезжать не думал. Жили мы замкнуто, чувствовалось немногословие матери в общении с соседями. Я внезапно понял, что в нашей жизни было много чего странного, временного, неустойчивого и виновником этого, как и много другого, хорошего, был отец. И еще я понял, что остаюсь один. Совсем один. Папа, этот преданный мне человек, растерян, ничего изменить не может, и страшное злое чувство поселилось в моей душе.

– Вы мне объясните толком что-нибудь?! Я же не щенок какой-нибудь?! И не надо меня сдавать в интернат – как беспризорника! – вдруг заорал я. – Вы скрываете что-то! Я не хочу в интернат. Я не хочу в Кемерово. Я вообще никуда не хочу.

Мне плохо запомнился последующий за этими воплями разговор. Только теперь они оба что-то говорили, объясняли, предлагали, обещали. Я слушал, сознавая, что ничего нового не узнаю. В мои двенадцать лет многое было не понятно, но благодаря крепкой дружбе с отцом, его преданности я никогда не волновался из-за очевидных жизненных несостыковок.

Мать любила отца, все надеялась на брак, но, осознав, что это несбыточная мечта, дала согласие давнему своему поклоннику, который весьма преуспел в родном городе. Там, в Кемерове, у нее будет свой дом, большой сад, обеспеченная жизнь. И не нужен ей Питер с его Невой, каналами, мостами и дворцами. Не нужен ей больше город, где родился ее сын. Не нужно ей место, которое подарило любовь, но не дало то, что так ценят все женщины, – надежность и прочность будущего. Она хотела бы взять меня с собой, но в Кемерове нет балетного училища, там вообще мало учебных заведений. А потому…

– Ты теперь будешь жить со мной. В моем доме. Пока не встанешь на ноги, не закончишь учебу. Пока не захочешь уехать, – громко произнес отец. На мать он не смотрел. Он смотрел только на меня. В этом его взгляде была боль – боль от понимания того, что именно он ранит сейчас стольких людей. Меня, мою мать, свою жену, которая, скорее всего, не догадывается о нашем существовании, особенно о моем.

Я запомнил это чувство страха. Страха, что лопнет моя голова, разорвется сердце, что я упаду прямо здесь, на кухне, между теми двумя, которые должны были любить меня настолько, чтобы не допустить того, что произошло. Этот страх недуга преследовал меня потом долго, возникая из ниоткуда и особенно докучая накануне выступлений.

Как часто одно событие помогает обнаружить многослойность жизни, которая до этого была скрыта от тебя. Как часто становишься внимательным и восприимчивым после удара током, после боли, которую испытал. Мы ехали домой к отцу. В моей голове слово «дом» теперь имело какой-то двойной смысл, и это причиняло мне неудобство. К моему удивлению, мать поехала с нами.

– Папа, это обязательно? – спросил я его тайком. Случившиеся события словно поставили нас на одну доску, стерли грани возраста и семейной субординации.

– Она так захотела. Как бы то ни было, она имеет право знать, где ты будешь жить.

– Скажи… там… – я замялся. – Там обо мне знают?

– Да, я все рассказал.

Меня успокоило, что отец ответил именно так. Во-первых, он не оказался трусом, он смог признаться при всех и избежать скандала, а во-вторых, я очень боялся слова «повинился». Тогда бы получалось, что его сын – это его вина. Сейчас, с позиции двадцатипятилетнего возраста, я понимаю смехотворность и наивность таких суждений, но в тот момент мне была важна каждая мелочь.

Дом, в котором жил отец, находился в центре. Я вспомнил, что во время наших прогулок мы этот район обходили стороной. «Не могли без меня, что ли, познакомиться?» – подумал я, войдя в кабину старого лифта. От нервного ожидания, от напряжения у меня вдруг губы стали расплываться в дурацкой улыбке. И когда на пятом этаже лифт остановился, переполошив весь дом лязгом и грохотом цепей, словно привидение, я расхохотался. Родители озабоченно переглянулись, и отец дернул меня за руку:

– Саша, успокойся! Все хорошо!

Эта фраза меня насмешила еще больше – в моем понимании хорошо никогда уже не будет. Невозможно собрать из мельчайших кусочков зеркало. Из этого можно лишь сделать мозаику, в которой все – лица, интерьеры, пейзажи – будет искажено. Я отчетливо помню, как перед дверью отец замешкался. Тогда я этому не придал значения, сейчас я отлично понимаю причину: он не знал, как лучше, деликатнее поступить – открыть дверь своим ключом или позвонить. Открыть по-хозяйски, своим ключом, означало обидеть мать, от которой этот жест не ускользнет, позвонить – означало поступить лицемерно по отношению к жене. Все время сам открывал, а тут на тебе, как чужой. Я тогда даже не задумывался, что должна была чувствовать приятная женщина, которая внезапно открыла перед нами дверь.

– Добрый день, проходите! – Хозяйка отступила назад, в прихожую.

Сейчас я пониманию, что рос среди очень красивых людей. Мать высокая, длинноногая – ростом она была почти с отца, – с белокурыми волосами до пояса. Черты ее лица были мягкими, но высокие скулы добавляли породы, делали лицо немного нестандартным, не только красивым, но и интересным. Глаза у нее большие, синие и всегда блестящие, вроде как наполненные слезами. Ни у кого я больше не видел такого блеска в глазах.