Ольга Бредникова - Микроурбанизм. Город в деталях

• Название: Микроурбанизм. Город в деталях
• Автор: Ольга Бредникова
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Культурология
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4448-0424-7

Эта книга посвящена современному городу и вдохновлена им. Под общей обложкой собрана богатая мозаика исследовательских подходов и сюжетов, пытающихся ухватить изменчивость, множественность и неоднозначность городской жизни. Это разнообразие объединяет микроурбанизм – подход, предлагающий «близкий взгляд» на город: возможность разглядеть его через мелочи и детали. С их помощью раскрывается насыщенная повседневность города и привлекается внимание к его главным действующим лицам – обывателям, которые своими повседневными действиями, чувствами, настроением создают город, его значимые места и маршруты. Наряду с привычными, но еще не вполне знакомыми персонажами – пассажирами общественного транспорта, участниками свадебных процессий и вездесущими туристами, книга представляет читателю и относительно новых участников жизни города – открывателей заброшенных пространств, слушателей плеера, граффити-райтеров, продавцов и покупателей блошиных рынков и многих других. Насыщенный эмоциями и динамичный город создается живым языком исследователя.

---

Жильцы не без ностальгии припоминают и детские выступления на специальной сцене: “Ее срезали сейчас, там выступали дети, пели, у нас здесь вообще жизнь кипела, ‹…› двор был хороший” (Инф. 1), – и коллективные вечерние посиделки у экрана: “Это вот я еще помню, приезжала такая штука, ну проектор… и крутили фильмы во дворе… бесплатно” (Тамара, 44 года, проживает в доме около 30 лет, далее в тексте – Инф. 2). Снижение молодежной активности во дворе жильцы связывают и с развитием технических средств: “Они слушают негромко музыку – у нас такие сейчас телефоны” (Инф. 2), и со сменой рекреативных локаций: “Молодежь очень мало сейчас сидит, они уходят вон – у них Пушкинская, там «движуха» ‹…› дворы пустеют” (Инф. 2). Накапливающий память двор становится не только видом с сентиментальной открытки, но и фонотекой воспоминаний, не лишенной меланхоличности.

Городской двор в своем своеобразии может быть описан не только со стороны генеалогии, но и географии. Так, парадный версальский курдонер, полукруглый по форме и снабженный выходом на людную площадь, коренным образом отличается от уединенного римского атриума, сокрытого от посторонних в глубине усадьбы, а обнесенный высоким забором монгольский хашан никогда не огласится журчанием фонтана наподобие “прозрачного” и гостеприимного средиземноморского патио. Образ двора, взятого в его локально-географической специфике, может задаваться своеобразием аудиального рисунка: так, старожилам Киева дворы помнятся наполненными пронзительными звуками медного рожка керосинщика, выкриками старьевщика и “душещипательными песнями” слепых попрошаек[135], в Тбилиси – переливами “урочных голосовых и фортепьянных гамм”, дудочкой молочника и криками мацонщика[136]. В Москве речь идет прежде всего об арбатском дворе – хронотопе жизни, разворачивающейся в декорациях ХХ века. Характерное пространство и время проходят через призму личного опыта проживания и воспроизводятся в песнях альбома Булата Окуджавы “Музыка арбатского двора”: арбатский двор предстает в его творчестве как небольшой, то залитый капелью, то завешенный бельем, “двор с человечьей душой”, воплощающий уют “старой”, до строительства проспекта Калинина, Москвы.

Особое место в морфологии городских дворов принадлежит гулкому и угрюмому питерскому двору-колодцу, чья аутентичность, впрочем, становится предметом для дискуссии на форумах: “Если вам хочется погулять именно по дворам-колодцам – вам не в Питер – а в Одессу”[137]. Иногда споры о чистоте идентификации двора сопровождаются введением региональных обозначений типа “двор-колодец «по-южному»”[138]. Архитектоникой замкнутых форм он близок к северному колодцу, только этот колодец – зеленый. В травелогах и архитектурных летописях Ростова-на-Дону тоже приводятся примеры “колодцев”, иногда сохранившихся с прошлого века[139].

Но типичные ростовские дворы застройки “довоенного” периода представляют собой обжитые десятилетиями совместные придомовые территории увитых виноградом двух-, трехэтажных строений с внешними железными и деревянными лестницами типа террасы. Коммунальность таких мест не в последнюю очередь задается расположением общих удобств во дворе и поддерживается натянутыми между домами бельевыми веревками. Тема “душевного” и антикварного уюта местных дворов развивается ростовскими блогерами: “Южные ростовские дворы, интимные и живые ‹…› Во дворах Ростова-на-Дону остановилось время”[140], – эксплуатируется городским общепитом. Так, кафе “Старый дворик” на центральной улице не только декорировано фотографиями дореволюционного Ростова, но и использует внутренний дворик в качестве летней площадки.

В прошлом веке Ростов постепенно застраивался сеткой пяти– и девятиэтажек, появилась и точечная высотная застройка, и современные жилые комплексы с обособленной (в том числе и дворовой) инфраструктурой. Новые строения появляются не только на неосвоенных окраинах, но и в старом городе, который перестраивается, уплотняется, идет под снос. Так создаются, преобразуются или уничтожаются сложившиеся издавна дворовые локации; типовые микрорайоны с некогда стандартной планировкой превращаются в сегментированные, дробные и неоднородные пространства с меняющимися сообществами, распорядками и конвенциями – в том числе звуковыми.

Двор как форма для звука

В конституировании звуковой формы двора – тех пределов, где его собственное аудиальное наполнение различимо на фоне общегородского, – ключевую роль часто играют строительные и планировочные решения. Степень и способы обособления двора от улицы влияют на то, насколько отчетливо и в каких границах проявляется его звуковая специфичность. Важными обстоятельствами здесь становятся замкнутость или открытость, наличие пустот или их отсутствие. Так, контур двора одиноко стоящей многоэтажной “свечки” может условно обозначаться лишь разметкой асфальтного покрытия или бордюром, отделяющим детскую площадку от автостоянки, подставляя придомовые территории всем аудиальным ветрам. Параллельно расположенные “хрущевки” в районах 60-х годов постройки замыкают пространство лишь с двух сторон – и такая полузамкнутость растворяет “собственные” звуки двора в шуме окрестностей. В обширном дворе советских панельных “коробок”, сообщающемся с внешним пространством посредством узких зазоров и (или) арок, стены домов удерживают и усиливают звуки эхом. Геометрия компактного “довоенного” дворика тоже может четко задаваться плотно сомкнутыми стенами многоэтажных строений, а связь с улицей осуществляться посредством подворотни (она же – “проходня”[141]).

И тогда городской шум преодолевает (или же не преодолевает) серьезное физическое препятствие на пути к дистанцированному ареалу аудиального покоя. Но даже в такой ситуации едва ли можно констатировать звуковую герметичность. Аудиособытия, обладающие особой яркостью за пределами двора, доносятся сюда в виде отголосков шума автомобилей, поездов, вокзалов или рынков, поддерживая включенность двора в общегородской звуковой фон.

Нередко форму двору придает сложное (порой хаотичное) нагромождение разномастных строений, различающихся этажностью, назначением, датами застройки, а его однажды сложившиеся аудиальные очертания смещаются, размываются или приобретают резкость. Пятиэтажные “хрущевки” получают в соседство огромный элитный жилкомплекс, заслоняющий меж– и придомовые пространства от близкой оживленной улицы, а свободный пустырь между двумя девятиэтажками заполняется зданием школы, шесть дней в неделю отмеряющей время звонками.

С другой стороны, звуковая атмосфера двора формируется в ходе практик его освоения, опосредующих то вовлечение придомовой территории в постороннюю хозяйственную деятельность, то собственные предпочтения обитателей или их реакцию на “вторжение”.

Так, дворы становятся пристанищем для подъезда автомобилей к офисам и складам, а первые этажи жилых домов оккупируются людными магазинами бытовой техники и круглосуточными супермаркетами, притягивающими громкие ночные компании. “Непроезжий” и “непроходной” двор высоко ценится жильцами как защищенный не только от интервенции “чужих”, но и от дополнительного источника шума: “Двор ‹…› проезжий, к сожалению, а вот 52-й дом они загородили с той стороны и с этой, и все, у них тишина, шикарно там, вообще бесподобно” (Инф. 1).

Двор в рядовом спальном районе, подобно крепости, защищается от “посторонних” заборами, воротами и калитками, закрываемыми на ключ. Придомовая территория элитных жилых комплексов приватизируется иным образом: вместо запираемого на замок входа на въезде в “фешенебельный” двор устанавливают шлагбаумы или пункты охраны.

Но возможности жителей домов в сфере радикального преобразования пространства двора ограничены. Кроме того, требования к аудиальному комфорту у пользователей двора – будь то пожилой домосед или “любитель автотюнинга” (Андрей, 28 лет) – могут различаться. И тогда готовность жителей отстаивать баскетбольную площадку, на месте которой администрация разрешила построить автостоянку, будет разной: “Мне кажется, многим было бы просто плевать, а если бы была машина – я был бы за” (Павел, 29 лет, проживает в доме 18 лет, далее в тексте – Инф. 3). Случается, что звуковой план двора вовсе остается без внимания из-за других насущных забот или служит малозаметным фоном по отношению к еще более локальным аудиопространствам подъездов, квартир, наушников.

“Гигант” звука

Главным персонажем моего исследования стал не вполне обычный городской двор. Несмотря на свои внушительные размеры в половину квартала и многоугольную форму – “у нас двор каким-то зигзагом” (Инф. 2), – архитектурно он образован всего одним зданием. Речь идет об одном из двух домов, построенных в 1930 году по конструктивистскому проекту архитектора В. Н. Наумычева и вошедших в историю Ростова-на-Дону под названием “Гигант № 1 и № 2”. Строение имеет причудливую и запутанную планировку, 24 подъезда и изначально было полностью отведено под коммуналки (как и его “брат” № 2). К концу века архитектурная утопия, выдержанная в духе 1920-х, стала архипелагом, объединяющим порядка 230 квартир и комнаты двух небольших “малосемейных” общежитий.