Елена Мищенко - Через Атлантику на эскалаторе

• Название: Через Атлантику на эскалаторе
• Автор: Елена Мищенко
• Жанр: Короткие истории

Эта серия книг посвящается архитекторам и художникам – шестидесятникам. Удивительные приключения главного героя, его путешествия, встречи с крупнейшими архитекторами Украины, России, Франции, Японии, США. Тяготы эмиграции и проблемы русской коммьюнити Филадельфии. Жизнь архитектурно-художественной общественности Украины 60-80х годов и Филадельфии 90-2000х годов. Личные проблемы и творческие порывы, зачастую веселые и смешные, а иногда грустные, как сама жизнь. Архитектурные конкурсы на Украине и в Америке. Книгу украшают многочисленные смешные рисунки и оптимизм авторов. Серия состоит из 15 книг, связанных общими героями и общим сюжетом. Иллюстрации Александра Штейнберга.

---

Я поднялся на второй этаж, оставил доски на кафедре конструкций и пошел по коридору. Это место студенты не очень любили. Здесь чувствовалась власть Дубины и в прямом, и в переносном смысле. Тут располагалась кафедра марксизма-ленинизма и кабинет ее бессменного руководителя – доцента Дубины. С ним у всех архитекторов были постоянные конфликты. Во всех юмористических газетах он выискивал крамолу и требовал эти газеты снимать. Последняя стенгазета прошлого семестра была посвящена бурному комсомольскому собранию по вопросам излишеств в архитектуре. Газета имела 10 метров длины, и в основу ее была положена «Вакханалия» Рубенса, которая по теме и по накалу соответствовала событию. Сначала преподаватели посмеивались, но когда славный доцент Дубина увидел себя в виде козлорогого сатира да еще с нимфой (ассистенткой кафедры), судьба газеты была решена.

У меня с ним возник конфликт еще на втором курсе, когда он после всех моих, трудом и потом заработанных, пятерок по другим предметам, влепил мне тройку по марксизму. Когда я пришел к нему пересдавать, он отнесся ко мне весьма скептически.

– Марксизм – это не тот предмет, который можно выучить за две недели. Это тебе не сопромат.

Он сидел с кислой физиономией и слушал мои ответы. И только, когда я сказал, что первые произведения Сталин опубликовал в газетах «Ахали Цховребо» и «Дро», он страшно удивился:

– Ты что, грузинский знаешь? Ведь ты же еврей.

– Да, я не грузин, но эти слова я выучил специально, из любви к товарищу Сталину, – ответил я, не моргнув глазом.

Сработало. Он переглянулся со вторым экзаменатором и тихо исправил отметку.

Я прошел по коридору и заглянул в крайнюю аудиторию. Там сидели два студента, очевидно, третьекурсники, так как между ними лежал конспект по статике сооружений. Они сидели по обе стороны стола и лихорадочно переписывали формулы с конспекта на шпаргалки. Я подошел поближе.

– Чего такое рвение? С Платоновной не смогли договориться?

– Берем измором. На третий заход уже идем.

– Вот тут вы неправы. Алла Платоновна Бажан дама строгая, но не жестокая, как некоторые марксисты. Вы бы ей стихи ее брательника почитали, она бы и смягчилась.

– Ты насоветуешь. Тут ни одной эпюры не запомнить, а ты еще стихи. Ну тебя!

– Не груби старшим. А, кстати, ты почему переписываешь вверх ногами?

– А мне все равно. Я эти формулы рисую как орнамент.

– В тебе погибает большой художник-декоратор. Кстати, ты, говорят, здорово красишь. Мне нужен будет «китаец» через месяца два.

– За так или за коньяк?

– Конечно за так, но второе, естественно, само собой. Уважай традиции, тогда и тебе не дадут погибнуть в трудную минуту.

По традиции старшекурсники помогали дипломникам делать проекты. Этих добровольных помощников называли в Киеве «китайцами», в других городах по-другому: «негры», «рабы» и т. д. «Китайцы» частенько знали проект лучше, чем дипломник, и на защите подсказывали. Небезызвестен случай, когда нерадивый дипломник, защищая проект аэровокзала, на вопрос члена комиссии, что это за помещение на плане подвала, обозначенное «кл.», задумавшись, ответил: «А это клозет. Я, знаете ли, специально так написал. Уборная – грубо, а туалет как-то не по-русски». «Ну, а рядом, что это за «кл.»? «А это дамский клозет». «А на правой части плана, посмотрите, там 8 таких клозетов». «Ну, знаете, все-таки аэропорт – много посетителей». «А внизу?» И тут его «китаец» не выдержал и сказал громким шепотом: «Кладовые, дубина!» Завкафедрой марксизма-ленинизма Дубина нервно передернулся и мрачно посмотрел в зал.

Покинув трудолюбивых страдальцев, я поднялся на третий этаж. Тут я заглянул на кафедру рисунка, где жил легендарный Антиной, любимец Маркелыча. Там-таки рисовали, и именно Антиноя, Маркелыч как в воду глядел. Я вспомнил, что в этом году перебрали при приеме первокурсников, хотя количество мест увеличили до 50, но и блатных тоже, как известно, немало. Всех принятых предупредили, что тех, кто хуже будет рисовать, отчислят. А так как Репиных и Серовых среди них было негусто, приходилось коротать каникулы за мольбертами. Я подошел к одному из первокурсников и произнес елейным голосом.

– Молодой человек, встаньте из-за мольберта, давайте отойдем на пару шагов и посмотрим на ваш рисунок. Давайте взглянем на него с точки зрения теории пластичности и выявления, так сказать, основных форм и пропорций. Это нам необходимо для правильного отражения рисуемого объекта. Я надеюсь, что вы не станете утверждать, что сама схема построения классической головы…

Студенты заулыбались. Этот номер я проводил неоднократно, и все узнавали в этих высказываниях заведующего кафедрой Юрия Михайловича Петрова, который, очевидно, в силу своей деликатности (злые языки находили другие причины), никогда не садился за мольберт, как другие преподаватели, но зато мог излагать теории часами.

Под жидкие хлопки я покинул рисовальный класс и двинулся к актовому залу.

Там работали столяры и плотники. Оттуда слышался стук молотков, отдельные слова и сложные построения неформальной лексики. Зал имел три прохода – один посредине и два сбоку у окон. Вместо боковых проходов там сооружали загородки для дипломников. Диплом-никам-архитекторам всегда не хватало места, и для них создавали фанерные пеналы, как в общежитии имени монаха Бертольда Шварца. Это обычно вызывало бурю эмоций у пожарного инспектора, но после длительных интимных бесед с товарищем Арбузовым, он успокаивался.

Я подумал, что через два дня нужно будет прийти, чтобы заранее занять место. Потом, как правило, месяц никого не будет. Это тоже традиция. Но место нужно забить, и доски нужно получить. После этой процедуры каждый дипломник упражнялся в творчестве на обратной стороне досок: «Если ты спер эту доску в дипломантской, немедленно покайся и верни ее Сидорову» и т. д.

В том году положение дипломников было весьма щекотливым. Постановления ЦК КПСС и Совмина уже осудили всех, кого можно было осудить, и появились призывы покончить с излишествами и разобраться с классикой. На небезызвестном собрании, изображенном впоследствии легкомысленными карикатуристами в виде «Вакханалии» по Рубенсу, товарищ Дубина прямо спросил: «Как мог допустить комсорг третьего курса Манечкин излишества в проектах своих сокурсников?» На что несознательный Манечкин пробурчал: «А как допустили все это вы, как допустили все это там?» и показал дрожащим пальцем вверх, чем вызвал большое недовольство представителя райкома, которое он не преминул высказать в своей гневной заключительной речи.

Что проектировать дальше, было неясно. С одной стороны, Корбюзье – представитель продажной архитектуры империализма, а с другой стороны, – Жолтовский – ретроград, заведший советскую архитектуру в тупик. Уже ходили слухи, что гостиница «Москва» в Киеве будет без башни, и шпиль в высотном здании «Дружбы», что напротив ул. Ленина, утопили наполовину в башенку, чтоб не сильно бросался в глаза. Злые языки утверждали, что корифей архитектуры Вадим Иванович Гопкало, запроектировавший 60 керамических шишек на жилом доме, ходит по проектным институтам и предлагает их – эти шишки – архитекторам в розницу по 2, по 3. Архитекторов называли «шпилягами», так как совсем недавно закончилась предыдущая кампания по борьбе со стилягами. Наиболее эрудированные студенты занимались вольнодумством и уже шепотом поговаривали о возвращении конструктивизма и даже функционализма. В курилках произносились запрещенные имена: Фрэнк Ллойд Райт, Ле Корбюзье, Эрик Мендельсон, Вальтер Гроппиус.

В общем, все было неясно. Наш тишайший руководитель – доцент Сидоренко, увидев наши новые эскизы, навеянные новаторами архитектуры 20-х годов, совсем потерял голос, но оказаться консерватором ему не хотелось. «Ребята, – прошептал он, – вы думаете, что я не понимаю. Я тоже за, но еще не настало время». Когда оно наступит, было непонятно. Руководство кафедрой уехало в Москву на совещание по строительству, где Никита Сергеевич, ставший главным агрономом, главным искусствоведом и главным архитектором страны, должен был разобраться в стилях и разъяснить нам дальнейшие пути развития советской архитектуры. На кафедре архитектуры было пусто. Сидел лишь один лаборант – бессменный хранитель эпидиаскопа, кафедральных тайн и интриг Михаил Наумович. Он пребывал в меланхолии и пил чай. Увидев меня, он несколько оживился.

– А, соцреалисты-конструктивисты, – обрадовался он. – Что нового на архитектурном фронте?

– Скажу только вам по секрету: говорят, что всех космополитов реабилитируют. Так что доставайте книжечки Голосова и Леонидова.

– Так… Значит опять на 180 градусов. Ну, это нам знакомо. То-то я смотрю, никто из дипломников заявки на доски не пишет. Не знают, горемычные, куда идти, куда заворачивать. А ты возьми и напиши. Раньше возьмешь – лучше выберешь. Все равно придется что-то делать.