Александр Штейнберг - Документы забытой памяти

• Название: Документы забытой памяти
• Автор: Александр Штейнберг
• Жанр: Короткие истории

Эта серия книг посвящается архитекторам и художникам – шестидесятникам. Удивительные приключения главного героя, его путешествия, встречи с крупнейшими архитекторами Украины, России, Франции, Японии, США. Тяготы эмиграции и проблемы русской коммьюнити Филадельфии. Жизнь архитектурно-художественной общественности Украины 60-80х годов и Филадельфии 90-2000х годов. Личные проблемы и творческие порывы, зачастую веселые и смешные, а иногда грустные, как сама жизнь. Архитектурные конкурсы на Украине и в Америке. Книгу украшают многочисленные смешные рисунки и оптимизм авторов. Серия состоит из 15 книг, связанных общими героями и общим сюжетом. Иллюстрации Александра Штейнберга.

---

В дальнейшем вокруг КУПЫ сгруппировалось много ребят, которых связывала дружба, развлечения, взаимовыручка и, естественно, всякие скандальные ситуации. Мы подружились. Приятели, не вошедшие в КУПУ, тоже объединились, и, по принципу реорганизованной академии, избрали своих академиков-фундаторов. В их число попали и мы с великолепным Володей Набойченко, который занимал высокие посты и всегда рвался на помощь приятелям.

КУПА устраивала пышные юбилеи 8 марта. С КУПОЙ мы встречали новогодние праздники. Один из них проходил в абсолютно пустой квартире, которую только что купил один из куповцев. Стол был накрыт прямо на полу, все оформление было сделано за час до Нового года, но было очень весело. Обязательным условием для всех был карнавальный костюм. Я был пиратом в огромном рыжем парике, черных лосинах, сапогах, рваной рубахе с большим «веселым роджером» на шее и большим декоративным ножом за поясом. Этот костюм сослужил мне необычную службу в дальнейшем. На очередной Новый год к нам пришли наши польские приятели с двумя детками – 3 и 6 лет. Я надел этот костюм, думая развеселить ребят. Младший, Пшемек, тут же оконфузился от страха. Он сообщил, что как только увидел меня, «оно само побежало». Потом он, правда, быстро пришел в себя, и дразнил меня: «Пират, пират упал в салат». Когда же стало жарко, и я снял парик, он вцепился двумя руками в мою бороду с криком: «А тераз броду здейми».

…Я сказал Мите, что мы со Светой решили расписаться, и он предложил вариант:

– Мы на вашей свадьбе не сможем быть, так как все уезжаем в Прасковеевскую щель. А вы, как только распишетесь, приезжайте к нам. Там и отметим это мероприятие.

– А что это за щель такая?

– Ее найти очень просто. Самолетом до Новороссийска, оттуда катером до Геленджика, из него катером до Джанхота, а там рукой подать – вдоль берега километра два-три будет скала «Парус», за ней Прасковеевская щель, и вы с нами. Там кроме нас почти никого не будет, так как там нет ни еды, ни основ цивилизации.

Комфорт малопривлекательный, но молодость тянется к романтике. Мы со Светой отправили палатку и одеяла в Новороссийск, а сами сели на пароход до Херсона. Из Херсона на теплоходе мы приплыли в Одессу, где у Светы, якобы, были родственники. Но таковых не оказалось. Я уже начал замечать, что Света склонна, мягко говоря, фантазировать. Переночевав на креслах в аэропорту, мы взяли палубные билеты на теплоход до Новороссийска. Погода была хорошая, на палубе было много одесских ребят, на теплоходе работали бары, так что две полубессонные ночи прошли довольно легко.

В Новороссийске мы получили свои посылки с палаткой, матрацами и одеялами, и отправились на пристань на такси. В Джанхоте мы навьючили на себя весь свой скарб и поняли, что добираться по скалистому берегу с таким грузом мы не сможем. Дело шло к вечеру, солнце садилось, берег был пустынным, настроение стало резко падать. Через полчаса мы перешли на сменновахтенный метод перемещения. Я со Светой переносил часть поклажи на 100 метров и возвращался назад за новым грузом, оставив ее на стреме. Приходилось делать по три ходки вместо одной.

Солнце приблизилось к горизонту, когда мы уткнулись в отвесный утес, выходящий в море и, действительно, похожий на парус. Дальше пути не было. Это был тупик.

О возвращении назад мы и думать не могли. Света сидела, нахохлившись, на наших тюках и чемоданах, а я пытался придумать, как можно будет поставить палатку на узкой каменистой полосе. Настроение было мрачное, перспектива – неопределенная. Разворачивая палатку, я поднял голову, и тут в наступающем мраке, на верхушке утеса увидел человеческую фигурку. Я стал прыгать и кричать, как человек, потерпевший кораблекрушение. Нас заметили. Через десять минут к нам уже спешили по едва различимым уступам человек пять куповцев.

Встреча была грандиозной. Лагерь из восьми палаток был увешан плакатами в нашу честь, мясо жарилось на углях, кухоль с молодым вином ходил по рукам. В установке палатки и прочем благоустройстве нам даже не разрешили принять участие.

На следующий день мы включились в общую активную жизнь Прасковеевской щели. Море было рядом, так что большую часть времени мы проводили на берегу. Каждый вечер назначались дежурные на следующий день: носильщики, которые отправлялись вверх на гору, в греческую деревню Прасковеевка за хлебом, вином, овощами и консервами; повара (эта должность для избранных) и «костраты», ответственные за поддержание огня в костре и доставку хвороста (это общая повинность).

На склонах ущелья росли виноградники с удивительно вкусными и ароматными ягодами. Но они принадлежали пограничникам, находившимся в ущелье, которые ревностно относились к своему урожаю. Они были оснащены полевыми биноклями и засекали малейшую возможность посягательства на свое добро. Два поползновения были зафиксированы, и ребята были предупреждены, что в случае третьего нарушения КУПА будет выселена в 24 часа. Пользоваться плодами урожая можно было только ночью, в полном мраке, что было весьма сложно. Мы появились в лагере после второго предупреждения. Для установления нормальных дипломатических отношений была отправлена к пограничникам делегация в составе трех человек, туда вошел и я.

Мы принесли глубочайшие извинения за наших несознательных друзей, посетовали на трудную жизнь пограничников и убогое оформление их заставы. Я был представлен как художник, и тут же поступили слезные просьбы на стенгазету и стенд. Заказы были выполнены и статус-кво восстановлен.

Недалеко располагался пансионат Академии наук, но они нас почему-то боялись. Наш беззаботный растительный образ жизни порождал стремление к какой-либо деятельности. Поэтому во всех своих начинаниях я всегда получал помощников. Окончив стенгазету и стенд, я вырубил и раскрасил огромного татема при входе в наш лагерь из рухнувшего когда-то дерева. Покончив с татемом, я соорудил большие наземные солнечные часы. Одичавшие академики прибегали сверять по ним время. Вслед за часами я сделал пятиметровый купол Фуллера из тростника, на который набросил простыни и получил навес от солнца. После этого у нас уже появились седовласые академические сотрудники, тоже томившиеся от безделья и заинтересованные нашей деятельностью.

Но самый большой интерес у наших ученых соседей вызвала моя последняя работа.

К нам приблудилась симпатичная черепаха. Мы назвали ее Дунькой. Она реагировала на свое имя, и на крик «Дунька» поворачивалась и ползла к нам. Мы ее подкармливали всякими травками и молоком из сгущенки. Для того, чтобы она не сбежала, мы просверлили в ее панцире тоненькую дырочку и привязали ее на длинном шнурке. После этого я выкрасил яркими темперными красками квадратики на ее панцире. Они немного пожухли и приняли натуральный вид.

– До чего же природа многообразна, – восклицали ученые, фотографируя нашу Дуньку, которую мы представили, как восьмое чудо света.

– Эта окраска ненатуральная, – говорили скептики.

– Ну что вы, – обижались мы. – Это уникальная черепаха. Даже русский язык понимает.

Когда мы демонстрировали ее реакцию на слово «Дунька», даже самые консервативно настроенные ученые открывали рты и просили ее продать. Перед отъездом мы ее помыли и отпустили на все четыре стороны.

Две недели пролетели как один день, и вот мы снова на палубе теплохода возвращаемся из Новороссийска в Одессу. Из Одессы в тот же вечер мы выехали поездом.

Я с нетерпением ждал возвращения. Перед отъездом я получил заказ на конкурсный проект монумента погибшим в Бабьем Яру. Кроме того, что эта работа была весьма почетной, я к ней относился как к своему долгу, так как мои родственники погибли там в сентябре 1941-го. Многие не верили в то, что памятник будет построен, и, как показало время, они были правы. В Киеве с памятниками почему-то всегда было много проблем.

ПАРУ МОМЕНТОВ ИЗ ЖИЗНИ МОНУМЕНТОВ

Неприятности с памятниками и монументами начались в Киеве довольно давно, и у меня эта тема всегда вызывала жгучий интерес.

Что касается позапрошлого века, то следует отдать должное мастерам, создававшим такие известные памятники, как Владимиру (скульпторы Демут-Малиновский, Клодт, арх. Тон), Богдану Хмельницкому (скульптор Микешин), Бобринскому (Шредер, Монигетти), Николаю I (Чижов, Николаев) и т. д. Начало прошлого века в этом отношении было не очень удачным: бесплодные конкурсы на памятники, о которых много писалось в журнале «Аполлон». Я не видел этих конкурсных проектов, но «Аполлону» не доверял. Киев они называли глубокой провинцией и относились к работе киевских архитекторов и скульпторов с большим пренебрежением столичных снобов. Лукомский, например, пишет в «Архитектурной летописи»:

«…Безусловно следует приглашать туда (в Киев) для более или менее ответственных сооружений архитекторов из Санкт-Петербурга и Москвы. Иначе дурной пример налицо. В Киеве воздвигнуто домашними средствами (имена – Бог с ними) у Царского сада, близ музея, большое здание Публичной библиотеки – и оно не послужило к украшению города; рядом с ней даже только «приличное» здание музея в греческом стиле (несмотря на бутафорские скульптуры) кажется благородным; новая библиотека ненамного отличается по своему виду от соседнего Купеческого собрания. Есть пошлость «академического» привкуса в самом строительном приеме – испорченного французского Louis XV1. Избитый «Pavilion…»