Евгений Бухин - Записки бостонского таксиста

• Название: Записки бостонского таксиста
• Автор: Евгений Бухин
• Издательство: Алетейя
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91419-602-5

Книга повестей и рассказов «Записки бостонского таксиста» Евгения Бухина, поэта, прозаика и инженера, с мягким юмором рисует разные стороны американской жизни. Автор причисляет себя к американским писателям, поскольку начал писать на американской земле и его произведения переводятся на английский язык. Он использует своеобразный литературный приём, выступая на страницах книги то в роли таксиста или автомеханика, то в роли инженера или писателя. Своеобразие книги зачастую выражается и в том, что реальные картины жизни сочетаются с постмодернистскими мотивами.

Произведения Евгения Бухина отличаются значительными достоинствами, о чём свидетельствуют более сорока публикаций в журналах США, России и Украины, а также две награды газеты «Forward» (Нью-Йорк) за лучшие литературные публикации года.

---

В квартире над нами жило семейство Галкиных, две девочки которых часто упражнялись со скакалкой или, прыгая на одной ножке, играли в классы. Звуки в нашем доме разносились, как в пустой коробочке, и если на втором этаже какой-нибудь гражданин шептал любимой женщине нежные слова, то в моей спальне-кладовке они звучали как эхо в горах. А если этот же гражданин в пьяном виде ронял на пол предметы домашнего обихода, то это уже звучало как камнепад в тех же горах. Напротив Галкиных проживал мистер Залкинд, сначала один, но потом по доброте душевной он, совершенно бесплатно, уступил одну из спален одинокой женщине из Кременчуга, у которой не было денег, чтобы снять квартиру. У этой женщины был хрящеватый нос, такой же длины, как у писателя Гоголя, и всегда жирные волосы, хотя в квартире мистера Залкинда существовала ванная комната. Впрочем, наверно, мистер Залкинд экономил горячую воду и разрешал этой женщине мыться один раз в месяц. Я делаю такой грустный вывод, потому что он как-то в минуту дружеской откровенности сказал мне: «Когда ты открываешь кран с горячей водой, то из него выливаются доллары». Ну а на первом этаже, дверь в дверь с нашей квартирой, проживало семейство Малкиных, два мальчика которых всегда катались в общем коридоре на трёхколёсном велосипеде. Когда они устраивали велосипедные гонки, то казалось, что началось стихийное бедствие, вроде того ужасающего селя, который жители города, носившего поэтическое имя «Отец яблок», когда-то назвали «Драконом гор».

Тот первый вечер на американской земле, когда члены моей семьи улеглись на полу на матрасах, был самым счастливым в моей эмигрантской жизни. Я ощущал единство нашего небольшого коллектива, общее желание преодолеть любые трудности, а старый матрас, который достался мне, представлялся одетой в белые паруса каравеллой Колумба. К сожалению на следующий день начался разброд, который продолжается до сегодняшнего дня. Конечно, следовало употребить власть, установить нечто вроде диктатуры пролетариата, успешно просуществовавшей в Советском Союзе более семидесяти лет. Но я был человеком мягким, даже больше — бессловесным, чем без зазрения совести всегда пользовалась моя жена. Всю совместную жизнь она обращалась со мной, как обращается на тренировках с набитым тырсой кожаным мешком чемпион по боксу в тяжёлом весе. Но я был скорее мешком, набитым ватой. Известно, что за одного битого двух небитых дают; и сегодня меня можно сравнить с тренировочным мешком, в котором вата перемешалась с жёсткой тырсой. Но для этого понадобилось пройти путь в тысячу лет.

Однако шли дни, которые складывались в месяцы, а те, в свою очередь, в годы. Эмигранты, населявшие дом, стали обрастать достатком. Как обрастает коротко стриженый белый пудель, который давно перестал охотиться на болотную дичь, курчавой шерстью. И, наконец, наступил исторический день, когда мои соседи, Малкин, Галкин и Залкинд, сообщили мне, что переезжают в новые, комфортабельные квартиры. А мы с женой остались в том же деревянном доме, который всегда издавал какие-то странные, хриплые звуки, когда северо-восточный ветер жестоко колотил его по рёбрам; и стали ожидать приглашений на новоселье. И они не заставили нас долго ждать.

II

Ну, конечно, первыми нас пригласили Малкины, квартира которых была дверь в дверь с нашей. Когда мы с женой вошли в их новый дом, то сначала попали в довольно просторное помещение, где на столе, длинном, как река Чарльз в Бостоне, стояло множество вин и прохладительных напитков. Широкий проход в стене вёл в другое помещение, куда пока не приглашали. Я человек от природы любопытный, а потому сунул нос в это другое помещение и тут же ахнул. На прямоугольных столах, составленных так, что они напоминали опрокинутую букву «П», расставили блюда со всевозможными яствами. На центральном столе, места за которым, как я сразу понял, предназначались почётным гостям, стояло огромное блюдо с фаршированной щукой. Я на всякий случай спрятал обе руки за спину, потому что зубастая пасть щуки была полуоткрытой. Рядом находилось блюдо с жареным гусем — жирным, румяным, со сладким изюмным и черносливным соусом. У меня, конечно, сразу потекли слюнки, но я тут же одёрнул себя, потому что заглянул в это помещение не за этим. Меня интересовало кто же будет сидеть за почётным столом. Рядом с каждым столовым прибором лежала бумажка с фамилией. Я нашёл имена хозяев дома и их детей, нашёл всё семейство Галкиных, имена Залкинда и его жилицы, той самой с носом, похожим на нос писателя Гоголя, а своего имени не обнаружил. Тогда, не пропуская ни одной бумажки, я стал спускаться к подножию буквы «П» и только в самом конце обнаружил своё имя. Мало того, мне, видимо, стула не хватило. Тогда хозяева нашли простой выход: поставили две табуретки, а на них положили струганую доску. Вот крайнее место на этой доске и было моим. Это было обидным, чем я хуже какого-то Залкинда, но что оставалось делать.

Когда все гости устроились за столами, конфигурацией напоминающими распластанную букву «П», то рядом со мной устроилась моя жена, а третьей на струганой доске — незнакомая, глуховатая дама. Правда, один культурный гражданин, заметив неловкость ситуации, уступил своё место моей супруге. Так я по воле счастливого случая познакомился с внуком известного писателя Куприна. Этого человека, также как и его дедушку, звали Александр Иванович. Забегая вперёд, следует сказать, что после обеда Александр Иванович несколько раз приглашал мою жену танцевать. Я был очень доволен этим: жене нескучно, а я терпеть не могу танцевать. Однако место моё за столом оказалось крайне неудачным. Официантки, которые обслуживали публику, сновали взад и вперёд, каждый раз норовя пихнуть меня в спину. Одна даже не только пихнула, но и пролила какой-то соус на мой единственный костюм, который я привёз из Киева. Кроме того, я сидел на сквозняке, в результате чего на следующий день у меня начался жестокий насморк. В общем, я был настолько обижен, что аппетитная еда не шла впрок, но что я мог поделать.

С Александром Ивановичем мы выпили бутылку шведской водки. Был он внешне похож на своего деда: невысокий, плотный, с резко выраженными татарскими чертами. Чувствовалось, что он знал о своей некрасивости и никогда в этом смысле не позволял себе ни заблуждений, ни мечтаний. Он мне сказал такое:

— Знаешь, Евгений, я по-азиатски жесток, упрям и нетерпелив в ссоре.

— Я тоже вспыльчив, — был мой ответ. — И в такие моменты теряю контроль над собой.

В общем, мы как-то сразу подружились, хотя вначале я не подумал, что он родственник столь известного человека. Решил, что однофамилец. На Руси Куприных конечно меньше, чем Ивановых, но тоже — хоть пруд пруди. Но он, от удовольствия подпрыгивая на струганой доске и потирая руки, повторял:

— Я — внук! Я — внук!

— Это по какой же линии?

— Мой отец, Иван Александрович, его сын.

— Ну вы заливаете, — возмутился я. — по свидетельству литературоведов у писателя Куприна была только одна дочь — Ксения.

— Внебрачный сын! Внебрачный! Неизвестный литературоведам, — засмеялся Александр Иванович. — Я тебе расскажу, как это получилось.

III

Зимой шестнадцатого года я очутился в Петербурге с фальшивым паспортом и без гроша денег. Приютил меня учитель русской словесности по фамилии Коломийцев. Присяжный поверенный Уманский задумал выпустить в свет новое издание романа Рене Лесажа «Хромой бес». За перевод взялась жена присяжного поверенного — Пенелопа. У Коломийцева спросили, не знает ли он человека в помощь Пенелопе Ефимовне. Коломийцев указал на меня.

— Послушайте, — удивился я, — так кто же очутился в Петербурге зимой 1916 года, вы или писатель Куприн?

— Ну конечно, писатель Куприн. Не перебивай меня, а то я теряю нить своего рассказа, — отвечал Александр Иванович и продолжал:

— На следующий день, облачившись в чужой пиджак, я отправился к Уманским. Они жили на углу Невского и Мойки в квартире на третьем этаже. На лестнице пролегал красный ковёр; на площадках, поднявшись на дыбы, стояли плюшевые медведи. В их разверстых пастях горели хрустальные колпаки. Дверь открыла горничная в наколке, с высокой грудью. Она была стройна, близорука и надменна. В серых распахнутых её глазах окаменело распутство. Вдруг парчовый полог, висевший над дверью, заколебался. В гостиную, неся большую грудь, вошла черноволосая женщина с розовыми глазами. Не нужно было много времени, чтобы узнать в Уманской эту упоительную породу евреек, пришедших из Киева или Полтавы, из степных, сытых городов, обсаженных каштанами и акациями.

— Что-то в вашем рассказе действуют одни грудастые примадонны, — не утерпел я сделать замечание. — А где же писатель Куприн.

— Не перебивай меня! — рассердился Александр Иванович, и мне показалось, что глаза у него стали розовыми. — Подожди! Будет тебе и Куприн.