Владимир Ленин (Ульянов) - Полное собрание сочинений. Том 4. 1898 — апрель 1901

• Название: Полное собрание сочинений. Том 4. 1898 — апрель 1901
• Автор: Владимир Ленин (Ульянов)
• Издательство: Паблик на ЛитРесеd7995d76-b9e8-11e1-94f4-ec5b03fadd67
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1967

В четвертый том полного собрания Сочинений В. И. Ленина входят произведения, написанные им с начала 1898 по апрель 1901 года. Большинство их было написано в сибирской ссылке, остальные в Пскове и за границей в период организации газеты «Искра».

---

В дальнейших номерах мы поместим проект программы Российской социал-демократической рабочей партии и начнем более детальное обсуждение отдельных вопросов организации.

Рецензия. Karl Kautsky. Bernstein und das sozialdemokratische Programm. Eine Antikritik [122]

…В введении Каутский высказывает несколько в высшей степени ценных и метких мыслей на тему о том, каким условиям должна удовлетворять серьезная и добросовестная критика, если предпринимающие ее не хотят замыкаться в узкие рамки бездушного педантизма и гелертерства, если они не хотят терять из виду тесной и неразрывной связи «теоретического разума» с «практическим разумом» и притом с практическим разумом не единичных личностей, а масс населения, поставленных в особые условия. Конечно, истина выше всего – говорит Каутский, и если Бернштейн пришел к искреннему убеждению в неверности своих прежних взглядов, то его прямой долг с полной определенностью высказать свое убеждение. Но в том-то и беда, что Бернштейну недостает именно прямоты и определенности: его брошюра поразительно «энциклопедична» (как заметил уже Антонио Лабриола в одном французском журнале), она затрагивает массу проблем, бездну вопросов, но ни по одному из этих вопросов не дает цельного и отчетливого изложения новых взглядов критика. Критик только излагает свои сомнения, бросая едва затронутые им трудные и сложные вопросы без всякой самостоятельной разработки. От этого – саркастически замечает Каутский – и происходит такая странная вещь, что сторонники Бернштейна понимают его книгу самым различным образом, а противники Бернштейна все понимают его одинаково. Главное же возражение, которое делает Бернштейн своим противникам, состоит в том, что его не понимают, что его не хотят понять. Целый ряд журнальных и газетных статей, написанных Бернштейном в ответ его противникам, нисколько не выяснил его положительных взглядов.

Каутский начинает свою антикритику с вопроса о методе. Он рассматривает возражения Бернштейна против материалистического понимания истории и показывает, что Бернштейн смешал понятие «детерминистического» с понятием «механического», смешал свободу воли с свободой действия, отождествил без всяких оснований историческую необходимость с принудительным, безвыходным положением людей. Избитое обвинение в фатализме, которое повторяет и Бернштейн, опровергается уже самыми основными посылками исторической теории Маркса. Нельзя все сводить к развитию производительных сил, говорит Бернштейн. Надо «принимать в расчет» и другие факторы. – Очень хорошо, отвечает Каутский, но ведь это должен делать всякий исследователь, каким бы пониманием истории он ни руководился. Кто хочет заставить нас отказаться от метода Маркса, метода, который так блестяще оправдал себя на деле и продолжает себя оправдывать, тот должен идти одним из двух путей: либо он отказывается вообще от идеи закономерности, необходимости исторического процесса, и тогда он выбрасывает, значит, за борт все попытки научного обоснования социологии. Либо он должен показать, каким образом можно из других факторов (например, этические взгляды) вывести необходимость исторического процесса, – показать анализом, который мог бы выдержать хоть отдаленное сравнение с анализом Маркса в «Капитале». Бернштейн не только не делает ни малейшей попытки сделать это, но, ограничившись бессодержательным общим местом о «принимании в расчет» других факторов, продолжает пользоваться в своей книге старым материалистическим методом, как будто бы он не объявил его недостаточным! Местами даже, как показывает Каутский, Бернштейн применяет этот метод с непозволительнейшей грубостью и односторонностью! Далее, обвинения Бернштейна направляются против диалектики, которая ведет будто бы к произвольным конструкциям и проч. и проч. Бернштейн повторяет эти фразы (успевшие до тошноты надоесть уже и русским читателям), не делая ни малейшей попытки указать, в чем состоит неправильность диалектики, – повинен ли в методологических ошибках (и каких именно) Гегель или Маркс с Энгельсом. Единственное, чем пробует оправдать и подкрепить свое мнение Бернштейн, это указание на «тенденциозность» одного из заключительных параграфов «Капитала» (об исторической тенденции капиталистического накопления). Истаскано это обвинение до последней степени: его выставляли и Евгений Дюринг и Юлиус Вольф и многие другие в Германии, его выставляли (добавим от себя) и г. Ю. Жуковский в 70-х годах и г. Н. Михайловский в 90-х годах – тот самый г. Михайловский, который изобличал некогда г. Ю. Жуковского за это обвинение в акробатстве. И какое же доказательство приводит Бернштейн в подтверждение этого истасканного вздора? Только следующее: Маркс приступил к «исследованию» с заранее уже готовыми выводами, ибо «Капитал» приходит в 1867 г. к тому же самому выводу, который был выставляем Марксом еще в 40-х годах. Такое «доказательство» равносильно передержке, – отвечает Каутский, 00 ибо выводы свои Маркс основал не на одном, а на двух исследованиях, как это с точностью и указано им в предисловии к «Zur Kritik»[123] (см. русский перевод: «Критика некоторых положений политической экономии»){65}. Первое исследование произведено было в 40-х годах, после того как Маркс вышел из редакции «Рейнской Газеты»{66}. Вышел же Маркс из редакции потому, что ему пришлось говорить о материальных интересах, а он сознавал свою неподготовленность к этому. С общественной арены – писал Маркс про себя – я удалился в учебную комнату. Таким образом (подчеркивает Каутский с намеком по адресу Бернштейна), усомнившись в правильности своих суждений о материальных интересах, в правильности господствовавших тогда взглядов на этот вопрос, Маркс не счел своих сомнений такими важными, чтобы писать о них целую книгу, чтобы оповещать об них всех и каждого. Нет, Маркс принялся учиться, чтобы перейти от сомнения в старых взглядах к каким-нибудь положительным новым взглядам. Он стал изучать французские общественные теории и английскую политическую экономию. Он сблизился с Энгельсом, который детально изучал в то время фактическое состояние народного хозяйства в Англии. Результатом этой совместной работы, этого первого исследования явились известные выводы, которые оба писателя и изложили с полной определенностью в конце 40-х годов{67}. С 1850 года Маркс поселился в Лондоне, и благоприятные условия жизни в Лондоне для научных занятий побудили его «приняться за изучение предмета с начала и приступить к критической обработке нового материала» («Критика некоторых положений», 1-ое издание, стр. XI. Курсив наш){68}. Плодом этого второго исследования, длившегося в течение длинного ряда лет, явились сочинения: «Zur Kritik» (1859) и «Das Kapital» (1867). Вывод, к которому пришел «Капитал», совпадает с прежним выводом 40-х годов, потому что второе исследование подтвердило результаты первого исследования. «Мои взгляды, как бы о них ни судили, составляют результат добросовестных и долголетних исследований», – писал Маркс в 1859 г. (там же, стр. XII){69}. Не правда ли, спрашивает Каутский, как это похоже на выводы, готовые задолго до самого исследования?

От вопроса о диалектике Каутский переходит к вопросу о стоимости. Бернштейн говорит, что теория Маркса не закончена, что она оставляет много проблем, «отнюдь еще не вполне разъясненных». Каутский и не думает отрицать этого: теория Маркса не последнее слово науки, говорит он. История несет с собой и новые факты и новые способы исследования, требующие дальнейшего развития теории. Если бы Бернштейн сделал попытку воспользоваться новыми фактами и новыми способами исследования для дальнейшего развития теории, все были бы ему благодарны. Но Бернштейн и не помышляет об этом, а ограничивается дешевыми нападками на учеников Маркса и совершенно неясными, чисто эклектическими замечаниями вроде того, что теория предельной полезности школы Госсена-Джевонса-Бёма не менее справедлива, чем теория трудовой стоимости Маркса. Обе теории сохраняют свое значение для разных целей, – говорит Бернштейн, – ибо Бём-Баверк имеет а priori такое же право абстрагировать от того свойства товаров, что они произведены трудом, как Маркс – абстрагировать от того их свойства, что они суть полезности. Каутский указывает, что это совершенно нелепо – считать две противоположные, исключающие друг друга теории пригодными для разных целей (причем Бернштейн не говорит, для каких целей пригодна та или другая теория). Вопрос состоит вовсе не в том, от какого свойства товаров мы вправе а priori (von Hause aus)[124] абстрагировать, а в том, как объяснить основные явления современного, основанного на обмене продуктов, общества, как объяснить стоимость товаров, функцию денег и пр. Пусть теория Маркса оставляет еще не разъясненными ряд проблем, но теория стоимости Бернштейна – проблема уже совершенно неразъясненная. Бернштейн цитирует еще Буха, который конструировал понятие «предельной плотности» труда, но Бернштейн не дает ни полного изложения взглядов Буха, ни определенного заявления своего мнения по данному вопросу. Бух же путается, видимо, в противоречиях, ставя стоимость в зависимость от заработной платы, а заработную плату – в зависимость от стоимости. Чувствуя эклектицизм своих замечаний о стоимости, Бернштейн пробует защитить эклектику вообще. Он называет ее «мятежом трезвого рассудка против присущего всякой догме стремления сжимать мысль в узкие тиски». Если Бернштейн припомнит историю мысли, – отвечает Каутский, – то он увидит, что великие мятежники против сжимания мысли в тесные тиски никогда не были эклектиками, что стремление к единству, целостности воззрений было всегда им присуще. Эклектик же слишком робок, чтобы отважиться на мятеж. Ведь, если я вежливо расшаркиваюсь перед Марксом и в то же время вежливо расшаркиваюсь перед Бём-Баверком, то отсюда еще очень далеко до мятежа! Пусть назовут мне, говорит Каутский, хоть одного эклектика в республике мысли, который был бы достоин названия мятежника!